Уилки Коллинз - Закон и жена

Декстер остановился на половине фразы и схватился рукою за голову. Он походил теперь не на страждущего человека, а на человека, потерявшего нить своих мыслей.

Не помочь ли мне ему найти эту нить? Или будет благоразумнее хранить молчание?

Я угадывала его намерение. Под видом итальянской сказки он хотел опровергнуть свою уверенность в невиновности мистрис Бьюли и доказать, почему могла служанка совершить это преступление. Если б он сумел доказать эти мотивы, цель его была бы достигнута. Мое расследование, которое при случае могло бы обратиться прямо на него, было бы таким образом направлено на другую личность. Невинная горничная сосредоточила бы на себе мои подозрения, а Декстер благополучно остался бы в стороне.

Я решилась предоставить его самому себе и не сказала ни слова.

Минуты шли за минутами. Я ждала в мучительной тревоге. Это был критический момент. Если бы ему удалось подобрать подходящий повод к преступлению горничной, он одним этим доказал бы, что вполне владеет своими умственными способностями. Но вопрос был в том, удастся ли ему.

Ему удалось! Правда, что придуманный повод был не новый и не особенно убедительный и стоил ему больших усилий. Но как бы то ни было, он нашел мотив для совершения убийства.

— Кунигунда, — продолжал он, — вынула из шкатулки сложенную бумажку и развернула ее. — Посмотри на это, — сказала она. Деморида взглянула и снова упала к ногам своей госпожи в ужасе и отчаянии. Кунигунда открыла позорную тайну из прошлого своей горничной. Она может сказать ей: — Выбирай одно из двух: или я открою твою тайну, которая обесчестит и тебя, и твоих родителей, или повинуйся мне. — Деморида покорилась бы бесчестью, если б оно касалось только ее одной, а не падало также на ее честных родителей. Ей остается только одно, она не может надеяться на пощаду со стороны Кунигунды и потому старается, по крайней мере, доказать ей, что к этому существуют серьезные преграды. — Сударыня! — вскричала она. — Как могу я сделать это, когда там постоянно находится сиделка. — Кунигунда отвечала: — Сиделка временами спит, иногда выходит из комнаты. — Деморида продолжала настаивать: — Но дверь в спальню заперта, и ключ у сиделки.

Ключ! Я тотчас же вспомнила о пропавшем ключе. Он, как видно, сам вспомнил это и сожалел, что слова эти вырвались у него из уст. Я решила сделать Бенджамину знак, чтобы он писал. Я сидела, облокотившись на кресло, и стала играть своей сережкой. Бенджамин тотчас же взялся за карандаш и положил записную книжку так, чтобы Ариель не могла ее увидеть, если бы случайно взглянула в его сторону.

Мы ждали, когда заблагорассудится Декстеру продолжать. Молчание длилось довольно долго. Он опять провел рукою по лбу. Глаза его становились все более и более тусклыми. Вместо того чтобы продолжать рассказ, он вдруг обратился к нам с вопросом:

— На чем же я остановился?

Мои надежды так же быстро исчезли, как и возродились. Но я отвечала ему, не обнаружив этой перемены.

— Вы остановились, — сказала я, — как Деморида говорила Кунигунде…

— Да, да! — прервал он меня, — но что она говорила?

— Она говорила, что дверь в спальню заперта и ключ у сиделки.

— Нет, — вскричал он порывисто, — это неправда. Я ничего не говорил о ключе.

— Мне показалось, что вы это сказали, мистер Декстер.

— Никогда я этого не говорил, я сказал что-то другое, а вы забыли.

Спорить с ним я не решилась, боясь последствий. Мы ждали молча. Бенджамин, повинуясь моему капризу, записал слова, которыми мы обменялись с Декстером. Он машинально держал в руке карандаш, готовый продолжать свое дело. Ариель, поддавшаяся усыпительному действию вина, пока голос Декстера раздавался у нее в ушах, тотчас же заметила наступившее молчание. Она беспокойно осмотрелась кругом и уставила глаза на своего господина.

Он сидел молча, держась за голову рукой и как бы стараясь собрать рассеявшиеся мысли и проникнуть через окружающий его мрак.

— Господин! — жалобно воскликнула она. — Что же стало со сказкой?

Он вздрогнул, точно она пробудила его ото сна, нетерпеливо тряхнул головой, как бы желая сбросить с себя давившую его тяжесть.

— Терпение! Терпение! Еще дослушаете сказку.

Он схватился за первую подвернувшуюся мысль, не думая, относится ли она к прерванному рассказу.

— Деморида упала на колени и залилась слезами. Она сказала…

Он остановился и бессмысленно посмотрел вокруг.

— Какое имя дал я другой женщине? — спросил он после минутного молчания, не обращаясь ни ко мне, ни к кому-либо другому.

— Вы назвали другую женщину Кунигундой, — подсказала я.

При звуке моего голоса глаза его медленно обратились ко мне, но смотрел он не на меня, а как бы в пространство. Глаза были мутны, пусты, бессмысленны и неподвижны. Даже голос его изменился, когда он заговорил. Он произносил слова тихо, бессознательно, монотонно. Я слышала что-то похожее на это, сидя у постели Юстаса во время его бреда, когда он говорил, не отдавая себе в том отчета. Уж не настал ли конец?

— Я назвал ее Кунигундой, — повторил он, — а другую…

Он опять замолчал.

— Другую назвали вы Деморидой, — прибавила я.

Ариель взглянула на Декстера в недоумении. Она с нетерпением потянула его за рукав куртки, чтобы привлечь к себе его внимание.

— Разве это сказка, господин? — спросила она.

Он отвечал, не глядя на нее и по-прежнему устремив неподвижный взор в пространство.

— Это сказка, — произнес он бессознательно. — Но зачем Кунигунда? Зачем Деморида? Зачем не просто госпожа и служанка? Так гораздо удобнее помнить…

Он постарался приподняться в кресле и задрожал.

— Что же сказала служанка госпоже? — пробормотал он. — Что? Что? Что?

И опять остановился. Потом вдруг как бы пришел в себя. Не новая ли мысль озарила его или он нашел потерянную нить старой мысли? Трудно решить, только он вдруг быстро проговорил странные слова:

— Письмо. Служанка сказала «письмо». О, сердце мое, каждое слово было ударом кинжала в мое сердце. О, письмо! Ужасное, ужасное письмо!

Что хотел он сказать? Что значили эти слова? Не восстали ли перед ним события, случившиеся в Гленинче, и он говорит о них, воображая, что продолжает свою сказку? Может быть, несмотря на исчезновение других способностей, сохранилась еще память? Не истина ли, не страшная ли истина мерцает передо мною во мраке, не ее ли говорит он перед окончательным исчезновением рассудка? Я едва переводила дыхание, невыразимый ужас всю охватил меня.

Бенджамин с карандашом в руке бросил на меня выразительный взгляд. Ариель была спокойна и довольна.

— Продолжайте, господин, — просила она. — Мне это нравится. Продолжайте сказку.

Он продолжал, как человек спящий с открытыми глазами и говорящий во сне: