Ричард Халл - Благие намерения. Мой убийца (сборник)

В том-то и беда. Сэр Трефузис чуть ли не восхищался подсудимой. Он полностью соглашался с ее мнением о Каргейте, а кроме того, высокая неуклюжая женщина была на удивление честна. Она понравилась судье. Он даже уважал ее политические взгляды, хоть и не разделял их. И в итоге пришел к выводу, что, несмотря на виновность Джоан Нокс Форстер, было бы жаль ее казнить.

Тут он сам испытал потрясение и готов был списать свои чувства на приближающуюся старость и осознание того, что этот процесс – последний. Всю свою жизнь сэр Трефузис оставался реалистом. Даже подумать о том, что английское уголовное судопроизводство может основываться на чувствах, а не на законе, было омерзительно. Стоит лишь раз признать, что убийство – кроме случаев самозащиты – может быть оправдано, и в стране воцарятся безумие и хаос. Чтобы он, заслуживший славу судьи-вешателя, позволил проявиться подобному свободомыслию… Невозможная, нетерпимая идея!

Нет. В ходе всего процесса он четко ставил перед собой цель – подобного не должно случиться; даже вердикт «невиновна» представлялся судье нетерпимым, поскольку, на его взгляд, явно противоречил бы фактам. Все сочтут его основанным на искажении закона; а случись такой прецедент, кто знает, куда бы это привело.

Тем не менее, слушая честные, но немилосердные речи Блэйтона, судья все больше желал уберечь и принципы, на которых зиждется закон, и жизнь подсудимой. Сначала это представлялось крайне сложным, однако вскоре впереди забрезжил луч надежды. Возможно, судье придется пожертвовать собственной репутацией; впрочем, надо сказать, он ей никогда не дорожил. Если его совесть будет покойна, то весь мир может лететь в тартарары.

Возникло искушение согласиться с заявлением Вернона и забрать дело у присяжных на основании того, что не доказано однозначно, будто Каргейт умер от яда. Однако понимание закона подсказало: так поступать нельзя. На самом деле у самого судьи не было и тени сомнения, что Каргейта убили.

В конце концов сэр Трефузис выбрал окончательную линию. Он не сомневался, что все получится, хотя примерно полчаса переживал, не чересчур ли надавил на присяжных – и тогда они могли выразить свою независимость, провозгласив обратный вердикт. Насколько он разбирался в людях, старшина присяжных как раз на такое способен.

Однако вердикт отстоял правосудие, а теперь человечность восторжествовала и в Уголовном апелляционном суде. Судья достиг обеих целей. Казнь отменяется.

Довольно улыбаясь, сэр Трефузис снова пробежал глазами колонку. «Подчеркнул линию обвинения… не упомянув все, говорившее в ее пользу… в частности, не была упомянута близорукость подсудимой… не понимая ничего ни в ботанике, ни в садоводстве… многочисленные ошибки…» Да, Вернон аккуратно собрал все моменты, на которые надеялся сэр Трефузис, и даже добавил несколько таких, которые сэру Трефузису показались менее удачными. Вряд ли было честно утверждать, что судья почти не рассмотрел возможной виновности трех остальных. Ему пришлось строго напомнить себе, что на это обижаться нечего.

Ага! И вот, наконец, главный пункт, на который он рассчитывал. Не зря ему показалось, что Вернон, заметив промашку, едва сдержал торжествующую улыбку. Сэр Трефузис удовлетворенно кивнул. Да, именно так. Он не объявил присяжным, что они могут признать лицо виновным только «вне всякого разумного сомнения», а в противном случае они обязаны… Эти слова давно стали его плотью и кровью, и потребовались значительные усилия, чтобы их не произнести.

И судья не произнес их, гарантировав, что это упущение вкупе с общим враждебным тоном напутствия присяжным практически заставит Уголовный апелляционный суд аннулировать вердикт. Так все и вышло. Сэр Трефузис чуть не расхохотался, читая, с какой деликатностью они пытались пощадить его чувства. Они были полны таких же благих намерений, как и он сам. Но главное – они сделали все как надо. Он радовался, радовался всем сердцем итогу суда по делу об убийстве Ланселота Генри Катберта Каргейта.

Алан Ренвик был мне не по душе еще до того, как стал убийцей. И в некотором роде удивительно, что я так для него расстарался. Впрочем, я никогда не делал вид, что действую исключительно из добрых побуждений. Не то чтобы он совсем мне не нравился: время от времени и я попадал под его чары, однако у наших отношений была другая основа.

Он был моим клиентом. Я составлял завещание, оформлял бумаги на аренду квартиры и решал от его имени кучу других менее банальных проблем. Обычно отношения между юристом и клиентом не приводят к стрессовой ситуации.

Крупный и высокий – примерно метр девяносто, Алан мог бы показаться симпатичным, если бы не заметный шрам на левой щеке – по его словам, результат автокатастрофы. С ним бывало весело, если собиралась приятная компания и он снисходил до общения. Однако он всегда все портил несносной заносчивостью. Каждым словом, каждым жестом намекал на то, что я ничтожен физически и профессионально – мелкий юристишка, нанятый для плевой работы, где требуется пара формальных навыков. По сути, сантехник. В те редкие моменты, когда он не мог не замечать, что я нахожусь с ним на одной ступеньке социальной лестницы, например при встрече в клубе, в котором мы оба состояли, он слегка удивлялся – причем, как правило, так, чтобы я это увидел.

И все же многим он нравился. Женщины, которые встречались на его пути, буквально теряли голову. Сам он не проявлял к ним ни капли уважения, а их не отталкивал даже шрам. Возможно, если бы им стало известно происхождение шрама, все было бы иначе.

Мы звали друг друга «Алан» и «Дик» и, наверное, казались друзьями. Алан всегда советовал своим приятелям: «Обратитесь к Сэмпсону! Он скажет, что делать». Надо отдать должное: он свел меня с полудюжиной очень приличных клиентов, а приличные клиенты мне нужны, и дал в руки несколько дел, в которых требовалось урегулировать скорее бытовые, нежели правовые вопросы. Люди обычно считают офис юриста скучным и пыльным местом, но в жизни все не так. До наших ушей порой доходят весьма чудны́е истории, которые на поверку оказываются еще чудне́е.

Порой и для Ренвика я выполнял работу не вполне стандартную. Кроме того, подобно многим клиентам, он не раз позволял мне обнаружить кое-какие факты, которые выставляли его не в лучшем свете. Но даже привычный к таким выходкам, я не ожидал встретить Алана у своего подъезда в полдвенадцатого ночи. Очевидно, он меня поджидал. Стоял март, день к тому же выдался слякотный. Я сразу обратил внимание, что Алан основательно продрог и выглядел паршиво.

– Привет! – сказал я. – И что же ты здесь забыл?