Николае Штефэнеску - Загадка архива

«— Признаёте ли вы, господин Пападат, что, несмотря на 39 градусов, вы всё же могли пойти к госпоже Бёлле Кони, дом который находился от вас в двух шагах?

— Признаю. Болезнь ведь была не смертельная. В тот вечер я мог зайти к Бёлле, так же точно как это могла сделать моя жена.

— Не понимаю, что вы хотите сказать.

— Я хочу сказать, что если полиция непременно хочет найти убийцу, его нужно искать и среди жён друзей Беллы Кони. Например, в моём случае убийцей мог быть я, но точно так же им могла быть и моя жена, Аспазия Пападат, которая знала о моих отношениях с Беллой и могла бы захотеть отомстить. Сенсационно, не правда ли?»

Ещё один человек, говорящий с комиссаром почти издевательски! Хотя Михэйляну явно получил некоторые указания на то, что Пападат мог быть убийцей, он не попытался прояснить дело до конца. К тому же, Пападат предлагал ему ещё один вариант — виновность своей жены. Странно! Как видно, следователя всё же смутило огромное богатство и множество связей Пападата.

То, что Пападат отказался от вызова адвоката, не произвело на капитана особого впечатления. Богатый делец уже знал из газет, что окажется одним из главных подозреваемых, а его деньги позволяли ему нанять целую армию адвокатов, так что он в любой момент мог вступить в противоборство и со следствием, и с правосудием, и с печатью.

Эмиль вспомнил о жалобе комиссара Пауля Михэйляну, что рвение жаждущих сенсаций репортёров чаще всего мешает следственным органам. Кажется, комиссар был прав. Последний вопрос следователя, адресованный Оресте Пападату, звучал следующим образом:

«— Намерены ли вы подать в суд на газеты, которые включают вас в список подозреваемых?»

Эмиль остановился, поражённый. Что это ещё за вопрос? Что хочет узнать следователь?

«— Нет, — ответил Пападат. — Я не собираюсь этого делать. Ведь если бы я затеял судебное дело против журналистов, мне пришлось бы всю жизнь провести в разных судебных инстанциях. Правда, при этом у меня всё же было бы одно преимущество: я стал бы знаменитостью и шёл бы первым номером в отделе “Скандальных происшествий”».

Эмиль закрыл досье. Пападат был или очень умён или очень хорошо подготовлен.

Было двенадцать часов ночи. Эмиль покинул свой кабинет и, несмотря на сильную усталость, пошёл домой пешком.

Утром следующего дня Эмиль пришёл на работу раньше, чем обычно. Он хотел хорошенько подготовиться к встрече с бывшей костюмершей Беллы Кони, назначенной на этот день. Из разговора с Ириной Добреску-Нягу он понял, что, хотя прошло столько лет, и беседы о происшедшей тогда драме начинаются в довольно нейтральном тоне, по ходу дела они приобретают оттенок актуальности, что заставляет всех причастных к делу быть осторожными, старательно взвешивать свои слова и поступки. Поэтому он тоже решил быть осторожным и постараться придать будущим встречам как можно более непринуждённый характер.

Он перелистал досье, извлёк из него показания костюмерши, заказал две чашечки кофе, ставшие уже традиционными, и стал ждать Ану, которая не замедлила явиться В положенный срок.

— Убийца выиграл ещё один день! — воскликнула она, входя в кабинет.

— Но потерял часть спокойствия и уверенности, которые может быть, набрался за прошедшие годы, — ответил Эмиль, помогая ей снять пальто.

— Думаешь?

— Чем больше приближается день истечения срока давности, тем он должен становиться беспокойнее и нетерпеливее. Его напряжение растёт обратно пропорционально течению времени, остающегося до этого момента, — заявив Эмиль.

— У меня такое впечатление, что убийца и думать забыл о «деле Беллы Кони».

— Кто его знает? Что касается меня, то я жду, что он что-нибудь сделает… Совершит какую-нибудь неосторожность, которая его выдаст.

— Если уже не совершил её, — подхватила Ана его идею.

После этого краткого обмена мнениями сотрудники вернулись к начатому разговору.

— Ты имеешь в виду визит Филипа Космы к Ирине Нягу? — спросила Ана.

— Да! Может быть, он зашёл туда случайно… А может быть — с определённой целью. Мне что-то не слишком верится, что он просто шёл мимо и узнал Ирину, увидев её у ворот дома. Она так изменилась!

Это замечание Аны предупредило ошибку, которую готов был сделать и Эмиль.

— По фотографиям судить нельзя… Люди, видевшие друг друга, запоминают обычно самые главные черты — нечто особенное, свойственное данному человеку, принадлежащее только ему и не меняющееся ни со временем, ни с возрастом, в то время как те, что знакомятся по фотографиям, с трудом замечают эти индивидуальные черты, особенно по прошествии многих лет, — размышлял Эмиль. — К тому же, судя по словам Ирины Нягу, с тех пор они ещё встречались.

Эмиль понял, что, не учтя всех этих обстоятельств, он чуть было не сделал слишком поспешный вывод.

— Скажи лучше, как твой любимый актёр? Не забыл он роль, увидев, как внимательно ты за ним следишь? — продолжал он после небольшой паузы.

— Во всяком случае, играл он прекрасно и роль… не забыл. Может быть, он оставил это на тот вечер, когда в театр придёшь ты! — тем же ехидным тоном ответила Ана.

— Не вчера мы сделали небольшую ошибку… — начал Эмиль, не обращая внимания на колкости своей сотрудницы.

— Я тоже заметила, — прервала его Ана. — Перед встречей с Ириной нужно было лучше изучить её прежние показания. В досье оказалось что-нибудь новое?

— Нет. Пока! Разве что — интересная история с заядлым любителем кофе. Я расскажу тебе о ней позже. А сейчас, я думаю, нам следует полистать показания костюмерши на предмет посещения и, может быть, разговора с ней.

Эмиль передал Ане страницы и попросил её прочесть их вслух. Пока Ана читала, Эмиль, усевшись в кресло, внимательно следил за ней, в то же время протирая стёкла своих очков, которые запотевали, казалось, сами собою.

Диалог между Паулем Михэйляну и бывшей костюмершей протекал нормально, хотя в глаза бросался задиристый тон женщины и то и дело выплывающая на поверхность ненависть, которую она питала к танцовщице.

«— Ваше имя?

— Будто вы меня не знаете?

— Прошу отвечать на вопрос.»

Ана остановилась, глядя на Эмиля.

— Но откуда костюмерша знала Михэйляну?

— Вероятно, со времени той кражи… Ведь Михэйляну вёл следствие.

Ана продолжала читать:

«— Моё имя Елена Фаркаш.

— Возраст?

— Тридцать пять лет.

— Замужем?

— Да; четверо детей.

— Когда вы узнали о смерти танцовщицы?

— Нынче утром.

— Как, через два дня?

— Я уезжала в Брашов. У меня заболела мать.

— Но об этом писали все газеты!

— Я не читаю газет. Их читает мой муж, и потом рассказывает мне всё самое важное. Он же сказал мне и о смерти мадам Дины, когда я вернулась из Брашова.