Джеймс Чейз - Что лучше денег?

Я возвратился домой.

Мой отец был управляющим в банке. Он не располагал большими средствами, но готов был поддержать меня, пока я не получу диплом инженера-консультанта.

Чтобы угодить ему, я вернулся в колледж, но месяцы, проведенные в действующей армии, а потом в госпитале, что-то во мне перевернули. Я обнаружил, что меня уже не интересует техника. Я просто не мог сосредоточиться. Через неделю я бросил колледж. Я рассказал отцу все как есть, и он выслушал меня с сочувствием.

— Ну и что ты будешь делать?

Я сказал, что не знаю. Зато я точно знал, что понадобится время, пока я смогу усадить себя за книги.

Скользнув взглядом по правой стороне моего лица, от опущенного века до шрама на щеке, он улыбнулся.

— Ладно, Джефф. Ты пока еще молод. Почему бы тебе не отправиться куда-нибудь, хотя бы для того, чтобы переменить обстановку? У меня есть свободные двести долларов. Возьми отпуск, а потом возвращайся и принимайся за дело.

Я взял деньги. Нельзя сказать, чтобы я сделал это с легкой совестью, зная о том, что у него нет свободных денег, но тогда я был в таком поганом настроении, что должен был уехать, иначе я бы попросту свихнулся.

Я приехал в Лос-Анджелес с туманной надеждой получить работу в кино. Эта надежда очень быстро рассеялась.

Мне было все равно. По правде говоря, я и не хотел работать. Целый месяц я слонялся без дела в портовых кварталах и много пил. В то время было немало ребят, которые по своей работе имели отсрочку от призыва. Они испытывали некое чувство вины перед теми, кто воевал, и всегда готовы были поставить им выпивку в обмен на рассказы о сражениях, но это продолжалось недолго. Очень скоро я оказался на мели, когда денег перестало хватать даже на еду.

Я привык приходить каждый вечер в бар Расти Макгоуэна. Это был бар, имевший определенный престиж, с видом на гавань, где стояли на мертвом якоре корабли, оборудованные под игорные дома. Расти перестроил интерьер под корабельную каюту, с окнами в виде иллюминаторов и множеством медных компонентов — истинным проклятием для чернокожего официанта Сэма, который должен был постоянно драить их до блеска.

Расти был в армии сержантом и воевал с японцами. Он знал, с чем мне пришлось соприкоснуться, и принял во мне участие.

При своем кругом нраве и грубой наружности он был отличный малый и ради меня готов был на все. Узнав, что я без работы, он сказал мне, что не прочь купить пианино, было бы только кому играть, и ухмыльнулся во весь рот.

Он попал в самую точку. Единственное, что я умел делать более или менее сносно, — это играть на пианино. Я сказал, что он может отправляться за пианино, и он купил его.

Я играл в баре с восьми вечера до полуночи за тридцать долларов в неделю. Меня это вполне устраивало. Денег хватало на комнату, сигареты и еду, выпивка шла за счет Расти. Иногда он спрашивал меня, долго ли я собираюсь у него оставаться. Он говорил, что с моим образованием я мог бы выбрать гораздо лучшее занятие, чем стучать по клавишам каждый вечер. Я сказал, что не его дело, чем я занимаюсь, если это меня устраивает. Всякий раз, когда он заводил этот разговор, я отвечал ему то же самое.

Вот так обстояли дела, когда Рима вынырнула из грозы. Мне пошел двадцать четвертый год, и никому не было от меня ни жарко, ни холодно. Когда она вошла в бар, вместе с ней вошла моя беда. Тогда я этого еще не знал, но долго ждать не пришлось.

На следующее утро в десять с небольшим госпожа Миллард, хозяйка номеров, где я снимал комнату, крикнула снизу в лестничную клетку, что меня просят к телефону. Я пытался побриться, обходя борозды от ногтей, которые за ночь вздулись буграми и имели отвратительный вид. Чертыхаясь сквозь зубы, я стер с лица мыло, спустился в холл на нижнем этаже, подошел к телефонной будке и взял трубку.

Звонил сержант Хэммонд.

— Вы не понадобитесь нам в суде, Гордон, — сказал он. — Мы не станем заводить дело на Уилбура за вооруженное нападение.

Я был удивлен.

— Не станете?

— Нет. На той серебристой пташке каинова печать, не иначе. Она упекла его за решетку на двадцать лет.

— За что?

— Есть за что. Мы связались с полицией Нью-Йорка. Когда они узнали, что он у нас, они обрадовались, как мать, отыскавшая свое давно потерянное дитя. На нем висит столько, что двадцать лет ему обеспечено.

Я присвистнул.

— Подходящий срок!

— Еще бы. — Он помолчал. Из трубки доносилось его тяжелое медленное дыхание. — Она спрашивала ваш адрес.

— Да? Ну и что, я не держу его в секрете. Вы ей сообщили?

— Нет, хотя она сказала, что хочет просто поблагодарить вас за то, что вы спасли ей жизнь. Примите мой совет, Гордон, держитесь от нее подальше. По-моему, она любого затащит в пропасть.

Это меня разозлило. Я был не из тех, кто легко принимает советы.

— Я учту.

— Надеюсь. Ну, пока. — Он повесил трубку.

В тот вечер около девяти Рима пришла в бар. На ней была черная водолазка, которая очень шла к ее серебристым волосам, и серая юбка.

Бар был переполнен. Расти был так занят, что даже не заметил, как она вошла.

Она села за столик рядом со мной. Я играл этюд Шопена. Никто не слушал, и я играл для собственного удовольствия.

— Привет, — сказал я. — Как рука?

— Нормально. — Она открыла потрепанную сумочку и вытащила пачку сигарет. — Спасибо за вчерашний подвиг.

— Не стоит. Я всегда был героем. — Я снял руки с клавишей и повернулся к ней лицом. — Я знаю, что выгляжу ужасно, но это скоро пройдет.

Она посмотрела на меня, наклонив голову набок.

— Судя по твоему лицу, у тебя уже вошло в привычку причинять ему неприятности.

— Что и говорить. — Я повернулся и начал подбирать по слуху мелодию «Ты мне назначена судьбой». Это замечание насчет моего лица меня задело. — Я слышал, Уилбуру светит двадцать лет.

— Скатертью дорога. — Она сморщила нос. — Надеюсь, теперь-то я избавилась от него окончательно. Он ранил ножом двух полисменов в Нью-Йорке. Ему еще повезло, что они выжили. Этого недоноска хлебом не корми, только дай пырнуть кого-нибудь.

— Вот уж это точно.

Подошел официант Сэм и вопросительно взглянул на нее.

— Надо что-нибудь заказать, — сказал я ей, — иначе тебя попросят отсюда.

— Это что, приглашение? — спросила она, вскинув на меня глаза.

— Нет. Не можешь за себя платить, значит, не приходи сюда.

Она заказала Сэму кока-колу.

— Кстати, о приглашениях, — сказал я ей. — Я не вступаю в связи. Они мне не по карману.

Она смерила меня равнодушным взглядом.

— Ну что ж, хоть скряга, зато откровенный.

— Вот именно, детка. Откровенный скряга, так и запишем. — Я начал играть мелодию «Душой и телом».

С тех пор, как тот злополучный осколок попал мне в лицо, я утратил интерес не только к работе, но и к женщинам. Было время, когда я увивался вокруг девушек, подобно большинству ребят из колледжа, но сейчас они мне были до лампочки. Те шесть месяцев в палате пластической хирургии вытравили из меня все: я был бесполый дух, и мне это нравилось.