Агата Кристи - Кривой домишко

Стены здесь были выкрашены в ослепительно белый цвет. И никаких картин и фотографий — только над каминной полкой висела какая-то геометрическая фантазия из темно-серых и синих треугольников. Избытка мебели в гостиной я тоже не заметил: три или четыре кресла, стол со стеклянным верхом и маленький книжный шкаф. И никаких предметов роскоши: свет, пространство и воздух. Это помещение отличалось от огромной, полной парчи и цветов гостиной внизу, как мел отличается от куска сыра. И миссис Роджер Леонидис отличалась от миссис Филип Леонидис так, как только может отличаться одна женщина от другой. Если при виде Магды становилось ясно, что она может быть — и зачастую бывает — по меньшей мере десятком самых разных героинь, то Клеменси Леонидис явно не могла быть никем, кроме как самой собой. Очень яркая и совершенно определенная индивидуальность.

Ей было где-то около пятидесяти. Ее седые волосы, подстриженные коротко, почти по-мальчишески, лежали так красиво на маленькой великолепной формы голове, что не произвели на меня того отталкивающего впечатления, какое обычно производят слишком короткие женские стрижки. У Клеменси Леонидис было интеллигентное выразительное лицо и по-особому проницательный и пытливый взгляд светло-серых глаз. Темно-красное платье великолепно подчеркивало стройность и изящество ее фигуры.

Миссис Клеменси с первого взгляда показалась мне женщиной весьма непростой — может быть, потому, что ее образ жизни значительно отличался от образа жизни обычной женщины. И я сразу же понял, почему София употребила слово «жестокость» в отношении жены Роджера. В гостиной было холодно, и я зябко поежился.

— Присаживайтесь, пожалуйста, инспектор, — сказала Клеменси Леонидис спокойным вежливым голосом. — Вы можете сообщить нам какие-нибудь новости? — Смерть вашего свекра наступила в результате отравления эзерином, миссис Леонидис.

— Значит, это убийство, — задумчиво произнесла она. — Это ведь не могло быть простой случайностью?

— Нет, миссис Леонидис.

— Пожалуйста, будьте поделикатней с моим мужем, инспектор. Это известие страшно потрясет его. Роджер боготворил отца, и, кроме того, он чрезвычайно эмоционален.

— Вы были в хороших отношениях со свекром, миссис Леонидис?

— Да. В хороших. — И спокойно добавила: — Я не особенно любила его.

— Почему?

— Мне не нравились его жизненные цели — и способы их достижения.

— А как вы относитесь к миссис Бренде Леонидис?

— К Бренде? Я очень редко вижу ее.

— Вы не допускаете существования каких-то отношений между ней и мистером Лоуренсом Брауном?

— Вы имеете в виду любовную связь? Не думаю. Но я действительно ничего об этом не знаю.

В ее голосе не слышалось никакой заинтересованности.

В комнату ворвался Роджер Леонидис, производя все такое же впечатление громко жужжащего шмеля.

— Я немного задержался, — торопливо заговорил он. — Телефон. Итак, инспектор? Итак. У вас есть какие-нибудь новости? Что явилось причиной смерти моего отца?

— Смерть мистера Леонидиса наступила в результате отравления эзерином.

— Да? Боже мой! Значит, это дело рук этой ужасной женщины! Она не могла подождать! Он вытащил ее из грязи — и вот награда. Она хладнокровно убила старика! Боже! Кровь закипает в жилах, как подумаю об этом!

— У вас есть конкретные причины подозревать миссис Бренду?

Роджер бегал взад-вперед по гостиной, вцепившись в волосы обеими руками.

— Причины? А кто, кто еще мог это сделать? Я никогда не верил ей… Никогда не любил ее! Да никто из нас ее не любил. Мы с Филипом не могли прийти в себя, когда папа пришел однажды домой и сообщил нам о содеянном! В его-то возрасте! Безумие — просто… Безумие! Мой отец был удивительным человеком, инспектор. С умом гибким и свежим, как у сорокалетнего. Всем, что я имею в жизни, я обязан отцу. Он все делал для меня… И ни разу не подвел. Это я подвел его… Как вспомню об этом…

Роджер тяжело повалился в кресло. Его жена спокойно подошла к нему.

— Ну, Роджер, достаточно. Не заводи себя.

— Конечно, дорогая… Конечно. — Он взял ее за руку. — Но как я могу оставаться спокойным… Как могу я сдерживаться…

— Но мы все должны оставаться спокойными, Роджер. Инспектор Тавернер нуждается в нашей помощи.

— Совершенно верно, миссис Леонидис.

— Как я хотел бы задушить эту мерзавку собственными руками! — вскричал Роджер. — Отобрать у старика несколько последних лет жизни!.. Да будь она здесь!.. — Великан вскочил с кресла, трясясь от ярости, и вытянул вперед руки с судорожно скрюченными пальцами: — Да! Я бы свернул ей шею, свернул ей шею…

— Роджер! — резко сказала Клеменси.

Опомнившись, он сконфуженно поглядел на жену.

— Извини, дорогая. — Потом повернулся к нам: — Извините… Я… Простите меня…

И он снова вышел из гостиной.

— На самом деле он и мухи не обидит, — сказала Клеменси, едва заметно улыбаясь.

Тавернер вежливо кивнул в ответ.

Потом он начал задавать традиционные вопросы.

Клеменси Леонидис отвечала коротко и точно.

В день смерти Аристида Леонидиса Роджер был в Лондоне, в главном офисе его фирмы по поставкам. Он вернулся во второй половине дня и по обыкновению провел некоторое время у отца. Сама Клеменси в тот день находилась, как всегда, на работе, в институте Ламберта на Гоуэр-стрит, и вернулась домой к шести часам.

— Вы видели своего свекра в тот день?

— Нет. Последний раз я встречалась с ним накануне. После обеда мы пили у него кофе.

— Но в день смерти вы его не видели?

— Нет. Правда, я ходила на его половину — Роджер вспомнил, что забыл там свою любимую трубку. Но она лежала на столике прямо в прихожей, поэтому мне не пришлось беспокоить старика. Он любил подремать после шести часов.

— Когда вы услышали о приступе?

— Сюда примчалась Бренда. В половине седьмого или минутой-двумя позже.

Как я уже знал, вопросы эти ничего не значили для Тавернера — но теперь я видел, как пристально изучает инспектор сидящую напротив него женщину. Он задал ей еще несколько вопросов, касающихся характера ее работы. Клеменси ответила, что занимается расследованием радиационных эффектов атомного распада.

— Значит, вы работаете над атомной бомбой?

— Нет. Институт занимается изучением воздействия радиации на живые организмы.

Закончив разговор, Тавернер поднялся и выразил желание осмотреть эту часть дома. Клеменси казалась несколько удивленной, но повела нас по комнатам безо всяких возражений. Спальня со сдвоенными, покрытыми белыми покрывалами кроватями и минимальным количеством незамысловатой мебели напомнила мне то ли больничную палату, то ли монастырскую келью. Обстановка ванной комнаты отличалась такой же простотой и скромностью: ни туалетного столика с набором косметики, ни роскошных приспособлений для пользования душем. Кухня была пуста, безукоризненно чиста и оборудована различными агрегатами практического назначения. Потом Клеменси распахнула перед нами очередную дверь со словами: