Жорж Сименон - Мегрэ и инспектор Недотепа

— Слушай, старик… Между нами, ты ведь хорошо знаешь…

Его совершенно не интересовало то, чем он сейчас занимался. И может быть, именно поэтому ему таки удалось дожать мошенника, отличавшегося завидным упрямством. Тот просто ничего не понимал, глядя, как комиссар с увлечением отвечает на телефонные звонки или звонит сам, обсуждая дела, которые не имели к нему никакого отношения.

И все это время делом, к которому рвалось сердце Мегрэ, занимался Лоньон.

— Понимаете, старина, — сказал он ему еще в «Маньере», — чтобы распутать эту историю, необходим человек, живущий здесь же, в этом квартале, то есть такой человек, как вы… Вы лучше кого бы то ни было знаете и местных жителей, и местные особенности… Если я и позволил себе…

Это был бальзам. Целебная мазь. Много-много целебной мази, призванной исцелить раны, нанесенные самолюбию инспектора Недотепы.

— Голдфингера убили, верно?

— Раз вы говорите…

— И вы тоже так думаете… Это одно из самых изящных преступлений за все время моей работы. Полиция в роли свидетеля самоубийства! Ловко задумано! Я ведь сразу заметил, старина, что вас это поразило с самого начала… Центральный полицейский участок как будто сам присутствовал на месте, где случилось самоубийство… Но вот следы глушителя… Вы сразу подумали, что что-то не так, едва Гастин-Ренетт прислал вам свой отчет… Из револьвера Голдфингера была выпущена всего одна пуля, и револьвер в момент выстрела был снабжен глушителем… Иначе говоря, мы услышали другой выстрел, второй выстрел, произведенный из другого оружия… Вы поняли это так же хорошо, как и я. Кто такой был Голдфингер? Несчастный бедолага, которому не сегодня-завтра грозило разорение…

Действительно, бедолага, и у Лоньона имелись тому доказательства. На улице Лафайет о покойном говорили с симпатией, но и с некоторой долей презрения.

У них не принято жалеть людей, которые позволяют себя дурить. А он не раз оказывался в дураках! С рассрочкой на три месяца продал камни ювелиру из Беконле-Брюийер, почтенному отцу семейства, одному из тех, про кого говорят «живым в рай попадет», а тот возьми и на старости лет свяжись с какой-то девицей, даже не хорошенькой… Быстренько перепродал его камешки и вместе с любовницей удрал за границу.

В кассе Голдфингера засияла дыра в сотню тысяч франков, которую он больше года пытался заткнуть, да так и не заткнул.

— Как видите, Лоньон, настоящий бедолага… Бедолага, который себя не убивал… Доказательство тому — глушитель. Бедолага, которого подло убили… Которого подстрелил какой-то мерзавец. Вы ведь с этим согласны? А жена его получит миллион… Не стану давать вам советов, потому что вы знаете все не хуже меня… Предположим, что мадам Голдфингер вошла в сговор с убийцей. Ведь кто-то должен был передать ему оружие, хранившееся в ящике тумбочки… После убийства им наверняка хотелось переговорить, хотя бы для того, чтобы успокоить друг друга… Но из дому она не выходила.

И никто ей не звонил… Понимаете? Я уверен, что вы, Лоньон, меня понимаете. Двое инспекторов на улице. Постоянный контроль со станции прослушивания… Поздравляю вас, вы догадались! А страховка?.. И тот факт, что прошел всего месяц с момента, когда страховая сумма могла быть выплачена?! Так что действуйте, старина! Я занимаюсь еще одним делом, которое требует моего присутствия, так что, кроме вас, нет никого, кто смог бы лучше довести эту историю до конца…

Вот так он и уломал Лоньона.

Тот, правда, все еще вздыхал:

— Я буду по-прежнему посылать вам те же отчеты, что и своему вышестоящему начальству…

И Мегрэ в своем кабинете чувствовал себя чем-то вроде пленника, почти такого же, как Коммодор. Информацию по делу об убийстве на улице Ламарк, единственному, которое его занимало, оставался только телефон.

Время от времени ему звонил Лоньон, демонстрируя красоты бюрократического стиля:

— Имею честь доложить…

Оказывается, между сестрами разыгралась сцена, отголоски которой были слышны на лестнице. К вечеру Ева решила отправиться ночевать в отель «Альсен», что на углу площади Константен-Пекер.

— Можно подумать, что они просто ненавидят друг Друга!

— Черт побери! — Не спуская глаз со своего совершенно одуревшего Коммодора, Мегрэ говорил: — Поскольку одна из сестер действительно любила Голдфингера, то выходит, что это была младшая сестра… Можете не сомневаться, Лоньон, она-то все поняла… Теперь остается узнать, каким образом убийца связывался с мадам Голдфингер. Телефон исключается, станция прослушивания в этом уверена… За пределами дома она с ним тоже не встречалась…

Ему звонила мадам Мегрэ:

— Когда ты придешь? Ты забыл, что уже сутки не спал в нормальной постели?..

Он отвечал:

— Скоро буду…

И принимался в двадцатый, в тридцатый раз задавать Коммодору одни и те же вопросы, пока тот не изнемог и не сдался.

— Уводите его, ребятки, — обратился он к Люка и Жанвье. — Нет, погодите-ка… Зайдите сначала в кабинет инспекторов…

Их собралось человек семь или восемь плюс сам Мегрэ, от усталости едва державшийся на ногах.

— Слушайте-ка, детки… Помните, как умер Стан в пригороде Сент-Антуан?.. Ну так вот… Что-то я никак не могу вспомнить… У меня это имя прямо на языке вертится… Надо чуть-чуть поднатужиться, и оно всплывет…

Все задумались и заволновались, потому что в такие минуты, после долгих часов нервного напряжения, Мегрэ всегда их немножко подавлял. И только Жанвье, словно прилежный ученик, поднял вверх палец [2] Во французских школах принято поднимать не руку, а палец. .

— Был такой Марьяни… — сказал он.

— Он работал у нас, когда мы вели дело Стана-Убийцы?

— Это было последнее дело, в котором он участвовал…

И Мегрэ вышел, хлопнув дверью. Он нашел. Десять месяцев тому назад ему навязали инспектора-стажера, которому покровительствовал один министр. Стажер оказался настоящим фатом — комиссар называл таких «котами», — и, продержав его у себя несколько недель, Мегрэ выгнал его вон.

Остальное досталось доделывать Лоньону. И Лоньон все сделал. Без блеска, но терпеливо и со свойственной ему аккуратностью.

На десять или двенадцать дней дом Голдфингера превратился в объект его пристального наблюдения. За это время ничего обнаружить не удалось, кроме того, что и Ева, оказывается, следила за сестрой.

На тринадцатый день в дверь квартиры, где должна была находиться вдова торговца бриллиантами, постучали и убедились, что квартира пуста.

Мадам Голдфингер из дому не выходила, а нашли ее в квартире, расположенной этажом выше и снятой на имя некоего господина Марьяни.

Того самого господина, которого выгнали из полицейского управления и который жил с тех пор неизвестно на что.