Росс Макдональд - Берег варваров

- И вы тоже никому не сказали ни слова?

- До настоящего момента.

- А почему теперь вы мне это рассказываете?

Она замолчала. Слышно было лишь постукивание ее пальцев по столу. Нижняя часть ее лица приобрела брюзгливое, недовольное выражение. Она повернула голову, и я не смог увидеть выражения ее глаз.

- Вы сами спросили меня.

- Я не спрашивал вас ни о чем конкретном.

- Вы говорите так, будто являетесь ее другом. Это так?

- Но вы же дружили с ней?

Она пробормотала:

- Я думала, что она - моя подруга. Я бы даже могла простить ей и кошелек. Но на прошлой неделе я наткнулась на нее в заведении "Миринс". Я подошла к ней, готовая забыть о прошлом, но она унизила меня, сделала вид, что не знает меня. - Ее голос стал хриплым, а ладонь, закрывавшая рот, сжалась в кулак. - И я подумала, что раз она вдруг разбогатела и может покупать одежду в магазинах "Миринс", то ей ничего не стоит вернуть мне сто долларов.

- Вы нуждаетесь в деньгах, не так ли?

Своим кулачком она резко откинула это предположение, как будто я обвинил ее в моральной слабости или физической болезни.

- Конечно, мне не нужны деньги. Это надо было сделать из принципа. - Немного подумав, она продолжала: - Я вам совершенно не нравлюсь, правда?

Я не ожидал этого вопроса и не приготовился к ответу. Она обладала удивительным сочетанием энергии и низости, которое так часто встречается у богатых незамужних женщин.

- Вы - богаты, - ответил я, - а я нет. И я не забываю о различиях. Разве это имеет какое-либо значение?

- Да, имеет. Вы меня не понимаете. - Ее глаза опять оказались на освещенном участке, маленькая грудь твердо уперлась в край столика. - Дело не столько в деньгах. Я-то думала, что нравлюсь Эстер. Я считала ее своей настоящей подругой. Когда-то я тренировала ее по прыжкам в воду. Позволила ей пользоваться бассейном моего отца, даже устроила один раз праздничный вечер в ее честь… в честь дня ее рождения.

- Сколько ей было тогда лет?

- Исполнилось восемнадцать. Тогда она была самая красивая девушка на свете и самая милая. Не знаю, куда улетучилось все милое, что в ней было.

- Это происходит со многими людьми.

- Эта подковырка относится ко мне?

- Ко мне самому, - ответил я. - Ко всем нам. Может быть, это следствие радиоактивных осадков или что-нибудь еще.

Мне еще сильнее захотелось выпить. Я поблагодарил ее, извинился и пошел искать бар. Его я нашел очень быстро. Стены бара были украшены голливудской живописью. Здесь собрались несколько дюжин смешанных пар, которые обменивались ночными оскорблениями друг с другом и заказывали напитки у барменов-филиппинцев. Здесь сидели киношные "звездочки" с оцепенелыми и лакированными взглядами и будущие киновиды с надеждой во взоре; мелкие чиновники, любезно кланяющиеся друг с другом; их жены, улыбающиеся и ненавидящие одновременно…

Я сел на высокий табурет возле изогнутой стойки красного дерева, среди незнакомых людей, заказал виски с содовой филиппинцу в белом пиджачке и начал слушать, о чем говорят окружающие. Это были представители мира кино, но разговоры крутились вокруг проблем телевидения. Они говорили о средствах коммуникаций, о черном списке, о закавыках, об оплате за повторный показ и о том, кто получает деньги за образцы фильмов и что говорят их представители. Над ними висело какое-то неизъяснимое состояние тревожного ожидания. Казалось, что некоторые в этом гвалте стараются почерпнуть для себя какую-то полезную информацию. Глаза же других уже предвидели тот серый рассвет протрезвления, когда сразу надо будет платить по всем закладным и отпадут все варианты благополучного выхода из затруднений.

Ближайший ко мне мужчина с правой стороны выглядел опытным актером, но говорил он, как продюсер. Может быть, он был актером, который затем стал продюсером. Он что-то объяснял подвыпившей блондинке с квакающим голосом:

- Это значит, что это происходит у вас. Понимаете? Вы - человек, который влюбился в девушку или в юношу, в зависимости от обстоятельств. Он играет не для девушки на экране, а для вас.

- Сопереживание-воплощение, - мило проквакала собеседница. - Почему бы не назвать это своим именем - сексом?

- Это не только секс, но секс туда входит.

- Тогда я - за. Я - за все, что включает секс. В этом заключается мое личное мировоззрение.

- Отличная философия, - подхватил другой мужчина. - Секс и телевидение - опиум для народа.

- Я думала, что опиумом для народа является марихуана.

- Марихуана - это марихуана для народа.

С левой стороны от меня сидела девушка. Мельком я увидел ее лицо, молодое, красивое, гладкое как стекло. Она увлеченно беседовала со стареющим комиком, которого я видел не менее чем в двадцати фильмах.

- Вы сказали, что подхватите меня, если я упаду, - сказала она.

- Тогда я чувствовал себя более сильным.

- Вы сказали, что женитесь на мне, если это случится.

- Вы достаточно умны, чтобы не принимать мои слова всерьез. Я уже два года не плачу алименты.

- Вы - очень романтическая натура, правда?

- Это мягко сказано, дорогуша. Впрочем, я не лишен чувства ответственности. Я сделаю для вас, что смогу: дам номер телефона. И вы можете указать ему, чтобы счет он направил мне.

- Не хочу, вашего мерзкого телефона. Не нужны мне ваши грязные деньги.

- Будьте благоразумны. Представьте себе, что это - просто опухоль или что-то в этом роде… То есть если там действительно что-то появилось. Выпьем еще?

- Налейте мне синильной кислоты, - сказала она мрачно.

- Со льдом?

Я не допил половину своего бокала. Меня потянуло на свежий воздух. К одному из тех мраморных столиков, которые стояли во дворе под листьями бананового дерева, напоминающими зубья пилы, где сидели Саймон Графф и его жена. Его седые волосы были все еще темными и влажными после душа. Он был одет в вечерний пиджак, розовую рубашку с красным бантиком. На ее плечи была наброшена голубая минковая шуба поверх черного вечернего платья с золотой оторочкой, что было немодно. Они о чем-то разговаривали. Его коричневое от загара лицо заострилось, ее лица не было видно. Она смотрела на бассейн через стеклянную перегородку.

У меня в машине был контактный микрофон, и я отправился к стоянке, чтобы его принести. На площадке стояло значительно меньше машин, чем было до того, но прибавилась одна новая - закрытая машина Карла Штерна. Она не имела именной регистрации, и я не стал тратить время, чтобы ее получше рассмотреть.

Графф все еще говорил, когда я вернулся назад, к бассейну. Бассейн уже совершенно опустел, но мелкие волны все еще плескались о стены, освещенные подводными лампами. Под прикрытием бананового дерева, которое скрывало меня от Граффа, я пододвинул шезлонг и прилепил микрофон к стеклянной загородке. Этот прием удавался раньше, сработал он и теперь. Графф говорил: