Эдмунд Криспин - Убийство в магазине игрушек

Фен поспешно выскочил из-за стола.

– Задержи его, пока я не вернусь, – настойчиво распорядился он. – Накачай его виски. Поговори с ним о Джейн Остен. Но не дай ему уйти.

– Но послушай, я собрался в полицию…

– Не будь таким размазней, Ричард. У нас ключ к разгадке. У меня нет ни малейшего представления, куда он нас приведет, но помоги мне, здесь таится разгадка. Не уходи. Я скоро, – с этими словами Фен выбежал из бара.

Мистер Шарман вернулся на свое место и более трезвым, и более подозрительным, чем прежде.

– Ваш друг ушел? – спросил он.

– Только на минутку.

– А! – мистер Шарман с удовольствием потянулся. – Чудесная свобода! Вы не представляете себе, что это такое – быть школьным учителем. Я видел, как сильные мужчины разваливались на куски от этого занятия. Это непрерывная война. Вы можете держать мальчишек в узде хоть целых тридцать лет, но в конце концов они доведут вас.

– Звучит ужасно.

– Это и в самом деле ужасно. Вы стареете, а они все время в одном и том же возрасте. Как император и толпа на форуме.

Разговор перешел на Джейн Остен, сам предмет разговора был труден для Кадогана из-за недостаточного знакомства с ее романами. Однако мистер Шарман восполнил этот недостаток как своей эрудицией, так и энтузиазмом. Кадоган чувствовал, как нарастает его антипатия к этому человеку: к слезящимся маленьким глазкам, к выступающим передним зубам, к доктринерскому восприятию культуры. Безусловно, мистер Шарман являл собой отвратительную картину воздействия на человека внезапно удовлетворенной всепоглощающей жадности. Он не упоминал больше о своем наследстве или о «других», разделивших с ним это наследство, но безапелляционно разглагольствовал о «Мэнсфилд-парке». Кадоган отделывался односложными репликами, размышляя при этом о странном поведении Джервейса Фена. По мере приближения времени ланча бар стал наполняться посетителями отеля, актерами, студентами. Говорили все громче, а лучи солнца, проникая сквозь готические окна, нарезали кисею, сотканную дымом сигарет, на бледно-голубые треугольники.

– Единственное решение, полагаю, – сказал кто-то с убежденностью в голосе, – это жидкое мыло.

– Решение чего? – рассеянно удивился Кадоган.

– Теперь взгляните на характер мистера Коллинза, – продолжал мистер Шарман. Кадоган с трудом сосредоточил свое внимание на этом персонаже.

За пять минут до полудня снаружи раздался оглушительный рев, сопровождаемый грохотом, как будто целая армия кастрюль пошла воевать стенка на стенку. Мгновение спустя под салют громкого взрыва Фен протиснулся через турникет гостиницы. C торжествующим видом он держал в руках книгу в ярком переплете, с которой обращался преувеличенно бережно. Оставив бар по левую руку, он, не задерживаясь, прошел в гостиницу по коридору, покрытому голубым ковром, прямо к конторке портье. Ридли, портье, великолепный в своей голубой с галунами униформе, приветствовал его с явным опасением, но Фен ограничился только тем, что зашел в одну из ближайших телефонных кабинок. Там он набрал номер Сомерсет-Хауса.

– Хэлло, Эванс, – сказал он, – это Фен… Да, очень хорошо, спасибо, дорогой старина. А как ты? Ты посмотришь кое-что для меня?

Неопределенное потрескивание в трубке.

– Что ты говоришь? Я не могу разобрать ни слова!.. Я хочу знать детали последней воли мисс Снейт, Боарз-Хилл, Оксфорд, которая скончалась примерно шесть месяцев назад… Оно не могло вступить в силу до сравнительно недавнего времени… Что? Да, хорошо, перезвони мне. Перезвонишь? Да… В «Булаву и Скипетр». Да, договорились… До свиданья. «Душа моя повержена в прах…» [57]– пропел он без особого смирения, кладя трубку на рычаг, и, опустив в щель автомата еще два пенни, набрал номер местной телефонной станции.

