Джеймс Чейз - Что лучше денег?

— За него не беспокойся, — сказал я. — Теперь он угомонился на несколько часов. Встать можешь?

— У тебя кровь идет…

— И за меня не беспокойся…

Я протянул ей руку и помог подняться с пола. Ладонь у нее была как ледышка. Она прислонилась ко мне, чтобы не упасть.

В это время, распахнув пинком дверь, в бар ворвались двое полицейских.

Они взглянули на мое окровавленное лицо, на Риму, которая опиралась на мою руку, на рукав ее водолазки, намокший от крови, потом один из них вытащил дубинку и направился прямо ко мне.

— Эй, вам нужен вон тот малый, — сказал я.

Полисмен посмотрел на меня так, словно примерялся дубинкой к моей голове. Чуть помедлив, он оглянулся на человека, лежавшего на полу, затем опять взглянул на меня.

— Ладно, Том, не торопись, — сказал другой полицейский. — Давай-ка все по порядку.

Неожиданно Рима с глухим стоном упала в обморок. Не подхвати я ее в последний момент, она бы рухнула на пол. Я опустился на колени, поддерживая ее голову, хотя меня самого впору было поддерживать.

— Сделайте что-нибудь, — крикнул я полицейскому, — она же кровью изойдет!

К нам подошел тот полисмен, что был поспокойнее. Он достал карманный нож и отрезал напрочь рукав ее водолазки. Осмотрев длинную глубокую рану на ее руке, он вытащил из кармана пакет первой помощи и менее чем за минуту наложил повязку и остановил кровотечение.

К этому времени Расти успел объяснить другому полисмену, как было дело; тот подошел к плюгавому и ткнул его ногой.

— Осторожно, — сказал я, все еще поддерживая Риму. — Это наркоман, и он накачался под завязку.

Полисмен презрительно ухмыльнулся.

— Неужели? Думаешь, я с наркоманами дела не имел?

Плюгавый внезапно ожил. Он вскочил на ноги, сгреб со стойки графин с водой и, не дав полисмену опомниться, грохнул его по голове. Графин взорвался, как бомба, оглушенный полисмен осел на колени.

Плюгавый повернулся. Его сычьи глаза сразу отыскали Риму, которая едва начала приходить в себя. Выставив горлышко разбитого графина, как пику, он бросился на нее, и вот тут я действительно испугался.

Я держал ее, стоя на коленях, и в этом положении был беспомощен. Если бы не спокойный полисмен, он сделал бы фарш из нас обоих.

Полисмен пропустил его мимо себя, а затем хватил дубинкой по затылку. Плюгавый ткнулся лицом в пол и откатился в сторону, смертоносная «розочка» выпала из его руки.

Полисмен наклонился над ним и защелкнул наручники, потом велел Расти вызвать «скорую». Другой полисмен, пошатываясь и бормоча ругательства, прислонился к стойке и оперся на нее локтями, зажав голову в ладонях.

Я помог Риме встать на ноги и усадил ее на стул достаточно далеко от того места, где лежал плюгавый. Она вся дрожала и была близка к шоку. Я стоял рядом и придерживал ее, а свободной рукой прижимал платок к своему лицу.

Минут через пять прибыли две машины — «скорая» и полицейская. В бар вошли двое проворных парней в белых халатах. Они пристегнули плюгавого к носилкам и вынесли наружу, затем один из них вернулся и обработал мне лицо.

Пока все это происходило, высокий краснолицый детектив, который приехал на «скорой» и представился как сержант Хэммонд, беседовал с Расти. Затем он подошел к Риме, которая сидела, опустив голову и придерживая раненую руку.

— Давай разберемся, сестрица, — сказал Хэммонд. — Имя?

Я слушал, потому что мне хотелось знать, кто она такая.

Она сказала, что ее зовут Рима Маршалл.

— Адрес?

— Отель «Симмондс». — Она назвала третьеразрядные номера в портовом районе.

— Занятие?

Она взглянула на него, потом опустила глаза.

— Статистка в киностудии «Пасифик», — сказала она с угрюмым лицом.

— Как зовут наркомана?

— Он называет себя Уилбур. Другого имени я не знаю.

— Почему он хотел тебя прикончить?

Она колебалась долю секунды.

— Когда-то мы жили вместе, потом я ушла от него.

— Почему?

Она с удивлением взглянула на него.

— Вы же видели его. А вы на моем месте не ушли бы?

— Возможно, — хмуро сказал Хэммонд, сдвинув шляпу на затылок. — Ну, ладно. Завтра ты потребуешься в суде.

Она с трудом поднялась на ноги.

— Все?

— Да. — Хэммонд повернулся к одному из полисменов, стоявших у входа. — Отвези ее в гостиницу, Джек.

— Вам надо бы связаться с полицией Нью-Йорка, — сказала Рима. — Она его разыскивает.

Хэммонд бросил на нее настороженный взгляд.

— За что?

— Я не знаю, но его разыскивают.

— Откуда ты знаешь?

— Он сам мне сказал.

Хэммонд помедлил, потом пожал плечами и подал знак полицейскому:

— Отвези ее в гостиницу, где она живет.

Рима вышла под дождь в сопровождении полицейского. Я смотрел, как она уходила, и был несколько удивлен, что она даже не взглянула на меня. Разве я не спас ей жизнь?

Хэммонд указал мне на стул.

— Садитесь. Как вас зовут?

— Джефф Гордон. — Я назвал ему имя, которым пользовался, пока жил в Голливуде.

— Адрес?

Я назвал адрес. У меня была комната в номерах недалеко от бара.

— Давайте послушаем вашу версию происшествия.

Я рассказал все, что видел.

— Как вы думаете, у него был серьезный умысел?

— Если вы спрашиваете, хотел ли он убить ее, думаю, что хотел.

Он надул щеки.

— Ну, ладно. Попрошу вас быть завтра в суде ровно в 11 утра. — Он внимательно посмотрел на меня. — Вам не мешало бы заняться своей физиономией. А раньше вы ее здесь не видели?

— Нет.

— Ведь красивая девушка — и жить с этакой крысой! Просто в голове не укладывается. — Он даже поморщился. — Девушки… Слава богу, у меня парень.

Он кивнул стоявшему у двери полисмену, и они вместе вышли под дождь.

Все то, о чем я рассказываю, происходило через год после начала войны с Гитлером. Сейчас Пирл-Харбор кажется далеким прошлым, но в то время мне было 21 год, я учился в колледже и с головой ушел в занятия, готовясь к карьере инженера-консультанта. До диплома оставалось рукой подать, но война ускорила свою поступь, и я не мог не откликнуться на призыв к оружию. Отец пришел в ярость, когда я объявил ему, что иду добровольцем в армию. Он пытался убедить меня, что вначале надо получить диплом, но мне претила сама мысль о том, чтобы провести еще шесть месяцев в колледже, пока другие воюют.

Спустя четыре месяца, в возрасте 22 лет, я одним из первых высадился на побережье Окинавы. Как только я побежал к раскачивающимся пальмам, за которыми были укрыты японские орудия, раскаленный осколок величиной с дюйм угодил мне в лицо, и на этом война для меня закончилась.

Следующие шесть месяцев я лежал в госпитале, где специалисты по пластической хирургии ремонтировали мне лицо. Они придали ему вполне сносный вид, если не считать легкого опущения правого века да еще шрама, прочертившего серебряной нитью правую щеку. Мне сказали, что это можно исправить, если я соглашусь пробыть у них еще три месяца, но я решил, что с меня хватит. В палате я насмотрелся таких ужасов, что они меня преследуют по сей день. Я думал лишь о том, как бы поскорее выписаться.