Герман Макнили - Бульдог Драммонд (следствие ведет Хью Драммонд) [litres]

Потом я стал наблюдать за Майлзом Стэндишем. Но по его лицу мало что можно было понять. Годы игры в покер превратили его в лишенную эмоций маску, которую Майлз надевал, когда хотел. И все же мне удалось застать его врасплох раз или два. Однажды после обеда, например. Он держал зажженную спичку, давая Мэри прикурить, и их глаза встретились над пламенем. И в его взгляде были такие сосредоточенная любовь и страсть, каких я никогда раньше не видел. Затем, через мгновение, все это улетучилось, и Стэндиш сделал какое-то банальное замечание. Но мне казалось, что правду об их любви только что провозгласили через мегафон.

А в другой раз это было еще более очевидно. Как– то я, не раздумывая, вошел в бильярдную, и они были там одни. Они стояли очень близко друг к другу у камина, разговаривая о чем-то с серьезным видом, и когда я открыл дверь, быстро отодвинулись в разные стороны. Поистине, это было настолько очевидно, что я чуть не совершил ужасную бестактность, извинившись за вторжение. А Стэндиш уже взял газету, после чего Мэри улыбнулась и сказала: «Почему бы вам двоим не сыграть?» Но правда снова как будто бы прозвучала с небес: эти двое были влюблены друг в друга. Чем же все это кончится? Собиралась ли Мэри сбежать с Майлзом или все это умрет естественной смертью, когда он снова отправится на Восток?

Я считаю, что более вероятен был второй вариант, если бы Джон Сомервиль не довел дело до конца. Это произошло после обеда, в тот самый день, когда я с удивлением застал влюбленных в бильярдной.

– Кстати, Стэндиш, – поинтересовался Джон, когда мы начали собираться для игры в бридж, – когда вы возвращаетесь назад?

– Я еще не решил окончательно, – сказал Майлз, закуривая сигарету. – Не в ближайшее время, я думаю.

– Хотите нанести визиты, я полагаю, и повидать всех своих друзей. А я вот только что вспомнил, дорогая, – повернулся Сомервиль к жене, – Генри Лонгстафф очень озабочен тем, чтобы приехать на несколько дней, так скоро, как мы сможем принять его. Нам с ним нужно обсудить довольно важную сделку.

Я взглянул на Филлис Данкертон: на ее губах играла улыбка.

Я взглянул на Майлза Стэндиша: его лицо ничего не выражало. Я взглянул на Мэри: она уставилась на мужа.

Потому что все трое, как и я, знали, что в доме нет еще одной свободной комнаты. Если Генри Лонгстафф, приедет погостить, кто-то должен будет уйти.

– Боюсь, мне придется свернуть свою палатку и очень скоро исчезнуть, – просто сказал Стэндиш. – Послезавтрашний день подойдет для мистера Лонгстаффа или лучше ему приехать завтра?

– Послезавтрашний день подойдет идеально, – сказал Сомервиль. – Жаль, что вы не можете задержаться подольше.

А потом мы сели за бридж в атмосфере, которая, как впоследствии описала ее Филлис Данкертон, заморозила бы печь. Больше, конечно, ничего сказано не было, но слова были не нужны. Маски были сняты, и все это знали. Майлза Стэндиша выпихнули из дома таким же вопиющим образом, как если бы ему указали на дверь. И мало того, это еще и было сделано в присутствии всех нас, что еще сильнее усугубило ситуацию.

– Я думаю, Джон – дурак, – сказала мне Филлис Данкертон перед тем, как мы пошли спать. – И притом вульгарный дурак. Никто не делает вещи такого рода перед другими людьми. На месте Мэри я бы устроила ему такой скандал, какой он бы никогда не забыл.

– Он очень злой человек, – заметил я. – Этим все объясняется.

– Значит, он должен был сдержать свою злость, – возразила моя собеседница. – Ну просто нельзя так делать. Сказать Майлзу это наедине было бы совсем другим делом. И запомни мои слова, Билл. Если я не сильно ошибаюсь, наш друг Джон добьется прямо противоположного тому, что он намеревался сделать. Он просто принудил их к этому.

– Вы думаете, она сбежит с Майлзом? – спросил я.

– Я думаю, сейчас для нее это гораздо более вероятно, чем было раньше. И если она сделает это, Джон будет очень сильно виноват. Завтра, пока он в Лондоне, будет ключевой день. Тогда будет принято великое решение.

Филлис горько усмехнулась, и ее глаза стали очень грустными.

– Боже! Как глупы женщины, – сказала она себе под нос. – Что за чертовы дуры!

Потом она ушла спать, оставив меня выпить последнюю рюмку перед сном. И когда я, последовав ее примеру, лежал в кровати и ворочался, будучи не в силах заснуть, мне никак не удавалось выбросить из головы одну картину: стоящих рядом Мэри и Майлза Стэндиша, склонившихся над кормой идущего на восток лайнера. И вот, наконец, они поворачиваются друг к другу и встречаются глазами – так мужчина и женщина смотрят друг на друга, когда любят. А затем они спускаются вниз…

Я должен привести в порядок свои воспоминания о событиях следующего дня. Филлис Данкертон была права: это был ключевой день. Но так или иначе, все кажется немного расплывчатым в моей голове. Я не уверен, в каком порядке все происходило.

Прежде всего речь шла о разговоре Мэри и Майлза Стэндиша. Я подслушал часть его – умышленно. Они снова были в бильярдной, а я случайно прогуливался мимо маленького окошка в одном конце комнаты, которое находилось высоко в стене. Оно было открыто, и я отчетливо слышал их разговор, хотя они и не могли меня видеть.

– Дорогая моя, – говорил Стэндиш, – это серьезное решение, которое полностью и бесповоротно изменит твою жизнь. Это решение, которое не может быть принято вот так запросто. Развод и тому подобные вещи кажутся сравнительно незначительным делом, когда речь идет о других людях. Но когда речь заходит о тебе самом, это дело уже не кажется таким ничтожным. Подожди, моя дорогая, подожди, дай мне сперва сказать свое слово. Ты собираешься стать тем, кому придется принести большую жертву. Это не повредит мне, это никогда не вредит мужчине. А в моем случае проблема будет даже меньше, чем обычно. Мой дом на Востоке: развод там не важнее моего щелчка пальцами. Но с тобой все иначе. Ты бросаешь все это: сбегаешь с человеком, который значительно беднее твоего супруга. Тебя ждет странная жизнь, среди странного окружения, – жизнь, которая может тебе не понравиться. Но это будет жизнь, которой тебе придется придерживаться, если ты все-таки уйдешь от мужа.

Да, он высказался очень справедливо, этот Майлз Стэндиш. Не было и следа мольбы или эмоций в его голосе: казалось, он старается изо всех сил сохранить все как есть. И из-за этого сила его призыва удваивалась.

– Мы оба не дети, Мэри. – Его тихие, размеренные слова не смолкали. – Мы знаем достаточно, чтобы не обращать внимания на крылатые фразы вроде той, что говорит, будто бы весь мир можно потерять ради любви. Это не так, и никто, кроме дурака, не подумал бы, что это так. И если ты пойдешь со мной, этого не будет – просто все изменится, вот и все. Но это будет большая перемена: вот что я хочу донести до тебя.