Рекс Стаут - Три свидетеля [litres]

– Я и сейчас так думаю, Пол, – сказала она.

– Правда? Я не могу даже прикоснуться к тебе.

– Это временно. До тех пор, пока… – Ее рука дрогнула. – Не нужно больше так говорить.

– Ладно, проехали. – Он снова повернулся к Вулфу. – Тогда я сказал, что эта затея – «поговорить как мужчина с мужчиной» – была дурацкая, и мы сидели там и пережевывали то да се. Мы перебрали всех наших друзей, кого могли бы попросить это сделать, и поняли, что никого. Адвокат, к которому я обращаюсь в агентстве, не стоит ломаного гроша. Потом кто-то из нас назвал ваше имя – не помню кто, – и тут все как-то сразу сошлось, и я сразу же позвонил из телефона-автомата в баре и попросил о встрече. Может быть, вам удастся его убедить к вам приехать, и вы передадите ему наше предложение, а если нет, вы можете отправить к нему Арчи Гудвина. Кэролайн считает, что, возможно, послать Гудвина лучше, потому что Карноу обидчивый и вы могли бы его случайно рассердить. Это мы оставим на ваше усмотрение. Я только хотел бы сказать, что, если вам удастся его убедить, вы впишете в чек любую сумму, хотя тут у нас есть предел, и я должен об этом сразу сказать. Пять тысяч долларов, что-то около того – это нам по силам. Но, ради бога, сделайте это сейчас, сегодня!

Вулф прокашлялся.

– Я не адвокат, мистер Обри, я сыщик.

– Я знаю, кто вы. Только какая разница? Вы известны как человек, который способен добиться от другого человека чего угодно. Мы просим отыскать способ получить согласие Карноу.

– Вашу логику, – хмыкнул Вулф, – легко оспорить, но вы вряд ли сейчас в настроении обсуждать такие тонкости. А мои гонорары зависят от вида и объема выполненной работы. Ваша задача выглядит довольно простой. Насколько вы искренни, описывая мне всю ситуацию?

– Абсолютно. Полностью.

– Вздор! Никто не бывает искренним абсолютно – ни мужчина, ни женщина. Если мистер Карноу примет ваше предложение, могу ли я рассчитывать на то, что вы выполните все те условия, как вы их изложили?

– Да. Можете, черт возьми!

Вулф повернул голову:

– Миссис Карноу, вы…

– Она не миссис Карноу! – гаркнул Обри. – Она моя жена!

Плечи Вулфа приподнялись на полдюйма и опустились.

– Мадам, уверены ли вы, что поняли мой вопрос и согласны добросовестно выполнять ваше предложение?

– Да, – твердо ответила она.

– И вы понимаете, что отказываетесь от вдовьего права – своего законного права на крупную собственность?

– Да.

– В таком случае я должен задать вам несколько вопросов о мистере Карноу, поскольку мистер Обри с ним не знаком. Был ли у вас с мистером Карноу общий ребенок?

– Нет.

– Брак вы, полагаю, заключили по любви?

– Мы так считали… Наверное, да. Да, по любви.

– Теперь она остыла?

– Не совсем все так. – Она заколебалась, не зная, как сформулировать. – Видите ли, Сидни был очень тонкий и ранимый человек… Я до сих пор говорю «был», потому что долго считала его погибшим. Мне было всего девятнадцать, когда мы поженились, и, наверное, тогда я его не понимала. В армию он вступил, так как ему казалось, что это его долг: он не участвовал во Второй мировой войне и теперь настал его черед начистить картошки в общий котел. Так он тогда сказал, а я с ним не согласилась. Хотя к тому времени я уже понимала: то, что я думаю, не очень для него важно, да и что чувствую тоже. Если вы согласитесь помочь нам, вы, естественно, захотите понять, что он за человек, только я и сама этого толком не знаю, к тому же теперь, когда прошло столько времени. Может быть, тут немного помогут письма, которые я получила из армии. Всего три письма. Он не любил писать. Одно из учебного лагеря и два из Кореи. Муж… то есть Пол… сказал, чтобы я взяла их с собой и показала вам.

