Луи Бодуэн - На гонках в Ле-Мане

Риотт усмехнулся:

— Ты ошибаешься, если думаешь, что у меня зату­манены мозги. Ты хочешь, чтобы преступники считали, что убили вас обоих.

Сен-Жюст положил трубку, поклявшись, что не бу­дет его больше беспокоить до утра. Он в третий раз схватился за чемодан, но в этот момент увидел себя в зеркале. Как обычно, он был одет по-спортивному: рубашка с короткими рукавами, замшевый пиджак, джинсы, мокасины. Такая одежда не соответствовала облику Пьера Мартэна, каковым он должен был стать. Он разделся, покопался в гардеробе и достал оттуда синий костюм — «костюм первого причастия», как он называл его, который надевался лишь на вечера «к те­те Жанне».

Выбрал белую рубашку, бордовый галстук и надел черные ботинки.

Переодевшись, он снова посмотрел в зеркало и по­считал, что достаточно изменил свою внешность. Те­перь он больше был похож на молодого дипломанта политехнического института, чем на репортера газеты «Суар».

В который раз он взялся за чемодан и в который раз опять поставил его. В два часа ночи на улице Орфила нужно особое везение, чтобы поймать такси. Он за­казал такси по телефону и, когда услышал, что оно бу­дет у дверей через пять минут, окончательно покинул свой дом.

В отеле «Терминюс» Сен-Жюст долго не мог за­снуть. Проснулся он с тяжелой головой. В семь часов утра ему принесли завтрак в номер.

Он принял холодный душ. Это было для него тя­желым испытанием, но зато благодаря холодной воде в голове прояснилось.

Глотая чай, Сен-Жюст позвонил Эстеву домой. Он знал, что дядя, дабы избежать «пробок» в начале ра­бочего дня, выезжал из дому около половины восьмого. В телефонных разговорах он любил краткость. Сен-Жюст знал это и ограничился парой фраз:

— Я нахожусь в отеле «Терминюс» около Восточ­ного вокзала. Под именем Пьера Мартэна. Зайди ко мне до того, как будешь в газете. Это очень важно.

Сен-Жюст не имел привычки беспокоить своего дя­дю по пустякам, поэтому Эстев воздержался от лишних вопросов. Он сказал:

— Хорошо, я буду через четверть часа.

И Пьер рассказал дяде все, начиная со звонка из Шартра и кончая взрывом мотоцикла. Эстев быстро схватывал суть дела. Он сделал вывод:

— В общем, ты просишь меня никому ничего не рассказывать и нейтрализовать Гонина, сообщив ему, что ты болен. Что касается твоего юного португальца, я согласен: пусть Лоретта отвезет его в Менкур, а за­тем в воскресенье в Гавр на матч. — Он чуть улыбнул­ся и продолжил: — Наконец, я предполагаю, что ты мне поручаешь как можно меньше говорить об этом твоей тете.

Пьер, в свою очередь, улыбнулся. Но Эстев по­серьезнел:

— Ты впутался в опасную историю. Я тебя за это не корю. Может быть, в твоем возрасте я сделал бы то же самое. Однако... — Он подчеркнул это «однако». — Однако поскольку ты должен в полдень встретиться с Ронжье, расскажи ему все, как и мне. Я его знаю, он хо­роший человек. Впрочем, я и не представляю, как ты сможешь без помощи полиции справиться с этими преступниками.

Эстев поднялся, дружески махнул рукой и на про­щание сказал:

— Ты хорошо сделал, что предупредил меня.

Когда дядя ушел, Сен-Жюст с аппетитом доел свой завтрак. Он радовался, что посвятил во все Эстева. Ему открыли «зеленую улицу», которая давала ему большую свободу действий и, главное, уверенность, что Гонин не станет ему вставлять палки в колеса.

Позавтракав, Сен-Жюст направился в ванную. По­ка он брился, в голову ему пришла неожиданная мысль: «Отращу усы». У него была жесткая щетина, отрастав­шая очень быстро. Он мог надеяться, что через пять дней у него под носом появится густая щетка, которая совершенно преобразит его лицо. В темном костюме, с такими усами и с очками, которые он собирался купить, можно было надеяться, что преступники, видевшие его лишь мельком, не узнают Пьера, тем более что они счи­тали Сен-Жюста погибшим.

Перед тем как выйти из отеля, чтобы купить очки и посетить комиссара Ронжье, Сен-Жюст позвонил в газету.

Лоретта, которую Риотт обо всем предупредил, уже перевезла Кандидо из Лаенека в Менкур.

— Я видела Эстева, — добавила она. — Вот офици­альная версия, объясняющая твое отсутствие: ты упал с мотоцикла и две недели не сможешь выполнять свои обязанности.

Смеясь, она уточнила:

— Гонин легко проглотил эту выдумку. Он сказал, что это его не удивляет. Он, мол, часто предупреждал, как ты рискуешь, носясь на этой адской машине.

Затем Лоретта сказала серьезным тоном:

— Главное, будь осторожен. Пока эта история не закончится, у меня жизни не будет. С тобой, может быть, и трудно, но ты мне дорог.

Сен-Жюст успокоил ее, стараясь быть как можно ласковее:

— Гонки состоятся только в следующее воскре­сенье. Значит, в это воскресенье я смогу вместе с тобой сопровождать Кандидо в Гавр на матч. Поскольку там будет Дюброй, я поговорю с ним о нашем юном порту­гальском друге, который мне будет необходим в Ле-Мане.

Лоретту очень обрадовал такой план; Сен-Жюст почувствовал это. Он добавил:

— Кстати, тебе, возможно, трудно будет меня уз­нать. Я отпустил усы, чтобы преобразиться.

— Какой ужас! — воскликнула Лоретта.

И она расхохоталась, представив себе Сен-Жюста с усами.

Пьер думал, что купить очки с простыми стеклами не представляет никакого труда. Он не знал, что, когда оправа уже выбрана, оптику нужно еще полчаса, чтобы вставить стекла.

Эта волокита с очками нарушила его расписание, и ему пришлось поторопиться, чтобы вовремя попасть на набережную Орфевр к комиссару Ронжье. Выходя от оптика, он все же задержался некоторое время перед зеркалом: очки и костюм совершенно изменили его. Он сделал гримасу, глядя на плохо выбритую верхнюю гу­бу. Но в общем осмотр удовлетоворил его. Сен-Жюст представил себе выражение лица комиссара, когда он окажется у него в кабинете.

Перед тем как войти в здание на набережной Ор­февр, Сен-Жюст на минуту остановился в нерешитель­ности.

Пьер приходил сюда несколько раз, чтобы делать репортажи, и знал этот дом. Его мрачные коридоры, пыльные лестницы и особенно затхлый запах угнетали Сен-Жюста.

Следуя к кабинету Ронжье за сопровождавшим его полицейским, Сен-Жюст испытывал ощущение, будто попал в лабиринт, из которого никогда не сможет вы­браться.

«В наручниках я был бы действительно похож на подсудимого», — сказал он себе.

Мебель в кабинете Ронжье была деловой и безли­кой, что характеризует обычно все служебные кабине­ты. Однако окна выходили на набережную, а шесть красных роз в зеленой вазе придавали немного тепла этой суровой обстановке.

Ронжье в свои пятьдесят лет выглядел настоящим атлетом. Он был небольшого роста, но плотный, с креп­кой шеей, с большими волосатыми руками крестьянина, увесистыми кулаками. На его круглом лице выделялись очень густые брови, из-под которых сверкал мрачный и проницательный взгляд. Седеющие волосы были под­стрижены ежиком.