Елена Дарикович - Шерлок Холмс и страшная комната. Неизвестная рукопись доктора Ватсона

Кстати, разыскать больного труда не составило, и я еще днем это сделал. Подразумевалось, что он лежит в отдельной палате и на первом этаже, тяжелых больных так обыкновенно и кладут и по лестницам не таскают, а больница старая и без лифта. К тому же в изоляторах разрешается курить, а по крепкому «Кавендишу», которым тянуло из крайней форточки, его бы нашел и слепой. Больной был пострижен очень коротко, неумелой или торопливой рукой, его густые черные волосы нелепо, как у неандертальца, дыбились над низким лбом и густыми черными бровями. Роста он был высоченного и сложения самого могучего, так что стандартная больничная койка была бы ему безнадежно мала, если бы не ампутированные по колено ноги. Свет большой масляной лампы был уже по-ночному привернут. Больной лежал с закрытыми глазами, посасывая трубку, и мычал. Мычание это попеременно переходило то в жалкий вой, то в бравурное пение, трубку же он вытаскивал изо рта лишь затем, чтобы на всю больницу выкрикнуть: «О! Я счастливчик! О! Какой же я счастливчик!» Впечатление было жутковатым и давало все основания полагать, что повредился этот счастливчик не только ногами, но и головой.

Неожиданно из-за гардины вышел незнакомец, напугав бедолагу чуть не до смерти, потому что ни на санитара, ни на врача, ни на какого другого больничного жителя он не походил. Представьте, широкополая шляпа, сдвинутая на глаза, красный шарф, черные перчатки и кожаные штаны. В общем, некая «темная личность с темным прошлым».

— Постойте, Холмс, пять минут назад я столкнулся с этим типом, причем в полном смысле этого слова!

— Что ж, его появление на Бейкер-стрит можно считать более чем оправданным, а то, что вы его видели, поможет вам, друг мой, лучше представить дальнейшее. Так вот, Ватсон, темная личность в красном шарфе встала перед больным и ухмыльнулась:

— Не куксись, парень, и не горлань на всю богадельню. Я по делу.

— Кто таков? — спросил больной, пытаясь за дерзким тоном маскировать свой испуг.

— А ты кто таков, чтобы о том любопытствовать? — в свою очередь поинтересовался Красный шарф.

— Я Пуде… — больной осекся, но сделал вид, что закашлялся.

Красный шарф живо отреагировал:

— Ах, Пудинг? В таком случае я Кекс.

Больной невольно усмехнулся:

— И впрямь Кекс [14] Кекс — псих, чудило (англ. сленг). . Ну, говори тогда, зачем приперся, жить надоело?

— Если бы мне жить надоело, сидел бы я теперь под лиловым абажурчиком, дул бы ром из граненого стаканчика и листал бы в «Таймсе» историйку с продолжением, к примеру, «Этюд в сер-бур-малиновом тоне», дожидаясь, пока какой-нибудь досужий трущобный висельник, злыми дядями науськанный, мне гаечным ключом пробор поправит. А не колесил бы многи мили, как резвый пойнтер, выслеживая дичь!

— Ну, и что за дичь ты выслеживал?

— Да так, одного чижика.

— Всего-то?

— Всего-то!

— И выследил?

— Выследить-то выследил…

— …а поймать не вышло? Гы-гы!

— А поймать не вышло. Увы! Увы!

— А я здесь каким боком?

— Ты его знаешь, а он мне нужен позарез, — и на простыню больного упал соверен.

— Эге, подкуп свидетеля?

— Это в том случае, если прокурором — больничный сторож, а понятыми — мои дружки, но сторож на прокурора не тянет, образования не то, а дружки мои на понятых и подавно, личиками не впечатляют.

— Ну и трепло же ты, Кекс, просто шик!

— Так вот, не знаю, как там его у вас кличут, для меня он просто «Б. Г.». Понимаешь — «Б. Г.».