Она открыла сумку, порылась в ней и вынула несколько листков бумаги, скрепленных скрепкой. Я взял их и передал Вулфу, а так как считал, что именно я буду избран им для выполнения их поручения, то встал у него за спиной и прочел письмо одновременно с ним. Все три письма до сих пор хранятся в нашем архиве, но я приведу здесь только последнее как образец его тона и стиля:

Дорогая Кэрри, моя любящая и, надеюсь, верная подруга!

Прости мне мою слабость. Сейчас, в эту минуту, я хотел бы быть рядом с тобой, хотел бы сказать, что мне не нравится твое новое платье, а ты пошла бы и переоделась, и мы отправились бы сначала в «Шамбор», где ели бы улиток и пили «Ришбур», а потом – в «Бархатное ярмо», где ели бы савоярди и пили томатный сок, затем вернулись бы домой, приняли бы горячую ванну и легли бы в постель на тонкие льняные простыни, постеленные на матрас толщиной три фута, под одеяло с электрическим подогревом. Несколько таких дней, и я начну себя узнавать, и тогда обниму тебя, и мы утонем в блаженстве.

Теперь, видимо, нужно рассказать о месте, где я сейчас нахожусь, чтобы ты поняла, почему я хочу оказаться далеко отсюда, хотя это было бы слишком просто, но так или иначе, ты же знаешь, как я не люблю писать, и особенно не люблю писать о том, что чувствую. Поскольку час, когда мне придется кого-то убить и, возможно, это мне даже удастся, подходит все ближе, я перебираю в памяти, что знаю о смерти. Геродот сказал: «Смерть – восхитительное убежище для усталых людей». Эпиктет сказал: «Что есть смерть как не источник страхов?» Монтень сказал: «Самая лучшая смерть – быстрая». Я приведу все эти цитаты тому, кого убью, и тогда он, наверное, примет это спокойнее.

Кстати, о смерти, если не я его убью, а он меня, ты узнаешь, что я сделал до отъезда из Нью-Йорка, и это тебя шокирует. Хотел бы я в тот момент оказаться рядом, чтобы увидеть, как ты это воспримешь. Ты всегда говорила, что деньги тебя не интересуют, они того не стоят. Еще говорила, что я злой только на словах, а на деле нет, потому что во мне якобы нет злости. Теперь ты это узнаешь сама. Правда, придется умереть, чтобы посмеяться в последний раз, и смех этот будет злобным. Хотел бы я понять, люблю я тебя или ненавижу? Эти чувства трудно отличить друг от друга. Вспоминай меня в своих снах.

Я вернулся к своему столу и положил письма под пресс-папье, а Кэролайн продолжила:

– Я писала ему два длинных письма каждую неделю. Отправила их, наверное, больше полусотни, а он ни разу не сказал о них ни слова. Мне хотелось бы рассказать о нем честно, но сам он всегда говорил, что он эгоцентрик. Думаю, таким он и был.

– Не был, – мрачно вставил Обри. – Есть . Такой он и есть . – Обри посмотрел на Вулфа. – Разве это письмо не доказывает, что он чокнутый?

– Он… красноречивый, – возразил Вулф и повернулся к Кэролайн. – Что же такое он сделал в Нью-Йорке, что после его гибели должно было вас шокировать?

– Не знаю, – покачала она головой. – Я, разумеется, решила, что он пишет про завещание, что он его изменил и оставил меня ни с чем. Когда я узнала о его гибели, то показала письмо адвокату Джиму Бибу и спросила, так ли это, а он ответил, что, когда читаешь, в самом деле кажется, будто речь о завещании, но никаких изменений Сидни не делал, так что, наверное, просто решил меня подразнить.