Майкл Иннес - Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник)

Голос и картина померкли, а я продолжил свой путь, так ничего и не поняв. Но той же ночью, когда я разглядывал город, залитый лунным светом, в его прекрасном обрамлении холмами с одной стороны и морем с другой, словно темная вуаль соскользнула с моей памяти. На самом деле меня звали Йеном Гатри, и я так же четко осознал, что каковы бы ни были обстоятельства того случая, Рэналд спасовал перед угрозой пожара и бросил меня на произвол судьбы.

Наведенные мной затем справки помогли установить, что после смерти детей нашего старшего брата и моей собственной предполагаемой гибели Рэналд унаследовал Эркани. Я всегда был до неприличия здоровым членом семьи; метания и колебания, свойственные невротику Рэналду, мне не знакомы, а потому, помнится, не потребовалось и двух часов, чтобы я сформулировал свои намерения. Разумеется, я осознавал нанесенный мне моральный и физический ущерб, но посчитал, что это чувство ни в коем случае не должно довлеть надо мной. У меня не было ни малейшего желания вести жизнь крупного шотландского землевладельца. Напротив, уже в деталях и шаг за шагом я спланировал свою дальнейшую медицинскую карьеру. В честность Рэналда не верилось, а потому я предвидел лишь досадную помеху и неизбежную волокиту при любой претензии на свою долю наследства. Австралия к тому времени дала миру «дело Тишборна», и я не без иронии сказал себе, что подобных семейных свар хватит теперь на несколько поколений. К тому же я питал глубочайшую привязанность к мистеру Энсону, который вместе со мной продумывал планы моей деятельности в качестве австралийского хирурга. И еще я понимал, что вопрос может стоять только так: все или ничего. Заявление, что я остался в живых, вызвало бы волну непредсказуемых и весьма неудобных последствий, принудив меня в итоге, вопреки желанию, претендовать на роль главы семьи.

А потому я продолжил жить под именем Ричарда Флиндерса главным образом на своей новой родине, но наведываясь порой в Англию, а однажды провел достаточно длительное время в Соединенных Штатах. Я никогда не был состоятельным человеком, каким могла бы сделать меня хирургическая практика, поскольку большую часть своих заработков, как и всегда щедрые пожертвования Ричарда Энсона, расходовал на дорогостоящие исследования применения радия в медицине. Ибо мне неведом способ потратить деньги с большей пользой для человечества. И мое решение не позволять мыслям о собственном будущем мешать мне целиком сосредоточиться на решении научных задач оказалось в итоге единственно верным. Несколько дней назад я получил извещение, что мне оказана огромная честь: меня избрали пожизненным почетным профессором крупного американского научного учреждения, на которое я успешно работал много лет назад. Теперь я смогу поселиться в Калифорнии. Там идеальный климат для людей, встречающих старость, и можно будет уделить лет десять работам в тех областях, которые были почти недоступны для меня в силу занятости своей основной научной дисциплиной. Мой главный труд завершен, и можно сказать, завершен с триумфальным успехом, а потому мой уход из медицины, как и из общественной жизни, станет полным и окончательным. По мере развития своей карьеры я имел возможность овладеть многими иностранными языками, и занятие европейской литературой весьма подходит для человека, которому уже пора задуматься о близкой кончине.

Вот только после передачи дела всей моей жизни в руки более молодых коллег ко мне стали возвращаться мысли об Эркани. А чувства порой начинают брать верх над доводами разума. Я снова вспоминаю о несправедливости и жестокости, жертвой которых стал в прошлом, и мной овладевает стремление хорошенько напугать Рэналда. Но если я когда-нибудь поддамся такому порыву, то это будет означать, что я впал в детство.

