Артур Дойль - Загадка золотого кинжала

Экскурсия, несомненно, удалась. Мы переходили из комнаты в комнату, любуясь резными дубовыми панелями, изумительными портретами, мебелью от Шератона, витринами со старинным фарфором, доспехами, гобеленами… Дом был полон семейных сокровищ де Лунов, у которых, собственно, барон его снимал.

И хотя нынешний глава рода де Лун – всего лишь старый пьяница, живущий на восемьсот фунтов годовой ренты в крохотном домишке в Истборне, род этот некогда бывал и знаменит, и славен, и оставил след в английской истории.

В торце гостиной, над камином, висел портрет в дубовой раме. Рейнольдс [13] Джошуа Рейнольдс – знаменитый художник, фактически основатель английской школы живописи. Вообще-то даты его жизни (1723–1792) не позволяют ему считаться автором этого портрета, который, согласно сюжету рассказа, никак не мог быть написан ранее 1792 г. – когда Рейнольдс был еще жив, но уже год как полностью ослеп. , и притом отличный. Мальчику на картине было не более пятнадцати лет, но во взгляде его была та отстраненная серьезность, которая обычно присуща людям, прожившим долгую и нелегкую жизнь.

Присмотревшись внимательнее, я заметил, что в нижнем правом углу картину реставрировали или перерисовывали, и обратил на это внимание Таннана, спросив, не знает ли он, в чем дело.

– А-а, они убрали с картины волка. И были на то причины, я скажу, – ответил тот.

– Волка?

– Услышал бы старик де Лун, что я об этом рассказываю, – вышвырнул бы меня вон, Богом клянусь. Но дом нынче не его, а Стина, так что я в безопасности. Только при дамах об этом не заговаривайте, ясно?

– Ясно, ясно… – Меня снедало любопытство. – Так что же?

– Дамам вредны такие истории, они пугают их, – пояснил Таннан. – Так вот, Филипп, шестой граф де Лун, был нашим послом в Санкт-Петербурге примерно году в тысяча семьсот девяностом. Как-то раз на охоте он подстрелил волчицу, отказавшуюся покинуть свое логово, и обнаружил, что она защищала своих детенышей. Один из них был совсем белый – видимо, альбинос. Граф не дал собакам порвать волчонка и увез его к себе. Вскоре он вернулся в Клаудшем – с женой, ребенком (единственным сыном) и этим волчонком. Говорят, сперва тот был совсем ручной, но с годами становился все злее, и наконец его пришлось держать на цепи в конюшне.

В Сочельник, на закате, граф ехал верхом по парковой дорожке, возвращаясь с охоты. Он услышал жуткий крик со стороны утесов – там уже тогда были сады. Он пришпоривает лошадь, и вот он уже несется по мрачной еловой аллее. Вдруг лошадь замирает, сбрасывает его и уносится прочь. Граф встает – по счастливой случайности он цел – и видит: над растерзанным трупом его единственного сына стоит белый волк с оборванной цепью на шее…

Говорят, граф был настоящий гигант, и притом человек горячий, с буйным темпераментом. Он бросился на зверюгу и, хотя тяжко пострадал, все же одолел ее голыми руками – Бог знает, как ему это удалось. Наследовали ему уже предки нынешних владельцев, боковая линия. Жутенькая история, а?

– Но почему ее не стоит рассказывать при дамах?

– Потому что волк доселе бродит по поместью. Ни один слуга в Норфолке не согласится вечером идти в нижний сад – особенно в Сочельник.

– Но, Таннан, милейший… Неужели вы можете верить в подобное?

– Не знаю, не знаю – но если у меня есть возможность не ходить сегодня вечером к утесам, я туда не пойду. Только представь, Филлипс: ели отбрасывают синие тени на снег, и среди них крадется белая зверюга с окровавленной пастью… бррр! Идем, стоит выпить пару коктейлей до…

– Прошу прощенья, – прервали нас. – Барон просил передать, что ждет вас у себя. Вас, сэр, особенно, – поклонился слуга в мою сторону.

Мы пошли за ним; Таннан шепотом пояснил, что этот малый – большой умница, личный камердинер барона Хендерсон.

Сам барон – толстый, краснолицый и добродушный – поприветствовал нас с той чистосердечной радостью, которую вызывает в хозяине хорошо принятый гость (?).

Он был очень интересный человек, этот барон. Любой, кто с ним разговаривал, подпадал под его ошеломительное обаяние и вскоре терял всякое собственное мнение.

Но, что ни говори, а он был настоящим ценителем искусства. Очень мило с его стороны было похвалить мои акварели.

Ужин тем вечером был превосходный и прошел за приятной и остроумной беседой. Наш холостой хозяин был в превосходном настроении, шутки в свой адрес он встречал взрывами смеха. На другом конце стола сидел тощий и грустный молодой человек, секретарь барона. Моя прелестная соседка сказала, что его зовут Терри, он должен был стать священником, но неудачная игра на бирже разорила семью, и родители пристроили сына к барону. С улыбкой она добавила, что секретарь очень предан своему хозяину – что и неудивительно, ведь благодаря ему утраченное богатство понемногу возвращается в семью.

Я не слишком азартен и отдаю предпочтение тем играм, в которых надо думать, – а потому рулетка быстро мне наскучила, и, проиграв те несколько фунтов, что у меня были при себе, я предпочел далее наблюдать за тем, как отражается на лицах игроков их переменчивая удача.

Незадолго до одиннадцати барон, утративший немалую сумму денег, но не свое отличное настроение, нас покинул, и я, не дожидаясь, пока все снова вернутся к игре, тоже отправился к себе в спальню, где меня ждало куда более приятное общество: любимая трубка и несколько интереснейших книг.

Спальня моя была довольно велика, отлично обставлена и располагалась на первом этаже в самом конце правого флигеля. Окна выходили на нижний сад, под ними проходила дорожка, ведшая от главной подъездной аллеи к черному ходу.

Паровое отопление нагрело воздух в спальне, от гобеленов и тяжелого балдахина над моей огромной кроватью пахло затхлой сыростью. Как в лавке тканей в жаркий июльский день! Я вскочил, отдернул занавески и, открыв окно, высунулся наружу, жадно глотая свежий зимний воздух.

Была тихая безлунная ночь, освещенная мириадами созвездий, блиставших на черном небосводе. Несмотря на сугробы, было довольно тепло – не больше двух градусов мороза. Вдалеке над утесами колыхалось туманное покрывало, серебристое и невесомое, как лунный свет, но тисы и древние лавры ярко выделялись на белом снежном ковре. Тьма залегла в еловой аллее, поделившей сад пополам.

Тишину нарушил бой часов: прозвонило четыре четверти, затем раздалось одиннадцать мелодичных ударов.

Часы были в часовне по правую руку от меня; но как я ни высовывался из окна, ее скрывал от взгляда угол здания.

То, что я намерен рассказать дальше, несомненно, превратит меня в посмешище. Но я могу лишь описать то, что видел, – а что до умозаключений, то многие люди, куда более мудрые, чем я, пришли к тем же выводам. В любом случае, это было нечто жуткое.