От этих слов больной побелел, как простыня, до половины закрывавшая его широкую волосатую грудь, судорога электрическим разрядом прошла по его искалеченному телу, и он тяжело застонал.

Красный шарф сжалился над несчастным:

— Слушай, Пудинг, ты мне ничего не должен и я тебе ничего не должен, но этот неуловимый чижик должен мне очень много! И я его достану, хоть из-под земли.

— Вот туда за ним и отправляйся!

— Так он что же… «того»?

— Именно, что «того»! Трех дней нету.

— Да будет земля ему пухом…

— А вот пухом земля навряд будет бедняге Бену.

— Ага, понял, это его так у вас кличут?

— Его уже никак не кличут. Ни у нас ни где еще. И понимать тебе тут нечего, — огрызнулся больной.

— Он, что же, был твоим дружком? — догадался Красный шарф.

— Дружком, кружком или пирожком — те-бя не ка-са-ет-ся!

— Ладно, не ершись, Пудинг, а скажи лучше напоследок, как найти Одноухого Боцмана, Черного Марселя или хотя бы Пита Пистоля?

— А ты настырный, мудрила! — злобно проговорил больной и вдруг прибавил совсем другим тоном: — Принеси выпить, Кексик! Ску-ко-та-а без выпивки! Принеси, и я тебе ей-ей расскажу все, что знаю про этих уродов.

— На, держи! — и Красный шарф, как фокусник, вытащил из-за пазухи бутылку джина.

Тогда, с жадностью отпив половину, больной наконец разговорился:

— Одноухий? Он с Синим Дылдой и Гнилым Джоном дела делал, с ними и на тот свет отлетел. Пит Пистоль? Ценный был малый в наших делах, но уж больно мстительный. Чистый граф Монтекристо. Ему по нечаянности мозоль отдавишь, а он тебе за то — ногу отчекрыжит. Ну и нарвался однажды. Джек-кок его под горячую руку и… кокнул. Ха-ха. Страшно вспомнить. А Черный Марсель в Америку подался с Фанфароном и коротышкой Мо. И тамошние, слышно, этим очень недовольны. Фанфарон же, по слухам, уже покойником заделался. А вообще-то я мало знаю про чужих пташек, а в нашем курятнике никого больше и не осталось, только Билл да я. И мне уж не летать, разве крыльями махать.

Больной быстро хмелел, и тогда Красный шарф рискнул ему еще раз напомнить о его несчастном дружке.

— Так что же сталось с беднягой Беном?

— А ты кто таков, чтоб об этом спрашивать?

— Я это я! Если ты еще не понял, — отвечал Красный шарф, веско тыча себя большим пальцем в грудь.

Больной смерил собеседника мутным взглядом и, похоже, согласился с этим на редкость исчерпывающим определением, потому что уже доверительнее сообщил:

— С беднягой Беном сталось что-то ужасное… Мы расстались с ним на пороге «Страшной комнаты». Он вошел в нее и… будь я неладен… испарился в пять секунд. Но кричал при этом, как тридцать дьяволов, связанных вместе, когда летят в тартарары! Крик его я долго слышал из преисподней! И до сих пор ночами слышу. А ведь предупреждали же его умные люди, что из «Страшной комнаты» живыми не выходят. Я, правда, вышел, но такой вот ценой! — и он указал бутылкой на два обрубка, туго обтянутых кровавыми бинтами. Глаза его вдруг налились бешенством и он прохрипел, едва сдерживаясь: — А теперь, парень, не зли меня. Проваливай давай, «Кекс» ты там, «Шмекс» или «Кусок торта»!!!

И тогда Красный шарф показал ему перстень.

Больной вздрогнул, заморгал, как от дыма, желтые его зубы громко застучали, руки ослабели, бутылка вывернулась и стала тихонько поливать ему простыню, а он жалостно и тоскливо, как природный попрошайка, затянул на одной ноте: