Морис Леблан - Приключения Арсена Люпена

По дороге на зеленом дерне лужайки он увидел четвертушку голубой бумаги. Он поднял ее. Это была телеграмма, адресованная господину Мони, под этим именем Люпен жил в Брёггене. Она не была измята и брошена, а, аккуратно сложенная вчетверо, наверное, была потеряна им.

В ней было написано: «УЗНАЛ ВСЮ ПРАВДУ. ПИСЬМОМ СООБЩИТЬ НЕВОЗМОЖНО. ВЫЕЗЖАЮ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ. ДОЖИДАЙТЕСЬ В ВОСЕМЬ ЧАСОВ УТРА ЗАВТРА НА ВОКЗАЛЕ БРЁГГЕН».

— Великолепно, — подумал Люпен, следивший за Пьером Ледюком из кустов. — Через две минуты этот франт покажет телеграмму Долорес, передаст ей мои опасения. Они будут разговаривать об этом весь день, и другой услышит и узнает про это, потому что он знает все и живет где-нибудь около Долорес, которую он, как добычу, держит в своих когтях. И сегодня вечером он, боясь, что мне откроют тайну, произведет нападение.

Войдя в свою комнату, он позвал Октава, бросился на кровать и сказал:

— Отправляйся обедать в замок вместе с прислугой. За столом расскажешь, что ты сегодня ночью едешь в Париж.

— Вместе с вами?

— Нет, один. И как только обед кончится, ты готовь автомобиль и поезжай.

— В Париж?

— Нет. Ты выедешь на дорогу и остановишься в километре отсюда… пока я не приду. Но это будет не скоро.

В этот вечер Люпен долго гулял.

В половине двенадцатого он вернулся в себе в комнату. За окном была тихая звездная ночь, полная смутных, неясных звуков. Он вспомнил прекрасную Долорес, и губы его невольно тихо-тихо произнесли ее имя.

— Ну, довольно, — сказал он. — Будем готовиться.

Он оставил окно приотворенным, отодвинул в сторону мешавший круглый столик… Потом спокойно, не снимая одежды, лег в постель и погасил свечу.

Чувство страха постепенно овладевало им.

— А, черт! — воскликнул он и вскочил с кровати.

Потом снова лег. И его снова охватил страх.

На часах пробило полночь.

Люпен думал об убийце, который бродит где-то рядом со своим острым стилетом.

— Пусть приходит… пусть приходит, — бормотал он.

Пробил час… потом два…

И вот где-то вблизи раздался едва уловимый легкий шорох… Листья зашелестели, но не так, как от дуновения ветра…

Люпен затаил дыхание.

Шорох повторился, более ясный, но такой слабый, что только тонкий слух Люпена мог расслышать его.

В комнате была беспросветная тьма. На небе ни звезд, ни луны. И вдруг, хотя он ничего больше не слышал, он почувствовал, что человек уже в комнате. Он шел прямо к постели. Шел, как призрак, не производя колебания воздуха, не задевая окружающие предметы.

Люпен прижался к стене, почти стоя на коленях, готовый прыгнуть.

Он чувствовал, как тень ощупывает постель… слышал, как тень дышит… Ему казалось, что он также слышит и биение сердца у другого, и он с гордостью убедился, что его сердце бьется не сильнее… тогда как у другого… о, как бешено, беспорядочно стучало оно в его груди.

Рука другого поднялась… Одна секунда… Две секунды… Чего же он колеблется? Опять раздумает?

— Да бей же! — резко закричал Люпен.

Крик бешенства… Рука опустилась, как пружина… Стон…

Люпен на лету поймал и сдавил руку около кисти. Соскочив с кровати, полный отчаянной решимости, он схватил человека за горло и повалил его.

Рискуя задушить врага, он сжал ему горло… Он почувствовал, что силы покидают противника. Мускулы ослабли, кулак разжался, и стилет выпал.

Тогда Люпен взял карманный фонарь и, не включая его, приложил к лицу лежавшего под ним. Нажатие на кнопку — и тайне конец.

Всего одну секунду он наслаждался своим могуществом.

Победа ослепляла его и наполняла душу неизъяснимым удовольствием.

Потом быстро нажал кнопку.

Показалось лицо чудовища.

Крик ужаса вырвался у Люпена.

Долорес Кессельбах!

Он не двигался, вцепившись в горло врага, точно его пальцы не могли разжаться. Странная вещь: хотя он и знал, что это была Долорес, у него было впечатление, что это был черный человек, Луи Мальрейх, его он держит и не выпустит. Но смысл происшедшего постепенно доходил до него, и, потрясенный, он повторял:

— Долорес… Долорес…

В то же время ему пришло в голову оправдание: она была сумасшедшей. Сестра Альтенгейма и Изильды, дочь безумной матери и отца-алкоголика, она сама была сумасшедшей.

Она убивала из-за стремления убивать…

И перед взором Люпена прошел длинный ряд кровавых преступлений, совершенных Долорес. И все таинственное в этой истории становилось для него простым и ясным.

Он видел, как она была одержима мыслью узнать во что бы то ни стало проект своего мужа, который ей, наверное, был известен в частностях. Он видел, как она так же, как и ее муж, искала Пьера Ледюка, чтобы выйти за него замуж, вернуться королевой в герцогство, откуда ее родители были с позором изгнаны.

Он видел, как она жила в «Палас-отеле», в комнате своего брата Альтенгейма, в то время как все предполагали, что она находится в Монте-Карло. И он видел, как она целыми днями следила за мужем, пробираясь вдоль стен, скрываясь во мраке, одетая в черное.

Однажды ночью она нашла Кессельбаха связанным — и убила его. А через час, когда Чепман, в свою очередь, чуть было не выдал ее, она увлекла его в комнату своего брата и там убила несчастного секретаря.

Все это она проделывала дико, безжалостно, с дьявольской ловкостью.

С той же ловкостью она договорилась со своими двумя горничными Гертрудой и Сюзанной, которые только что приехали из Монте-Карло, где одна из них играла роль хозяйки. И Долорес, переодевшись в женское платье, сняв белокурый парик, делавший ее неузнаваемой, спустилась вниз и присоединилась к Гертруде в тот момент, когда та входила в отель, и казалось, что она тоже только что приехала, ничего не зная об ожидавшем ее горе.

Великолепная актриса, она играла роль вдовы, жизнь которой разбита незаменимой потерей. Ей все сочувствовали, она вызывала слезы жалости на глазах тех, кто ее видел. Кому пришло бы в голову заподозрить ее!

И тогда она начала борьбу с Люпеном, ожесточенную, неслыханную борьбу, то против Ленормана, то против князя Сернина, днем лежа на кушетке, больная и разбитая, ночью на ногах, неутомимая и страшная. И она устраивала адские комбинации, при помощи покорных сообщниц, Гертруды и Сюзанны, пользуясь той и другой для разведки или заставляя одну из них переодеваться и принимать на себя ее роль, как, наверное, это было в тот день, когда Штейнвег был похищен Альтенгеймом из здания суда.