Олег Механик - Шпилька

Первая практика стала для Евы последней. Больше ей ничего не было нужно ни от Цигуна ни от У Чжи, ни от Будды, ни тем более от Жени и его команды. Она жила своей жизнью, отдельно от группы, вместе с которой лишь принимала скудную пищу и ложилась спать. Просыпаясь раньше всех, она выходила во двор монастыря, вставала лицом к ещё синему от сумерек хребту ближайшей горы, закрывала глаза и парила, оставляя под собой тонущие в ватных облаках горы. Она спускалась на землю когда верхушка горы уже вовсю освещалась солнцем и её одногруппники , потягиваясь и зевая, выходили во двор. Отход ко сну был примерно таким же. Она закрывала глаза, когда вершина горы была красной от заходящего солнца и открывала их, когда гора уже приобретала чёрный цвет.

Братья и систры, озабоченные тем, что их сестра застряла на самой первой ступени практики, несколько раз пытались ей об этом намекнуть. Она посылала их подальше настолько вежливо, насколько в принципе могла это делать.

Как ни странно, но У Чжи ни разу не сделал ей замечания за то, что она отлынивает от множества интересных занятий и практик, предпочитая им «Большое дерево». Похоже, старик понимал, что эта рыжая одна из тех немногих, которые находятся на пути, пусть даже и стоят в самом его начале. Эта основная масса пройдёт все этапы, освоит все практики и пойдёт дальше, искать новых ощущений. Им важно не качество. За те деньги, которые они платят им нужно количество – они хотят всего и побольше.

По окончании трёх месяцев, когда освоившая практики группа покидала монастырь, Ева, не смотря на уговоры Жени, решила остаться. Пользуясь языком жестов, она объяснила У Чжи, что хочет продолжать свои практики здесь, на что невозмутимый старец выразил своё одобрение. В первом же месте она нашла всё, что ей было нужно и теперь не было смысла двигаться куда-то дальше. Ей нужна была только эта звенящая тишина и уединение, которую (кстати, за совсем небольшую плату) гарантировал настоятель монастыря.

***

Два года она плавала в облаках, любовалась звёздами в огромной вселенной, находящейся в глубине закрытых глаз и грелась солнышком, расположенном где то там, в районе пупка. Лишь иногда ей приходилось спускаться на землю, чтобы выехать в Новосибирск для продления визы. Это было так же, как выйдя из горячей ванны очутиться на промозглой заснеженной улице. Она, считала секунды, когда сможет снова окунуться в эту горячую пену.

Получилось так, что Ева стала своеобразной визитной карточкой монастыря, этакой рыжеволосой русской монахиней, исповедующей «Большое дерево», информация о которой вмиг разбежалась по рядам паломников. Монастырь стало посещать гораздо больше людей, особенно из стран бывшего СНГ. К ней лезли с расспросами, фотографировали, некоторые даже пытались набиться в друзья и ученики. Но она коротко давала понять всем им, что не нуждается в друзьях и учить никого не будет. Если хотят пусть берут, и встают в «дерево», чему тут учить. Но такая простота никому не была нужна. В неё просто не верили. Наверное, Еву считали чуть сдвинутой и смотрели на неё как на обезьяну в контактном зоопарке. А ей и не нужно было ничьё понимание. Она не собиралась возвращаться на землю со своей планеты. На её планете не было людей, а она в них не нуждалась. Зачем скучать по тем, кто тебя никогда не поймёт. Так было ровно до того момента, пока не появилась Амина.

Маленькая азиатка в чёрной бейсболке, бесцеремонно прервавшая утреннюю медитацию, совсем не походила на послушницу. Ева смотрела на прорисовывающийся сквозь розовые круги мальчишеский силуэт в спортивном костюме и поначалу не понимала, что хочет от неё этот человек.

–….вот привела очередную группу, а заодно решила познакомиться с русской монахиней. Ты наверное ещё не знаешь, что у тебя в этих местах есть прозвище?

Звон в ушах после медитации постепенно спадал, и Ева, наконец начала что-то понимать. Перед ней очередной представитель этаких духовных поводырей, которые в этих местах выполняют роль прокладки между искателями и раздатчиками божьей пищи. Эти люди, называемые в простонародье «помогайками» просочились во все отрасли местной жизни, в производство, торговлю, вот теперь добрались до тонких материй. Этих людей разных национальностей объединяет одно качество. Они, пусть хоть и на примитивном уровне, знают китайский язык. Вот теперь до Евы дошло, с кем шамкал по китайски У Чжи, пока она пропускала через себя мегаватты энергии Ци, стоя в «дереве».

– Амина! – Мелкая азиатка тянет ей копчёную руку.

– Ева! – она вяло отвечает на несвойственный женщинам ритуал.

– Непривычное имя для стен буддистского храма, хотя, кого я только здесь не встречала: Иванов, Елисеев, Мойш, и даже Адольф был.

– Это не буддистский храм! – Слишком надменно задрав голову, ответила Ева. Она старалась любой ценой избавиться от навязчивой собеседницы.

– Да какая разница! – махнула маленькой ручкой азиатка. Как ни странно, но этот ответ, который многие сочли бы непролазной инфантильностью, немножко разбудил Еву и заставил пристальнее всмотреться в незнакомку.

«Кто ты? Кто ты такая?»

Узкие щели глаз, торчащие из под бейсболки немытые патлы, ощерившийся непрестанно жующий жвачку маленький рот, красный спортивный костюм. Внешний вид, а так же вызывающая с воткнутыми в бока руками и откляченной в сторону ногой в белом кроссовке, выдавали в Амине если не мелкую уголовницу, то уж, как минимум, авантюристку со стажем.

– Я раньше тоже «дерево» практиковала, – говорит жующий рот, – но сейчас предпочитаю медитировать в классическом лотосе.

«Ты медитируешь?! Посмотри на себя – где ты и где медитация.» – Ева не может понять, чего здесь больше – интереса к новой знакомке, или раздражения от этой детской простодушности. Впрочем, присмотревшись, она уже успела заметить, что азиатка далеко не девочка. Судя по морщинам в уголках глаз и прожжённому грубому голосу, ей не меньше тридцати пяти.

– Вы надолго? – спросила она, желая побыстрее завершить разговор. Общаться после двухлетнего молчания так же тяжело, как двигать огромные валуны.

– Дней на пять! Хочешь, вечерком погуляем здесь в долине. Можно винишка выпить, тусануть. У меня есть!

«Чего?!» – зелёные глаза передали эмоцию красноречивей губ.

– Понятно! Вечерняя медитация, ужин, отход ко сну. Правила монастыря нарушать нельзя,– безнадёжно машет рукой казашка.

– У меня свои правила!

Боже, зачем она это сказала? Можно же было просто согласиться и закончить разговор.

– Насколько я понимаю, они ещё строже, чем устав любого монастыря? – Чёрные глазки сверлят, изучают Еву.

– Ты правильно понимаешь!

– И в чём разница? Ты просто присвоила правила монастыря своей воле, ничего в них не меняя. Какой смысл, называть своими, скопированные у кого-то принципы?