Рекс Стаут - Три свидетеля [litres]

– Не слишком убедительно, – возразил Вулф. – Лишить жену наследства не так-то просто. Впрочем, он ведь не собирался… Что вам известно о ложном извещении о его смерти?

– Только то, что напечатали в газете, – сказала она, – хотя еще кое-что рассказал Джим Биб. Во время отступления Сидни посчитали мертвым и оставили на поле боя, тогда как на самом деле он оказался контужен. Он попал в плен, где провел почти два года, после чего бежал и, переплыв через Ялуцзян, оказался в Маньчжурии. К тому времени он выучил корейский… Языки всегда давались ему легко… У него появились друзья в деревне, он носил их одежду, и, кажется, хотя я не уверена, но, вероятно, стал коммунистом.

– В таком случае он болван, – заявил Вулф.

– О нет, он не болван, – твердо сказала она. – Возможно, он увлекся их красноречием. Так или иначе, через несколько месяцев после подписания перемирия Сидни решил, что с него хватит, снова переплыл Ялуцзян и вернулся в Южную Корею, где явился на контрольный пункт, и его отправили домой. И вот теперь он здесь. – Она протянула к Вулфу руки. – Пожалуйста, мистер Вулф! Прошу вас!

Прием был плохой, хотя она, конечно, об этом знать не могла. Эмоциональный всплеск у мужчины Вулф редко, но стерпеть может, а у женщины – никогда в жизни. Вот и сейчас он отвел глаза от этого неприятного зрелища и повернулся ко мне:

– Арчи, ты мой сотрудник, и я вправе давать тебе любое поручение в рамках оговоренных обязанностей, но это поручение за рамки выходит.

Вулф хотел быть вежливым. На самом деле он имел в виду, что пять тысяч баксов – хорошие деньги, из которых он заплатит зарплату, в том числе и мне, так что, пожалуйста, пойди и заработай их. Потому я тоже решил быть вежливым и предложил компромисс:

– Я за ним съезжу и привезу сюда, а вы уговорите его принять их предложение.

– Нет, – возразил он. – Если считать это предложение донкихотством, а именно так я к нему отношусь, то вряд ли я смогу быть убедительным. Оставляю это тебе.

– Глубоко признателен, – заверил я его. – Если я откажусь, то не скоро узнаю, чем все закончилось, так что пойду вам навстречу. Я согласен. Я попробую это сделать.

– Вот и хорошо. Наметим план после обеда, а завтра утром ты…

Они не дали ему договорить, вскочив с места. Они не могут ждать до завтра, им нужно знать немедленно. Они высказали все Вулфу, потом обратились ко мне. Зачем откладывать? Почему не сейчас? Я реагирую на эмоциональные всплески иначе, чем Вулф, и легко утихомирил их, согласившись.

– Вот и хорошо, – сказал Вулф, что было благородно с его стороны. – Но вам придется изложить ваши условия в письменном виде, в двух экземплярах, подписанных вами, мистер Обри, и… э-э… вами, мадам. Вы должны подписать его как Кэролайн Карноу. Арчи! Внизу, слева, напечатай «Принято» и двоеточие. Нужно быть идиотом, чтобы не подписать такое соглашение, но, возможно, было бы неосторожно сообщать ему об этом заранее. Пожалуйста, Арчи, достань свой блокнот.

Я повернулся и достал из ящика стола блокнот.

Поднявшись на двадцать третий этаж в отеле «Черчилль», я энергично, хотя и не нахально постучал костяшками пальцев в дверь номера 2318.

Наши новые клиенты вознамерились было дожидаться от меня известий, разбив бивак в кабинете у Вулфа, но я объяснил, что им лучше быть у меня под рукой на случай неожиданного развития событий, если вдруг эти события потребуют их личного присутствия, а потому в этот момент они сидели внизу, в баре «Тюльпан», и, как я надеялся, еще не надрались. Серьезные передряги обычно влияют на людей таким образом, что те либо едят чересчур мало, либо пьют чересчур много, либо делают и то и другое.

Я постучал еще раз и стучал громче и дольше.

