Энн Перри - Брат мой Каин

Но как он вел себя по отношению к мисс Лэттерли как к женщине?

Оставаясь до конца честным перед самим собой, Монк не мог не признать, что обходился с ней жестко, осуждал ее и порою даже оскорблял. Он поступал так намеренно, желая причинить ей боль, не понимая, впрочем, что толкает его на это. Почему в ее присутствии он испытывал столь заметную неловкость? Очевидно, потому, что она выражала какую-то изначальную истину, которую Монк упорно не хотел признавать, воздействовала на какие-то скрытые в глубине его души чувства, которые он не мог позволить себе испытать. Эстер казалась ему требовательной, несговорчивой и склонной к критическим замечаниям. Она требовала от Монка быть готовым к тому, чего он вовсе не желал, по крайней мере, сейчас – к переменам, неуверенности, боли… Обладая сложным, похожим на мужской характером, она принадлежала к числу людей, с которыми иногда бывает весьма трудно ладить. С нею сыщик мог рассчитывать лишь на дружеские отношения.

Друзилла являла собой полную противоположность медсестре, поэтому Уильям не мог сравнивать отношения с ней с теми, которые сложились у него с Эстер.

Он пересек другую улицу, едва не угодив под повозку ломовика.

С Друзиллой детектив испытывал радость, открыто наслаждаясь ее обществом. Она казалась ему веселой, беспечной, остроумной и женственной, не предъявляла к нему интеллектуальных требований и не предавалась рассуждениям на темы морали. Ничто в ее облике и поведении не раздражало Монка и не вызывало у него внутреннего неудобства. Да, все это совершенно не относилось к мисс Лэттерли!

Но все же, причинил ли он Эстер зло? Не являлся ли он от природы жестоким и эгоистичным человеком? И оставался ли он таким всегда? Все это не имело абсолютно никакого значения… в этом как раз и заключался весь вопрос.

Такая черта, как эгоизм, не вызывала у Уильяма восхищения, когда он замечал ее у других. Он считал ее отвратительной с любой точки зрения, для него это была своего рода духовная слабость, умаляющая все другие достоинства. Эгоизм в конце концов разъедал даже такие качества, как смелость и порядочность. Не случилось ли этого с ним самим? Человеку по своей природе не свойственно великодушие. У него все начинается и заканчивается в сфере личных интересов.

Монк с ужасом почувствовал себя полностью отрешенным от окружающего мира. Эта избранная им самим кара оказалась куда более страшной, чем наказание, наложенное кем-либо другим.

Он должен узнать правду! Почему Друзилла его возненавидела?

Сыщик не мог ничего предпринять до тех пор, пока Ивэн не вернется и не сообщит, фигурировала ли она в каком-нибудь деле. Если нет, то Монку придется отправиться в Норфолк, однако ему нельзя было уезжать из Лондона, прежде чем суд, где рассматривалось дело Стоунфилда, не заслушает его показания.

Он мог присоединиться к полицейским, продолжавшим обшаривать дно реки и прибрежные районы в поисках трупа Энгуса. Несмотря на довольно скромные шансы на успех, это занятие обязательно следовало продолжить. Если тело все-таки удастся обнаружить, Кейлебу наверняка вынесут обвинительный приговор, чего он, видит бог, вполне заслуживал. Если кого-то на свете нужно было повесить, так это Кейлеба Стоуна. Кроме того, это положит конец моральным мукам Женевьевы, столь долго пребывающей в томительном неведении, а также избавит ее от угрозы денежных затруднений. Стоило Монку вспомнить о ее страданиях, о мужестве, с которым она их переносила, и о постигшей ее жестокой утрате, как он сразу забывал о стоявшей перед ним дилемме и переставал обращать внимание на унылую окружающую обстановку.

В холодный полдень Уильям, вместе с несколькими полицейскими, занял место в небольшой шлюпке, отошедшей от причала Шедуэлл-Док-Стэрс и направившейся вниз по течению, так что ветер дул ему в лицо. Их лодка двигалась вдоль северного берега, в то время как еще одна обследовала южный.

Этот день показался Монку на редкость длинным и пронизывающе леденящим, наполненный запахами реки и городских стоков, неумолчным шумом быстро текущей грязной воды и плеском поднятых большими судами волн, которые накатывались на прибрежную гальку, разбивались о сваи пирсов и ступеньки ведущих к воде лестниц, а также о борта стоявших у причалов грузовых судов и барж, готовых отправиться к восточному побережью, пассажирских кораблей, уходящих во Францию или Голландию, и стремительных клиперов, чей путь лежал во все уголки империи и других стран мира.

Шлюпка с полицейскими на борту подходила к каждому попадавшемуся на пути причалу, они обшаривали каждую верфь и каждую лестничную ступеньку, осматривали все штабеля бревен и стоявшие на приколе старые суда, проверяли каждую узкую протоку, выливали проплывавший мимо мусор… Несколько раз им приходилось пробираться между сваями пирсов, к которым в старину привязывали осужденных пиратов, чтобы их поглотил наступающий прилив.

Монк сильно замерз. Его брюки пропитались влагой, а ноги промокли, так как ему не раз приходилось прыгать с борта на прибрежные камни. Он ощущал боль во всем теле, его ободранные сырыми канатами костяшки пальцев и кожа ладоней неприятно саднили, к тому же он здорово проголодался.

По мере того, как ясный небосвод начал понемногу темнеть, кожу стал пощипывать легкий морозец, а лежащие возле уреза воды валуны покрылись тонкой коркой льда. Вода в реке теперь снова поднималась. Оставив позади Вулич и Королевский арсенал, полицейские спустились почти до конца Гэллион-рич. Немного впереди виднелся Баркинг-рич.

– Ничего, – проговорил сержант, покачав головой. – Мы напрасно тратим время. Если его вообще бросили в реку, тело давно унесло течением. Бедняга… – Он взмахнул рукой, и шлюпка слегка качнулась. – Ладно, ребята. Нам все равно пора домой. Похоже, ночью врежет крепкий морозец. Хлебните по глотку рома – мы еще не скоро вернемся, черт побери!

– Мы найдем его где-нибудь, – бросил в ответ один из гребцов, – рано или поздно море отдает мертвецов обратно.

– Может быть, – согласился сержант. – Но только не сегодня, парни.

Шлюпка развернулась, описав широкий круг, и сидящие в ней люди навалились на весла, слишком усталые для того, чтобы продолжать разговор. В ночной мгле берег напоминал полосу сгустившейся темноты, пронизанную желтым светом фонарей и огнями проезжавших экипажей. Разносившиеся над водой звуки – стук колес, чей-то крик, скрип корабельных рангоутов – казались теперь не такими громкими, как днем.

Прошло не менее часа, когда они наткнулись на скрытый под водою массивный предмет. Сидевший на носу полицейский громко закричал. Потребовалось добрых двадцать минут, чтобы втащить тяжелый разбухший труп в угрожающе раскачивающуюся шлюпку и осмотреть его при свете фонаря.