И снова в небольшой квартирке главного констебля участка Боарз-Хилл раздался резкий телефонный звонок.

– Слушаю, – ответил высокий чин, – боже мой, это ты опять? Надеюсь, не насчет того субъекта по фамилии Кадоган?

– Нет, – ответил Фен, задетый за живое, – по правде говоря, нет. Хотя, должен заметить, в этом деле ты проявляешь редкую неготовность к кооперации.

– Бесполезно. Бакалейщик раскипятился по поводу этого дела. Лучше бы тебе держаться в стороне. Сам знаешь, что бывает, когда пытаешься вмешаться.

– Сейчас это не важно. Ты случайно не помнишь что-нибудь о мисс Снейт, которая жила рядом с тобой?

– Снейт? Снейт? Ах да, помню. Эксцентричная старая леди.

– Эксцентричная? А в чем это выражалось?

– О, боялась, что ее убьют из-за денег. Жила в чем-то вроде укрепленной усадьбы с гигантскими свирепыми мастифами повсюду. Умерла недавно. А почему ты об этом спрашиваешь?

– Ты когда-нибудь видел ее?

– Ну, раз или два. Мы никогда не были близко знакомы. Но в чем дело?

– А чем она интересовалась?

– Интересовалась? Ну, образованием, полагаю. Ах да, она еще бесконечно кропала какие-то сочинения о спиритизме. Не знаю, публиковала ли она их когда-нибудь. Надеюсь, что нет. Но она ужасно боялась смерти, особенно насильственной, и я предполагаю, что ее утешала мысль о том, что существует жизнь после смерти. Хотя, должен сказать, что если мне предстоит вернуться после смерти и диктовать идиотские послания на спиритическую доску, то уж лучше мне не знать об этом заранее.

– А что-нибудь еще?

– Ну, она была довольно милая старушка и очень отзывчива на доброту. Но, как я уже говорил, она панически боялась, что ее собираются убить. Единственный человек, которому она доверяла, был какой-то стряпчий.

– Россетер?

– Дай подумать. Да, так его звали. Но послушай, зачем тебе…

– Полагаю, нет сомнений, что ее смерть была результатом несчастного случая?

– Бог мой, ну, разумеется, никаких. Она попала под автобус. Она как раз входила в него, и никого рядом не было. Можешь поверить, в таких обстоятельствах мы расследовали это дело более чем тщательно.

– Она много путешествовала?

– Нет, никогда, что тоже было одним из ее чудачеств. Торчала в Оксфорде всю жизнь. Странный персонаж. Кстати, Джервейс, как насчет «Меры за меру»?

Фен повесил трубку. Он не был готов обсуждать «Меру за меру» в данный момент. Пока он обдумывал полученную информацию, в телефонной будке раздался звонок, и он поднял трубку.

– Алло! – отозвался он. – Да, это Фен. А, это ты, Эванс. Как быстро.

– Легко разузнал, – ответил отставной представитель Сомерсет-Хауса, – Элизабет Энн Снейт, «Валгалла», Боарз-Хилл, Оксфорд. Завещание датировано 13 августа 1937 года и засвидетельствовано Р.А. Старки и Джейн Ли. Состояние на сумму 937 642 фунта – кругленькая сумма. Вступающий в права получает 740 760 фунта. Несколько маленьких сумм полагается слугам, как мне кажется, но основная сумма причитается «моей племяннице, Эмилии Тарди» со множеством странных условий вроде распоряжения подавать объявления о завещании только в английские газеты, не вступать в непосредственный контакт с наследницей, и бог знает еще какой вздор. Кроме того, необходимо заявить о полученном наследстве в течение шести месяцев после смерти мисс Снейт. Похоже на то, что она сделала все, чтобы помешать этой несчастной Тарди даже прикоснуться к деньгам.