По пути в отель, сидя в такси, я выяснил еще кое-какие подробности о Сидни Карноу, по крайней мере о том Сидни Карноу, каким он был три года назад. На деньги он смотрел довольно высокомерно, однако не тратил наследство налево и направо. Насколько Кэролайн могла судить, он вообще его не тратил. Но с ней был заботлив, удовлетворяя все ее скромные требования и даже предвосхищая их. В такой информации не было ничего, за что можно было бы зацепиться, зато она сказала еще кое-что. Ключевыми словами были «эгоцентрик», что было в нашем случае плохо, и «гордость», что было хорошо. Если у парня действительно есть гордость, а не просто прикрытие чего-то, что не хотелось бы вытаскивать на свет, то и прекрасно. Ни один мужчина, в котором есть гордость, не пожелает завтракать с женщиной, готовой отдать почти миллион баксов за право каждый день завтракать с другим. Я решил придерживаться этой линии, но в словах быть осторожным, пока сам не пойму, что он за тип.

Выяснение, впрочем, явно откладывалось, так как на стук никто не ответил. Я, не желая услышать красноречивый отказ, не позвонил заранее, чтобы назначить встречу. И теперь решил спуститься и посоветовать клиентам набраться терпения на десять минут или, может, на десять часов, взять себе сэндвич и стакан молока, а потом попробовать еще раз, но не успел я отвернуться от двери, как моя рука машинально тронула ручку, повернула ее, нажала, и дверь открылась. Секунду я постоял на пороге, потом приоткрыл на фут шире, просунул голову в щель и позвал:

– Мистер Карноу! Карноу!

Никакого ответа. Я распахнул дверь и вошел. Не считая света, который падал из коридора, в номере была полная темнота, и я, вероятно, в конце концов развернулся бы и закрыл за собой дверь, если бы не мой нюх. Когда он подсказал, что тут попахивает чем-то очень знакомым, я пару раз дернул носом и, убедившись в его правоте, нащупал на стене выключатель, включил свет и вернулся в комнату. На полу возле открытой двери навзничь, раскинув руки, лежал человек.

Невольно я сделал к нему шаг, но тут же вернулся к двери, закрыл ее изнутри и только тогда подошел к покойнику. Выглядел он так, как, судя по описанию Кэролайн, должен был выглядеть Сидни Карноу. Он был в одежде, но без пиджака и галстука. Я присел рядом на корточки, просунул руку ему под рубашку и затаил дыхание – полная тишина. Оторвал от половика пару ниток и поднес к его носу – никакого шевеления. Прихватил большим и указательным пальцем ресницы на правом глазу и потянул вниз веко – веко подалось с трудом и вверх не поднялось. Я взял его за руку и хорошенько надавил на ноготь, ноготь побелел и остался белым, когда я убрал палец. Собственно говоря, все это я проделывал зря, достаточно было проверить температуру под рубашкой.

Я выпрямился, постоял, глядя на него сверху вниз. Это был, без сомнения, Карноу. Мои наручные часы показывали 19:22. В открытой двери позади тела, в ванной, поблескивали фаянс и кафель, и еще два предмета, ради которых я, аккуратно обогнув его отброшенную руку, подошел и снова присел на корточки, чтобы рассмотреть их получше. Одним был армейский кольт 45-го калибра. Я к нему не притронулся. Вторым был ком из банных полотенец, а вот к нему я притронулся. Увидев дыру с обожженными краями и черными пороховыми пятнами, я понял, что стреляли через полотенца, чтобы заглушить звук выстрела. На теле я не увидел следа от пули, а чтобы найти входное или выходное отверстие, пришлось бы его перевернуть, но это было ни к чему. Я встал и, чтобы лучше сосредоточиться, закрыл глаза. У меня есть одна давняя привычка: не касаться дверной ручки, если я вхожу туда, куда меня не звали. Не нарушил ли я ее в этот раз? Я решил, что нет. Не коснулся ли выключателя? Снова – нет, я включил свет костяшками. Мог ли я оставить отпечатки еще на чем-то? Не мог.