Буало-Нарсежак - В тисках

Филипп улыбнулся.

— Ночью я буду спать один. Что ты выдумываешь?

Он сел рядом с ней, обнял ее за талию, кончиками пальцев лаская грудь.

— Да пойми же ты, — проговорил он. — Я у тебя в руках. Если мне вдруг захочется избавиться от тебя, ты всегда сможешь поставить в известность обо всем, что произошло, власти, прокурора республики, начнется следствие… Нам предъявят иск. Мы все потеряем… Но ты хоть отомстишь мне, если тебя это волнует.

— Филипп!.. Мне необходимо, чтобы ты находился рядом со мной всегда.

Большим и указательным пальцами она вытерла выступившие на глазах слезы.

— Какая я глупая, — пробормотала она. — Я теперь все время хочу плакать. А как подумаю, что мне снова придется сесть в самолет, у меня просто останавливается сердце.

— Может, нам немного пройтись? Пошли… Возьми меня под руку.

Они обошли больницу и встретили одного из оставшихся в живых пассажиров самолета, с трудом переставлявшего ноги в гипсе. Филипп представил Марилену:

— Мадемуазель Симона Леу.

Он почувствовал, как сжались пальцы Марилены. Но она уже начала привыкать к своей новой роли. Дальше она пошла более уверенно. Они прошли по садику, где крутящиеся фонтанчики разбрызгивали капли воды на землю, сразу исчезавшие.

— Как ты думаешь, можно здесь раздобыть пудру и губную помаду? — спросила она.

— Не обещаю. Но поищу.

Марилена с любопытством смотрела на уличную суету, на направлявшихся в сторону рынка верблюдов, арабов, эфиопов, разношерстную толпу. К ней возвращалась жизнь, и она вытягивала шею, как кошка, которой хочется, чтобы ее приласкали.

— Ты не устала?

— Нет.

— Пойдем дальше?

— Да. Хочу купить платок, чтобы прикрыть голову.

В конце улицы они нашли лавку, где купили ужасный шелковый платок — квадрат с изображением заходящего в пустыне солнца, но теперь Марилена чувствовала себя защищенной от любопытных взглядов. А надев темные очки, она уже больше не испытывала стыда. По пути назад они впервые начали строить планы. Марилена сразу же наймет служанку и, возможно, сиделку. А если квартира достаточно просторная, то почему бы Филиппу там тоже не поселиться?

— Я уже не член семьи, — возразил Филипп.

— Но ведь никто нас не знает. Я скажу, что…

— У дяди это может вызвать удивление, если к нему когда-нибудь вдруг вернется ясность ума. Лучше, чтобы у него не возникало вопросов. Сейчас он воспринимает меня как лицо, не выделяющееся среди других. Он обращает на меня внимания не больше, чем на санитаров, и так даже лучше.

— Но, значит… ты ко мне не будешь приходить?

— Я этого не говорил. Но только вначале нам следует встречаться не дома… Вот увидишь, мы все устроим.

Они остановились, чтобы купить газету. На первой полосе пестрели заголовки, набранные крупным шрифтом.

Цитата«“Боинг” потерпел катастрофу… Найден “черный ящик”… Расследование затягивается…»

На фотографии бригада рабочих расчищала взлетную полосу. Филипп почувствовал, что Марилену снова охватил ужас.

— Тебе дадут успокоительное, — сказал он. — Дяде тоже. Вы будете спать до самого Парижа.

В больнице Филиппа ждал швейцар.

— Вас просят зайти в кабинет главного врача, господин Оссель. Мне кажется, что это связано с расследованием.

— Иди, — прошептала Марилена. — Не провожай меня. У меня хватит сил.

Она вернулась в палату. На столике у кровати лежали телеграммы. «Симоне Леу. Военный госпиталь. Джибути». Она сначала не поняла. Симоне? Но она же погибла. Затем вспомнила, и у нее перехватило дыхание. «Симона — это же я!» Никогда ей к этому не привыкнуть!

Она вскрыла первую телеграмму. «Узнали о постигшей вас беде. Искренние соболезнования. Декомб». Это от Робера Декомба, молодого человека, без всякого успеха ухаживавшего за Симоной. Быстро просмотрела другие телеграммы. Выражения сочувствия, соболезнования… «Вместе с вами безмерно скорбим… Всем сердцем с вами… Искренне переживаем…» Марилену очень любили! Телеграммы падали на нее, как комья земли. Нет. Вернуться назад невозможно. Газеты опубликовали список погибших, и всем теперь в Сен-Пьере известно, что она погибла.

Она чувствовала себя настолько подавленной, что даже не подняла голову, когда ей на подносе принесли обед. Исчезла оставшаяся у нее маленькая надежда вернуться на остров, вопреки всем планам Филиппа. Все как будто сговорились: она должна стать Симоной. До сих пор она была пассивным персонажем. Теперь надо действовать сознательно. Ведь она знает эту роль наизусть. Филипп прав. Она слишком долго жила в тени своей кузины и прекрасно осведомлена о ее вкусах, манерах, увлечениях, о чертах ее непостоянного характера. Но одна сторона характера Симоны все же ускользала от нее. Почему Симона сказала ей: «Мне бы хотелось поменяться с тобой местами»? Может, у нее с отцом произошла по какому-то вопросу не известная никому размолвка и старик когда-нибудь вдруг на нее намекнет?

Марилена с отвращением посмотрела на стоявший на столике поднос: сардины в масле, черный кусок мяса с овощами, от которых пахло капустой. Ей не хотелось есть. Она была слишком занята своими мыслями. Она хорошо понимала, что ей даже не надо подражать Симоне, пытаться стать ее двойником, потому что ей не придется никого водить за нос. Если к дяде на беду вдруг вернется ясность ума, он с первого взгляда поймет, с кем имеет дело. Тревогу у нее вызывало то, что она не знает, существовал ли между Симоной и отцом какой-то конфликт. На память теперь приходили отдельные сцены, фразы… Однажды, незадолго до болезни дяди — это случилось в воскресенье, поскольку по воскресеньям они с Филиппом обедали у Леу, — Симона за столом заявила, что не поедет отдыхать, а когда отец спросил ее почему, то она бросила на стол салфетку и выбежала из комнаты. Иногда Марилена замечала, что у Симоны покрасневшие глаза и распухший нос, словно та долго плакала… Марилена надкусила бутерброд и отодвинула поднос. Фактически ей предстоит занять место Симоны, которую она не знает. Объяснять эту тонкость Филиппу бесполезно. Он принадлежит к той категории людей, лишенных интуиции, которые сразу раздражаются, когда им начинают рассказывать о предчувствиях, когда им, например, говорят: «У меня такое ощущение…», «У меня такое впечатление…». «Бабские выдумки», — брюзжит он в ответ. В эту минуту Марилене стало предельно ясно, что в их плане что-то не ладится. Она не притронулась к вину, один запах которого вызывал в ней отвращение, зато опорожнила целый графин воды. Потом прилегла. Прогулка ее сильно утомила. Она дремала, когда появился Филипп. Бросил на кровать несколько телеграмм.

— Они адресованы старику, — сказал он, — но больше мне. Соболезнования.

— Мне тоже, — отозвалась Марилена, показывая полученные телеграммы. — Как он?