Жорж Сименон - Кабачок нью-фаундлендцев

«Это лучший паренек во всей нашей округе, а его мама, у которой, кроме него, никого нет, наверное, умрет с горя, если его посадят. Все здесь у нас, в том числе и я, уверены, что он невиновен. Я говорил о нем с моряками, и они думают, что его осудят, потому что судейские никогда ничего не смыслили в морских делах.

Сделай все возможное, как для самого себя… Я узнал из газет, что ты стал важной персоной в уголовной полиции и…»

Это было утром, в июне. Г-жа Мегрэ в своей квартире на бульваре Ришар-Ленуар, где все окна были раскрыты настежь, заканчивала набивать вещами большие дорожные корзины, а Мегрэ, в рубашке без воротничка, вполголоса читал письма.

— Это от кого?

— От Жориссана. Мы с ним вместе ходили в школу. Он стал учителем в Кемпере. Скажи-ка, ты очень настаиваешь, чтобы мы провели нашу неделю отпуска в Эльзасе?

Вопрос был для нее неожиданным: вот уже двадцать лет они неизменно проводили отпуск у родных, в деревне на востоке Франции

— А может быть, лучше поедем к морю? — И он вполголоса перечитал отрывки из письма: — «…тебе легче, чем мне, получить точные сведения. Короче говоря, Пьер Ле Кленш, молодой человек двадцати лет, мой бывший ученик, три месяца назад сел на борт „Океана“ — траулера из Фекана, который ходит ловить треску у Ньюфаундленда. Позавчера судно возвратилось в порт. Через несколько часов в гавани нашли тело капитана, и все признаки указывают на преступление. И вот Пьер Ле Кленш арестован…» Мы можем отдохнуть в Фекане не хуже, чем где-либо еще, — без энтузиазма сказал Мегрэ.

Последовало сопротивление.

— Что я там буду делать?

В Эльзасе г-жа Мегрэ жила у родных, помогала им заготавливать на зиму варенье и сливовую настойку Мысль, что ей придется жить в гостинице на берегу моря, в обществе парижан, пугала ее.

Спор кончился тем, что она решила взять с собой шитье и вязанье.

— Только не настаивай, чтобы я принимала ванны! Договоримся об этом сейчас.

К пяти часам они прибыли в гостиницу «Взморье». Г-жа Мегрэ сразу же переставила все в комнате по своему вкусу. Потом они пошли обедать.

А сейчас Мегрэ один, без жены, входил в дверь портового кафе «Кабачок ньюфаундлендцев». Сквозь стеклянную дверь был виден траулер «Океан», пришвартованный к набережной, где стояла вереница вагонеток. К снастям были подвешены ацетиленовые лампы, в их резком свете суетились люди, разгружавшие треску; они передавали рыбу из рук в руки и после взвешивания сваливали в вагонетки.

Их было десять, мужчин и женщин, грязных, оборванных, пропитанных солью. А возле весов чистенький молодой человек в сдвинутом на ухо канотье, с блокнотом в руке записывал вес.

Возле судна стоял тошнотворный запах, который, проникая в бистро, из-за жары становился еще более нестерпимым.

Мегрэ устроился на свободной банкетке в углу. Шум и оживление в кафе были в разгаре. Тут находились только моряки. Одни стояли, другие сидели, поставив рюмки перед собой на мраморные доски столиков.

— Что вам подать?

— Кружку пива.

Рядом с официанткой появился хозяин.

— А знаете, у меня есть специальная комната для туристов. Здесь так шумят… — И тут же добавил: — Впрочем, людей можно понять: после трех месяцев в море…

— Это экипаж «Океана»?

— В основном. Другие суда еще не вернулись. Да вы не обращайте внимания. Здесь есть парни, которые вот уже три дня пьяны в стельку… Значит, остаетесь здесь? Бьюсь об заклад: вы художник. Они нет-нет да приезжают сюда на этюды. Вот посмотрите. Один даже написал мой портрет» вон над стойкой.

Но Мэгрэ не обращал внимания на его болтовню, и хозяин, обескураженный, отошел в конце концов от столика.

— Бронзовую монетку в два су! У кого есть бронзовая монетка в два су? — кричал какой-то моряк; судя по росту и телосложению, ему было на взгляд лет шестнадцать, но лицо его выглядело старым — черты неправильные, щеки покрыты минимум трехдневной щетиной. Глаза его блестели — он был пьян.

Ему дали монетку. Он согнул ее вдвое, сжав пальцами, потом всунул в рот и раздробил зубами.

— Ну, кто попробует?

Матрос чувствовал себя в центре внимания и готов был на что угодно, лишь бы удержать этот интерес к его персоне.

Когда монетку взял толстый механик, матрос вмешался:

— Погоди! Вот что еще можно сделать. — Малыш Луи схватил пустой стакан, впился в него зубами и стал жевать стекло с выражением истинного гурмана. — Эй, вы! Вы тоже сумеете, если захотите… Налей-ка мне еще, Леон!

Паясничая, он глядел по сторонам. И вдруг увидел Мегрэ. На мгновение растерялся, нахмурил брови. Потом двинулся вперед, но оказался настолько пьян, что ему пришлось ухватиться за столик.

— Это ради меня он сюда явился? — нагло спросил матрос.

— Потише, Малыш Луи!

— И все из-за фокуса с бумажником? Скажите на милость! А вы еще не хотели верить, когда я сейчас рассказывал, что со мной произошло на улице Лапп. Ну так вот, высокопоставленный шпик явился сюда ради моей персоны… Разрешите выпить еще рюмку?

Теперь все смотрели на Мегрэ.

— Садись сюда, Малыш Луи! Не валяй дурака. А тот паясничал:

— Поставишь мне стаканчик? Нет? Быть не может! Позвольте-ка, приятели! Господин комиссар платит за меня?.. Подлей-ка еще своей сивухи, Леон!

— Ты был на борту «Океана»? Малыш Луи сразу помрачнел. Казалось, он моментально протрезвел. Отступил назад, сел на табуретку.

— Ну и что?

— Ничего. Твое здоровье. И давно ты уже пьян?

— Четвертый день гуляем. С тех пор как пришвартовались. Я отдал свои деньги Леону. Девятьсот с чем-то франков. Пока все не просажу… Ну-ка, Леон, сколько там у меня еще осталось, старый жулик?

— Франков пятьдесят… До утра не дотянешь. Ну, разве это не ужасно, господин комиссар? Назавтра у него не останется ломаного гроша, и он вынужден будет наняться трюмным матросом на любое судно. И так каждый раз! Заметьте, я вовсе не толкаю его на разгул. Напротив!

— Заткнись.

Все притихли. Разговаривали теперь вполголоса, время от времени поглядывая на комиссара.

— Они все с «Океана»?

— Все, кроме толстяка в фуражке — он лоцман, да еще рыжего — корабельного плотника.

— Расскажи, что произошло.

— Мне нечего рассказывать.

— Послушай, Малыш Луи! Не забывай про случай с бумажником, когда ты жрал стекло не площади Бастилии.

— На эти воспоминания у меня уйдет не больше трех месяцев, а я как раз нуждаюсь в отдыхе. Если не возражаете, можем сейчас же и отправиться.

— Ты стоял у машин?

— Естественно! Как всегда. Я был помощником кочегара.

— Часто видел капитана?

— Может быть, раза два.

— А радиста?

— Не знаю.

— Леон, налей-ка нам.