Филлис Джеймс - Смерть эксперта-свидетеля

– И он пригрозил вам, что напишет вашей жене и помешает передаче детей на ваше попечение, если вы не откажетесь от Доменики?

– Он собирался написать ей в любом случае. Он хотел вернуть Доменику, и, я думаю, он, бедняга, и вправду верил, что это возможно. И все же ему обязательно надо было меня наказать. Только один раз в жизни я видел такую же ненависть. Он стоял там, с побелевшим лицом, понося меня, обливая грязью, грозя, что я потеряю детей, что я не имею права быть отцом, что я их никогда больше не увижу. И вдруг оказалось, что это говорит не Лорример. Понимаете, я все это уже слышал раньше от собственной жены. Голос был его, но слова – ее. И я понял, что больше не могу этого вытерпеть. Я не спал почти всю предыдущую ночь; Нелл устроила мне ужасную сцену, когда я вернулся домой; и я весь день волновался, не представляя, что Лорример собирается мне сказать.

И тут зазвонил телефон. Звонил его отец, жаловался на телевизор. Лорример очень коротко поговорил с ним и повесил трубку. Но, когда он разговаривал, я увидел молоток. И вспомнил, что у меня в кармане куртки – перчатки. Разговор с отцом, казалось, его отрезвил. Он заявил, что ему нечего больше мне сказать. И вот, когда он повернулся ко мне спиной, я схватил молоток и ударил. Он упал без единого звука. Я положил молоток на стол и тут увидел раскрытую тетрадь для записей с адресами и фамилиями трех врачей. Один из них был любовником моей жены. Я вырвал эту страницу, скомкал и сунул в карман. Подошел к телефону и позвонил. Было только девять часов. Я думаю, остальное вам известно.

Они уже обошли меловой карьер, шагая рядом, глядя на яркую траву на краях впадины. Теперь они повернули и пошли тем же путем обратно.

– Лучше будет, если вы мне расскажете, – сказал Дэлглиш.

Но ничего нового он так и не узнал. Все произошло именно так, как он рассудил. Когда Керрисон закончил описывать, как он сжег халат и тетрадную страничку, Дэлглиш спросил:

– А Стелла Моусон?

– Она позвонила мне в больницу и попросила встретиться с ней в часовне вчера в половине восьмого. Примерно сказала, о чем пойдет речь. Сказала, что у нее оказался черновик письма, который она нашла на чьём-то секретере. Я понял, о чем там говорилось.

Она, видимо, взяла письмо с собой в часовню, подумал Дэлглиш. У нее в столе письма они не обнаружили, ни черновика, ни оригинала. Это было совершенно необычно, что она и в самом деле рискнула дать Керрисону понять, что письмо при ней. Как он мог быть уверен, что она не сняла с письма копию? И как она могла быть уверена, что он не попытается силой завладеть письмом?

Словно прочитав его мысли, Керрисон сказал:

– Все было не так, как вы полагаете. Она не пыталась продать мне письмо. Она ничего не собиралась продавать. Она объяснила мне, что взяла письмо с секретера почти импульсивно, не хотела, чтобы его обнаружила полиция. По какой-то причине, которую она не захотела мне привести, она ненавидела Лорримера и не испытывала ко мне неприязни. Вот что она мне сказала: «За свою жизнь он достаточно причинил горя. Так надо ли, чтобы он причинял людям горе и после смерти?» И еще одну необыкновенную вещь произнесла: «Когда-то я была его жертвой. Не вижу, почему теперь его жертвой должны стать вы». Она смотрела на это так, что она как бы на моей стороне, что она оказала мне услугу. И теперь просила меня об ответной услуге, о чем-то совершенно обычном и простом. О чем-то, что я, с ее точки зрения, вполне мог себе позволить.

– Денег на покупку Спроггова коттеджа? – спросил Дэлглиш. – Чтобы она и Анджела Фоули могли внести залог.

– Она даже не просила о безвозмездном даре. Только взаймы. Ей нужно было четыре тысячи фунтов под такой процент, какой она могла себе позволить. Она отчаянно нуждалась в деньгах, и ей надо было найти эту сумму как можно скорее. Она объяснила мне, что ей не у кого больше было просить. И была вполне готова подписать соответствующий, юридически оформленный договор. Мягче, добрее и разумнее шантажиста и придумать невозможно.

И она полагала, что имеет дело с самым мягким, добрым и разумным человеком на свете. Она совершенно не испытывала страха до самого последнего, страшного момента, когда он вытащил из кармана шнур и она поняла, что перед ней не товарищ по несчастью, не жертва, а убийца. И Дэлглиш спросил:

– Шнур вы, должно быть, приготовили заранее? Когда вы решили, что она должна умереть?

– Даже и это, как и смерть Лорримера, было почти случайностью. Она взяла ключ у Анджелы Фоули и пришла в часовню первой. Сидела на одной из скамей в алтаре. Дверь она оставила открытой, и когда я вошел в притвор, я увидел сундук. Я знал, что там лежит шнур. У меня было достаточно времени обследовать часовню, пока я ждал Доменику. Так что я достал шнур и положил в карман. Потом прошел к ней, и мы поговорили. Письмо она взяла с собой, оно было у нее в кармане. Она его достала и показала мне. Ни капельки страха. Письмо не было закончено, всего-навсего черновик, над которым он трудился. Он, видимо, наслаждался, когда его писал, очень старался получше все выразить.

Она была необыкновенная женщина. Я сказал, что одолжу ей деньги, что попрошу своего поверенного составить соответствующий договор. Там лежал молитвенник, и она заставила меня положить на него руку и поклясться, что я никогда, никому не скажу о том, что между нами произошло. Я думаю, ее ужасала мысль, что Анджела Фоули когда-нибудь узнает об этом. Тогда-то я и понял, что она, и только она, владеет этой опасной информацией, и решил, что она должна умереть.

Он остановился. Повернулся к Дэлглишу и сказал:

– Понимаете, я не мог рисковать, доверившись ей. Я не пытаюсь оправдаться. Я не пытаюсь даже заставить вас понять меня. У вас нет детей, вы не знаете, что значит – быть отцом. Вы и не смогли бы понять. Я не мог позволить, чтобы моя жена получила в руки такое оружие против меня, когда дело об опеке дойдет до высокого суда. Присяжных вряд ли обеспокоило бы то, что у меня есть любовница: это не означает, что я не способен заботиться о своих детях. Если бы означало, многие ли родители получили бы право опеки над своими детьми? Но тайная связь, скрытая мной от полиции, да еще с женщиной, чей предыдущий любовник был убит? А мое не весьма надежное алиби в тот вечер, при достаточно веском мотиве убийства? Не покачнет ли все это чашу весов? Моя жена привлекательна и лжет вполне правдоподобно – и внешне кажется вполне нормальной. Безумие не так уж трудно диагностировать, невроз гораздо менее драматичен внешне, но смертельно опасен, если с ним приходится сосуществовать. Она оторвала нас друг от друга – меня и Нелл. Я не мог допустить, чтобы она забрала Уильяма и Нелл. Когда я стоял там, в часовне, и смотрел в глаза Стеллы Моусон, я понял: ставка – их жизнь против ее.