Кстати, о детстве… Эркани обладает для меня определенной памятной привлекательностью. Игры во рву, башня, непередаваемое чувство ночных бдений на балконе, галерея, где мы когда-то пытались воссоздать подвиги предков, чьи портреты смотрели на нас с темных стен. Снег на вершине Бен-Кайли, туман над озером, блеск чешуи лососей, преодолевающих бурные пороги… Зов крови действительно силен. Возможно, перед смертью я смогу увидеть Эркани не только во снах.

Сидней, Новый Южный Уэльс

День святого Эндрю, 1936 год

Timor Mortis conturbat me… Странно, что мой брат твердит эту строку, хотя умереть суждено мне. Потому что сам я смерти почти не боюсь.

У меня есть перо, руки свободны, а потому я вновь беру свои прежние записи, которые привез в Эркани, чтобы ознакомить с ними Рэналда, и добавляю к ним, что могу. Если мне удастся спрятать блокнот в какой-нибудь щели этих древних стен, как знать, быть может, он их не найдет, и наступит однажды день, когда моя история станет известна всем. Я бы хотел этого: пусть она добавит еще одну мрачную страницу к богатой колоритными событиями хронике семейства Гатри. Вся моя жизнь была посвящена познанию, и потому я верю в необходимость оставить точный и честный отчет о происшедшем.

А значит, я должен прежде всего сделать признание, что оказался в подобном положении исключительно по своей вине и сам несу ответственность за все. Мое поведение было по-детски мстительным. Но более всего меня удручает, насколько плохо я разбирался в человеческой психологии.

Я говорю о мстительности, но на самом деле видел прошлое сквозь искаженное восприятие всепрощения и милосердия. Я приехал, зная, что Рэналд поступил со мной бесчестно, нарушил правила игры, а потому чувствовал себя вправе основательно напугать его, прежде чем уехать и навсегда отойти от всяких дел. Какое поистине детское желание! И насколько ошибочна была моя оценка того, что навсегда разделило нас! Сбежав от меня, лишив лошадей, воды и прочих припасов, – в той кризисной ситуации Рэналд предал прежде всего самого себя. Как одного из Гатри, как брата, как мужчину, в конце концов. И с тех пор он жил, постоянно снедаемый муками совести за свое предательство. Над всей его жизнью доминантой нависло это позорное воспоминание. Ведь это я вытащил его – бьющегося в истерике и благодарного мне подростка – из кишевшего акулами залива в Фримантле, а всего несколько месяцев спустя в буше именно он мог стать виновником моей гибели. И главный вопрос, потребовавший разрешения в этом уединенном шотландском замке, странным образом перекликается с центральной темой величайшей из всех шотландских трагедий – «Макбета». Есть кровавая вина, от которой невозможно избавиться, не пролив новой крови. Рэналд воспринял свой бесчестный поступок не просто как предательство, а как преступление против родного брата. С каждым годом он все яснее осознавал, что покинул меня не в страхе за свою жизнь, но намеренно. Год за годом чувство вины все прочнее пускало корни в его сознании, постепенно изменяя и, в конечном счете, разрушая личность. И потому он теперь в любой ситуации воображает себя загнанным в угол человеком, которому остается лишь быть безжалостным к врагу. Убежденный – пусть я сам своим мелодраматичным появлением внушил ему эту мысль, – что я приехал сюда подобно одному из необузданных в гневе древних Гатри, чтобы свершить акт справедливой мести, он заранее разработал свой план насильственного сопротивления. Но в основу этого плана он положил коварство и утонченную интеллектуальную идею, которую, как теперь понятно, я заведомо не смог бы разгадать. Сейчас, когда я словно восстал из мертвых, он находит своеобразное удовольствие и освобождение от прежних чувств и заново готовит мой конец, принося меня в жертву, будто делая ход в сложной игре, мастером которой он всегда был. Моя смерть в буше эмоционально сразила и уничтожила его; мою смерть в Эркани он полностью проконтролирует и извлечет из нее пользу. Я стану для него «спасательным кругом» – феномен, который мог бы заинтересовать ученых-психологов.