Елена Дарикович - Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

— Жаль, друг мой, не видела нас миссис Хадсон!

— Да уж, Холмс, эта фантастическая сцена снилась бы ей до конца жизни, — отозвался я бодро и весело.

Но когда десять минут спустя мы сидели на пустынной скамейке Кавендиш-сквера, бодрость и веселье меня покинули. Разложив под фонарем свой страшный улов, Холмс концом трости ворошил какие-то омерзительные тряпки, как оказалось, две отрезанные от брюк и пропитанные кровью штанины, о чем свидетельствовал тошнотворный запах. В одну из них был завернут чудовищных размеров кровавый ботинок, в другую — груда черных блестящих кудрей… Поневоле на память пришли кудри Авессаломовы, которые он регулярно срезал и взвешивал на сикли [10] Сикл — единица веса у древних евреев. .

— Голиаф с кудрями Авессалома? — пробормотал я.

— Да уж, лучше не скажешь. Это вам никого не напоминает, Ватсон?

— Никого. Такого, субъекта я бы нипочем не забыл.

— Однако ж забыли, друг мой!

— Как?!

— А так! Вспомните фатрифортского рыболова… «великан с копной черных кудрей, цыган из пантомимы или венецианский гондольер с бандитскими наклонностями». Как выразительно описал его наш учитель! Что думаете, Ватсон?

— Точно, это он!

— Ботинок из каретного сарая, кудри из сторожки в парке и там же матрас, пропитанный кровью… Кстати, карету пытались отмыть: на месте повсюду кровавые тряпки и еще не вполне просохшая слякоть на земляном полу… Ну, каково ваше мнение, Ватсон? Что бы все это значило?

Я онемел от удивления!

— Как это что, Холмс? Убийство конечно же! Какие могут быть сомнения?

— До чего это у вас легко, друг мой: «Какие сомнения?» Сомнения всегда должны быть, иначе мы, без сомнения, сядем в лужу.

Холмс по очереди рассмотрел страшные улики сквозь лупу, потом опять завернул все это в старый клеенчатый фартук, по всей видимости, собственность Пита-конюха, и поднялся.

— А теперь положим все это на место, на случай, если Скотленд-Ярду понадобятся вещественные доказательства.

Мы быстро проделали обратный путь и опять очутились на задах каретного сарая, Холмс просунул страшный сверток сквозь чугунную решетку в кусты, обтер руки о влажную листву и задумчиво проговорил:

— Ну, с этим все ясно. — Но в глазах его определенно осталось сомнение.

И когда полчаса спустя мы курили у камина, Холмс неожиданно разговорился:

— Не знаю, как связаны со всем этим камердинер и конюх, но в этом деле, Ватсон, просматривается какая-то не идущая к делу бесшабашность. Преступник будто и не думает заметать следы, хотя во многих случаях это было бы совсем нетрудно. Может, он настолько прост… но даже ребенок по-своему стремится убрать с глаз следы своих шалостей, скажем, разбитую чашку задвинуть ножкой под кровать. А здесь и этого нет.

— Может, это сумасшедший? — решил я.

— Или человек, очень плохо видящий? — предположил Холмс.

— Может, одержимый какой?

— Или обстоятельства сложились так, что он не успел убрать следы.

— Может, это просто пьяный.

— Или… Или, Ватсон, он вовсе не преступник…

— Как не преступник? А убийство? Его что же, не было?

— Нет, нет. Убийство было и на редкость жестокое, но только…

Холмс надолго задумался и, забыв обо мне, не произнес больше ни слова.

А я, измученный фантасмагорией сегодняшнего дня, отправился к себе в комнату, разделся и лег, накрывшись с головой одеялом, как делал в детстве, чтобы мне не мешали думать. В мыслях моих творилось невообразимое: «…убийство было и на редкость жестокое…», «…но, может, он и не преступник…» Что за парадоксы? И причем тут симпатичный Пит-конюх и милейший камердинер? Не понимаю. Для чего так изощренно переплетать эти кровавые нити и без того запутанного клубка! — неожиданно стилизовал я свое недоумение в новомодном духе символистов и… незаметно для себя уснул.

И приснилось мне: туманный денек, пустынный город, улицы до невозможности безлики и я плутаю по ним бесконечно долго пока, не понимаю что это сон. Сон!!! Ни складного сюжета ни маломальского смысла, все что в нем есть это с каждой минутой нарастающая острота узнавания, живой отклик взбудораженной вдруг души, и переживается его простенький сюжетец бурно и вдохновенно как самое захватывающее приключение, как до боли любимый мотивчик в хаосе приевшихся звуков. Туман рассеивается, и я оказываюсь на площади Пиккадили. Посреди площади толпа, посреди толпы средних лет импозантный джентльмен в цилиндре, в смокинге выправкой, что герцог Веллингтон и поет. Только одна несообразность в его наряде останавливает взгляд — джентльмен разут, то есть в одних носках, ботинки же преогромного размера стоят рядом. А лондонцы, затаив дыхание, слушают красивое пение:

Нарядная леди в палевых оборках тихо спрашивает у мужа джентльмена:

— Кто таков этот Брависсимо?

— Ты что, Нелли, из ложи выпала? Это же доктор Ватсон!

— Какой еще доктор Ватсон?

— Доктор Ватсон сочинитель!

— Так он, что же, все это сам сочинил?

— Кто его знает, может, сам, а может, помогали.

— А в носках он почему?

— Ну, как же, душечка, без носков джентльмену нельзя.

— Да не о том я, Чарли! Почему он без ботинок?

— Самоочевидно, дорогая, это не его размер.

— Размер тут не главное… это он внимание отвлекает таким образом… — тихо поясняет прохожий в клетчатом сюртуке.

— От кого же это он внимание отвлекает? — громогласно поинтересовалась непонятливая леди.

— От кого же еще, от Шерлока Холмса, конечно!

— А где же Шерлок Холмс этот?

— Где ж ему быть? Над пропастью висит, — конфиденциально сообщает клетчатый господин.

— Где?! Где?! Где?! — спрашиваю я холодея.

— А вам это зачем, джентльмен? — прищуривается на меня клетчатый.

— Как это зачем? Я же его лучший друг!!!

— У него только один лучший друг, всем известный доктор Ватсон, а вы кто?

— Так ведь я это он и есть! То есть он — это я!