Шарлотта Брандиш - Леди из Фроингема [publisher: SelfPub]

– Означало ли это, что вы потеряете работу? Или он намеревался поставить вас управляющим?

– О планах мистера Понглтона мне ничего не известно, сэр. Он не обсуждал со мной ничего подобного.

– Ну, может, вы что-то слышали?.. Или видели?.. – в тоне инспектора недвусмысленно чувствовался намёк на то, что обычно прислуга видит и слышит значительно больше, что ей полагается.

– Не представляю, как бы я мог это сделать, – с достоинством опровергнул эти инсинуации Хигнетт, но на его лице появилась и тут же без следа исчезла усмешка.

– Где вы находились прошлой ночью? – Грумс задал дежурный вопрос без всякой надежды на новые обстоятельства и был весьма удивлён, когда в ответ услышал:

– С полуночи и до двух часов я сидел в беседке, что находится перед розарием.

– Что?! – Грумс не справился с плотной бумагой и выпустил незаконченную фигурку из рук. Она тут же развернулась, превратившись в неопрятный ком, и теперь продолжала с тихим, едва различимым шелестом медленно возвращаться к исходной форме. – И что вы там делали? Поджидали местную фею, которой назначили свидание среди роз и фиалок?

– Вовсе нет, сэр, – Хигнетт, казалось, был искренне шокирован подобным предположением. – Я пытался изловить нарушителей границ поместья. Дело в том, сэр, что после июньского праздника в траве, в том месте, где располагались торговые палатки, остаётся немало оброненных медяков. Деревенские мальчишки знают об этом, и, когда стемнеет, пробираются на территорию Мэдлингтона и разыскивают их.

– Ну, большого преступления в этом нет, – разочарованно буркнул инспектор, явно ожидавший от откровений дворецкого чего-то более значительного.

– Конечно, сэр, но это всё-таки нарушение границ частной собственности. Если им вовремя не преподать урок, то они останутся безнаказанными и будут считать, что не совершили ничего предосудительного. К тому же они могут пробраться в оранжерею и попортить цветы и фрукты.

– Вы что же, Хигнетт, каждую ночь устраиваете засаду у розария?

– Нет, сэр. Конечно же, нет. Но прошлая ночь выдалась лунной, и мне показалось, будто кто-то перебегал от одного дерева к другому. Поэтому я и спустился.

– И что? Застали кого-нибудь из сорванцов?

Хигнетт отрицательно покачал головой и пожал плечами.

– Нет, сэр, там не обнаружилось ни одной живой души, – ответил он со значением.

Инспектор уловил изменение интонации дворецкого и взглянул на него, нахмурившись:

– Вы, Хигнетт, тоже собираетесь рассказывать мне бабкины сказки о призраке Айрин Шепли, которая явилась с того света, чтобы отомстить Понглтонам?

При упоминании призрака дворецкий вздрогнул. В памяти его ещё жило воспоминание о том, как выглядел Джордж Понглтон после встречи с тем неведомым, что затаилось в часовне.

– Нет, сэр, но я знаю, что я видел, – упрямо произнёс Хигнетт.

– И что же?

– Тогда я подумал, что это мальчишки светят фонариком себе под ноги, чтобы отыскать монетки. Но теперь… Это было светлое пятно, такое мерцающее. Очень похожее на свет фонарика, который прикрывают рукой. И оно двигалось. Вот только сейчас я понял, что оно находилось гораздо, гораздо выше, чем ребёнок мог бы держать фонарик.

– Ну, это-то как раз легко объясняется: Джордж Понглтон ведь должен был как-то добраться до часовни, раз ему пришла охота наведаться туда ночью, – сварливо оборвал рассуждения дворецкого Грумс и, решив, что с него хватит чепухи, приступил к расспросам о взаимоотношениях между обитателями поместья.

Хигнетт отвечал толково, без лишних, не относящихся к делу деталей. Во время допроса он никак не проявил свою лояльность к леди Элспет, но и досады или разочарования в связи с её последней волей не выказал. И о Седрике с Присциллой, и о Джордже с Викторией дворецкий отзывался в нейтральных выражениях, которые не позволяли обнаружить его настоящие чувства.

Единственными, о ком он говорил с видимой неприязнью, были близнецы Адамсон. В этом он был солидарен с Бернадеттой Понглтон, так как тоже считал, что им не место в Мэдлингтоне.

– Отчего же? – сразу заинтересовался инспектор. – От них много хлопот прислуге? Или они как-то подозрительно себя ведут?

– Они посторонние здесь, – ответ дворецкого прозвучал туманно. – И такие… внимательные.

Как ни пытался инспектор добиться, что тот имеет в виду, но Хигнетт так и не раскрыл, что кроется за его словами.

– Лезут не в своё дело? Дотошные? Придирчивые? – гадал Грумс, входя в азарт, но из дворецкого больше ничего не получилось вытянуть.

Когда за Хигнеттом закрылась дверь, инспектор решил сделать передышку. На этот момент он уже имел веские причины полагать, что в Мэдлингтоне произошло преступление, и, с высокой долей вероятности, не одно. Единственной его версией пока было отравление, но какое именно вещество использовал преступник, и каким образом жертва подвергалась пагубному воздействию яда, определить затруднялся.

Выхватив у Бимиша блокнот, Грумс бегло просматривал записи, когда раздался громкий стук, и вслед за этим в кабинет старого лорда, не дожидаясь приглашения, вошёл Оскар Финч.

Надо сказать, что о его особе инспектор был уже изрядно наслышан. Слухи, распространяемые фроингемскими сплетницами за чаем и в очереди за марками и писчей бумагой, с печальной периодичностью доходили и до него. Неосторожное поведение леди Элспет, проводившей много времени с этим сомнительным молодым человеком и её щедрые подарки ему вкупе с эксцентричными выходками (вроде посещения в его обществе скачек или игорного клуба для избранных) – всё это не могло упрочить репутацию Оскара Финча в глазах деревенских жителей.

Ветеринар был одет в тёмно-коричневый костюм, что должно было, по всей видимости, обозначать траур, но благодаря яркой внешности выглядел скорее франтовато. Инспектор бегло оценил и его дорогой шелковый галстук (из тех, что продаются по три фунта за пару), и тускло мерцающие золотые запонки, и начищенные до блеска остроносые туфли. Даже тому, кто не состоял на службе в полиции, было бы предельно ясно: скудный доход сельского ветеринара без собственной практики не мог покрывать столь нескромные запросы.

– Надеюсь, я не помешал вам, инспектор? – Оскар Финч широко улыбнулся, но в выражении его глаз чувствовалась напряжённость. – Четверть часа назад мне поступил звонок с фермы Уоткинса. У его лучшей джерсийки начались роды, и симптомы, как я могу судить, тревожные. Мне придётся уехать, и бог его знает, насколько это затянется. А вы, полагаю, хотите побеседовать с каждым именно сегодня, так сказать, по горячим следам, – и он снова улыбнулся, демонстрируя дружелюбие.