Елена Дарикович - Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

В лиловой бархатной глубине рядами лежали шахматные фигуры, большие, дюймов по семь, весьма искусно расписанные и на редкость выразительные. Тогда, поборов наконец подавленность, я принудил себя спросить:

— Это и есть актеры вашего театра?

— Да, это мои актеры! И все они гениальны!

— О, это достаточно убедительно написано у них на лицах!

— Очень рад, что вы отдаете им должное, сэр, — широко улыбнулся Фредди и стал быстро и ловко вытаскивать шахматы из ящика.

За этими приготовлениями я надеялся было улизнуть, но мальчик сказал, не оборачиваясь:

— Никуда не отлучайтесь, доктор Ватсон, через пять минут все будет готово к представлению.

— Через пять минут? О, прекрасно! Как раз успею отнести мистеру Холмсу болеутоляющее, а то вот позабыл за разговорами.

— Жаль, что мистер Холмс не сможет присутствовать, декорации у нас слишком тяжелы, чтобы спускать их вниз.

Декорациями, как выяснилось, служил старинный дубовый шкаф с резными дверцами, из которого на время убирались книги.

Я вышел в коридор, спустился на один этаж, чтобы рассмотреть коричневатые следы, ведущие из подвала. Они были довольно заметны на освещенном участке лестницы. Следы небольшие — рифленая диагональная подметка. Но мало ли детских следов в доме, по которому носится непоседливый мальчишка, и почему их непременно считать за кровавые? Может, это краска? В холле я видел позабытый альбом, перемазанный всеми цветами радуги, может, эти следы того же происхождения, что и пятна на обложке альбома. Но помимо воли воображение мое разыгралось. Может, опять я не прав и следы вовсе не детские, а, к примеру, женские или легкого веса мужчины? Миссис Вайс или учителя? В этот момент я как раз увидел последнего стремительно выходящим из столовой и направляющимся к лестнице. Я пропустил его вперед, сделав вид, что зашнуровываю ботинок, точь-в-точь как не однажды проделывал это Холмс, но, не обладая его артистизмом и ловкостью, явно раздражил мистера Торлина, который, разгадав мой неуклюжий маневр, не сумел скрыть своей досады. Как бы то ни было, требовалось продолжить начатое и проследить, откуда тянутся эти бурые отпечатки. Убедившись наконец, что поблизости никого нет, я пошел по ним в подвал. Следы уже не были так заметны, как у лестницы, а вскоре в полумраке и вовсе потерялись. Не зная, что делать дальше, я стал озираться по сторонам, но опоры сводчатого подвала не давали большого обзора. Три или четыре двери и только одна приоткрыта. Я осторожно приблизился к ней и заглянул внутрь. Это была прачечная. Свет из тусклого окошка под потолком показался ярким после сумрака подземелья. Поискав следов и ничего не найдя, я повернулся было уйти, когда случайно бросив взгляд туда, где стоял небольшой оцинкованный бак… похолодел. На серых плитах пола в самом углу я заметил темно-красную лужицу. Быстро приподняв крышку бака, я обнаружил ворох мокрой одежды в красно-бурых разводах. Сверху лежал зеленый детский носок в таких же пятнах. В их происхождении не давал ошибиться слишком знакомый мне приторный запах перевязочных. Это была не краска. Это была кровь. Я лихорадочно прикрыл бак, крышка звякнула не слишком громко, но каменные своды усилили звук, и он показался мне оглушительней гонга. Я бросился вон из прачечной и тут, почти у самой лестницы, замер, послышался скрип подвальной двери… чьи-то осторожные шаги… и на ступеньки легла тень. Метнувшись в темный угол под лестницу, я прижался спиной к холодной стене и замер. Кто-то, кого я не мог отсюда видеть, осторожно спустился в подвал, прошел в прачечную, закрыл за собой дверь и… я услышал звяканье той самой крышки, которую полминуты тому открывал сам. Возможно, покидать «театр военных действий» было еще преждевременно, но и оставаться дольше — слишком рискованно. Обнаружив себя, я мог бесповоротно все испортить, а кроме того, меня могли хватиться наверху, и чего доброго, заподозрить в соглядатайстве. Мой слишком прямолинейный образ действий не раз досаждал Холмсу, и теперь, меньше чем когда-либо, я желал одолжить его такой медвежьей услугой. Сообразив все это в долю секунды, я ринулся вон, пока еще в пространстве подвала не замерло зловещее эхо. На одном дыхании взлетел я на второй этаж и лишь перед дверью «Индии» решился перевести дух. Но, как оказалось, спешил я напрасно, в комнате никого не было. Я вошел и поневоле принялся осматриваться. Комната эта, с высоченным узким окном, была неправильной формы, темновата, полупуста, но на редкость уютна. Резной темный шкаф времен Плантагенетов, стул, оббитый тисненой кожей, скамья с высокой спинкой и громоздкий восьмиугольный стол перед ней составляли всю ее меблировку. На восточной стене большой выцветший гобелен изображал охоту на кабана, где кабан был почти не виден среди зарослей папоротника и ежевики, зато нарядные кавалеры и дамы смотрелись весьма выигрышно и, похоже, мало думали об охоте. Справа от двери небольшая картина в массивной черной раме изображала долговязого старика в охотничьем костюме, с красным арбалетом, возлежащего на поляне, усеянной ландышами. Золотистая надпись над его головой извещала, что это не кто иной, как Роджер Фатрифорт. Тонко написанный пейзаж, служивший фоном родовитому охотнику, представлял сумрачный еловый лес, замок на скале и покрытые легкой дымкой дали Глостершира. Из-за кадки с рододендроном неподвижными глазами гипнотизера на меня смотрел слон, большой, синий, в золотых звездочках, малиновой попоне и с ожерельем медных бубенцов на крепкой шее — старинная индийская игрушка…

— Это Синий Джи, — услышал я за своей спиной и от неожиданности вздрогнул.

Пол был покрыт толстым ковром, потому я и не услышал подошедшего Фредди.

— Нравится?

— Очень.

Мальчик как-то оценивающе на меня посмотрел и спросил:

— Вы любите страшное, доктор Ватсон?

— Э-э… Не всегда, — замялся я, вспоминая приключение последних трех минут.

— Ну, а вот теперь?

— Теперь меньше, чем когда-либо, — сказал я честно.

— Так вы не хотите посмотреть мою страшную сказку!? — воскликнул Фредди, едва не задохнувшись от разочарования.

— Страшную сказку? О! Конечно хочу!

Но страшное внутри меня заставляло быть начеку и раздваиваться мыслями. «Ни для кого никаких исключений!» — пронеслось в моей голове. «Следы небольшие, возможно, легкого веса мужчины, возможно, женские, а возможно, и… детские!»

И сам от себя не ожидая, я воскликнул весело, указывая на сандалеты мальчика:

— У меня в детстве были точь-в-точь такие! У них, верно, и подметка рифленая?

— Точно, — подтвердил Фредди — и, согнув длинную ножку, быстро показал мне рифленую подметку.

— А… елочкой… — протянул я разочарованно, — у меня была диагональю.