Артур Дойл - Его прощальный поклон. Круг красной лампы (сборник)

– Еще бокал, Ватсон? – спросил мистер Шерлок Холмс, протягивая бутылку императорского токайского.

Плотный, коренастый шофер, сидевший теперь за столом, с готовностью подставил бокал.

– Отличное вино, Холмс.

– Превосходное, Ватсон. Наш лежащий на диване друг уверял меня, что эта бутылка из личного винного погреба Франца Иосифа в Шенбруннском дворце. Вы не могли бы открыть окно, испарения хлороформа не улучшают вкусовых ощущений.

Сейф был открыт. Холмс стоял перед ним, доставая из ящиков бумаги, бегло просматривал их и аккуратно укладывал в чемодан фон Борка. Сам немец лежал на диване и спал, дыша тяжело и хрипло. Руки и ноги его были связаны ремнями.

– Можно не торопиться, Ватсон. Нам никто не помешает. Будьте добры, позвоните, в доме никого нет, кроме милейшей Марты, которая великолепно справилась со своей ролью. Я устроил ее в этот дом, как только занялся этим делом. Марта, могу вас обрадовать, все прошло как нельзя лучше.

Симпатичная старушка, появившаяся в дверях, с улыбкой кивнула Холмсу, но на фигуру, лежащую на диване, посмотрела с некоторой тревогой.

– Все в порядке, Марта. Он не пострадал.

– Рада слышать это, мистер Холмс. По-своему он был хорошим хозяином. Хотел вчера отправить меня вместе со своей женой в Германию, но это ведь вряд ли входило в ваши планы, не так ли, сэр?

– Вы совершенно правы, Марта. Пока вы находились в этом доме, я чувствовал себя спокойно. Сегодня нам пришлось дожидаться вашего сигнала.

– Это из-за секретаря, сэр.

– Я знаю. Мы встретили его машину.

– Я уж думала, он никогда не уедет. Но в ваши планы ведь не входило застать его здесь.

– Вы правы. Ничего страшного. Просто нам пришлось лишних полчаса дожидаться, пока я не увидел, что свет в вашей комнате погас, и понял, что путь открыт. Отчет, Марта, можете отправить мне завтра в Лондон, в «Кларидж».

– Хорошо, сэр.

– Думаю, у вас все готово к отъезду?

– Да, сэр. Сегодня он отправил семь писем. Адреса я переписала, как всегда.

– Прекрасно, Марта. Взгляну на них завтра. Спокойной ночи. Все эти бумаги, – продолжил он, когда старушка удалилась, – не так уж важны, поскольку информация, которая в них содержится, уже наверняка давно передана в немецкое правительство. Сами оригиналы вывозить из страны было довольно опасно.

– Выходит, они бесполезны.

– Я бы так не говорил, Ватсон. По крайней мере, мы теперь будем знать, что им известно, а что нет. Добрая половина этих бумаг попала сюда через мои руки и, разумеется, информация, которая содержится в них, не самая достоверная. О, если бы я увидел, как какой-нибудь немецкий крейсер входит в пролив Ту-Солент по тем минным картам, которые предоставил я, это скрасило бы мою старость. Но вы, Ватсон… – Он отошел от сейфа и положил руку на плечо своему старому другу. – Я еще даже не успел рассмотреть вас. Вы за эти годы почти не изменились. Все тот же жизнерадостный мальчишка.

– Я словно помолодел на двадцать лет, Холмс. Редко я чувствовал себя таким счастливым, как тогда, когда получил телеграмму, в которой вы просили встретить вас в Харидже на машине. Но вы, Холмс… вы почти не изменились… только эта ужасная бородка.

– Ради своей страны пришлось пойти на некоторые жертвы, Ватсон, – сказал Холмс, подергав себя за пучок волос на подбородке. – Завтра же это станет ужасным воспоминанием. Побрившись и привнеся в свою внешность еще кое-какие изменения, завтра я вновь предстану в «Кларидже» в том самом виде, в каком был до того, как мне подвернулась эта работенка… Прошу прощения, Ватсон, я совершенно разучился разговаривать по-английски. До того, как мне пришлось исполнять роль американца.

– Но вы же отошли от дел, Холмс.

– Совершенно верно, Ватсон. И вот плод моих трудов на досуге, magnum opus [59]моих последних лет! – Он взял со стола книгу и прочитал полное название: «Пособие пчеловода, включающее некоторые наблюдения над отделением пчелиной матки». Я это совершил один. Это плод ночных раздумий и дней, проведенных в трудах, когда я следил за этими маленькими трудолюбивыми созданиями так же внимательно, как когда-то наблюдал за преступным миром Лондона.

– Но что заставило вас снова взяться за работу?

– Я и сам часто об этом думал. Одному министру иностранных дел я бы еще мог противостоять, но, когда мой скромный дом посетил еще и премьер… Дело в том, Ватсон, что этот джентльмен, который спит сейчас на диване, оказался слишком хорош для нашего брата англичанина. Он был на голову выше остальных. Агентов раскрывали, даже арестовывали, но неприятности продолжались и никто не понимал, почему это происходит. Стало очевидно, что существует мощный, хорошо законспирированный мозговой центр. Было жизненно важно обнаружить его. Меня очень настойчиво попросили заняться этим делом. На эту работу у меня ушло два года, Ватсон, но они не были лишены приятности. Если я скажу вам, что начал свое паломничество в Чикаго, прошел курс обучения в тайном ирландском обществе в Буффало, доставил массу хлопот полиции в Скибберине и в конце концов попался на глаза одному из второстепенных агентов фон Борка, который и порекомендовал меня своему хозяину, вы поймете, насколько сложной была эта работа. С тех пор мне удалось завоевать его доверие, даже несмотря на то, что большинство его планов провалилось и пять его лучших агентов оказались в тюрьме. Я наблюдал за их ростом, Ватсон, и, когда они созревали, срывал. Надеюсь, сэр, вы себя хорошо чувствуете?

Последнее замечание было адресовано самому фон Борку, который несколько минут назад тяжело задышал, заморгал, пришел в себя и теперь лежал, внимательно прислушиваясь к рассказу Холмса. Тут лицо его исказилось от ярости, и он разразился потоком немецких ругательств. Пока его пленник сыпал проклятиями, Холмс продолжил осмотр документов.

– Немецкий хоть и неблагозвучен, но мне он кажется самым выразительным из всех языков, – заметил он, когда фон Борк замолчал, чтобы перевести дух. – Так-так, а это что? – заинтересованно воскликнул он, всматриваясь в уголок копии какого-то чертежа. – Это добавит еще одну птичку в клетку. Не думал я, что казначей окажется таким мерзавцем, хоть и давно присматриваюсь к нему. Мистер фон Борк, вам за многое придется ответить.

Пленник с трудом приподнялся на диване и теперь буравил перехитрившего его человека взглядом, в котором странно сочетались ненависть и восхищение.

– Я с вами еще поквитаюсь, Олтемонт, – произнес он ровным, уверенным голосом. – Даже если у меня уйдет на это вся жизнь, я все равно поквитаюсь с вами!

– Старая песня, – спокойно ответил Холмс. – Сколько раз мне приходилось слышать ее в былые дни! Это были любимые слова незабвенной памяти покойного профессора Мориарти. То же пел и полковник Себастьян Морен. И все же я жив, здоров и развожу пчел в Суссексе.