Дороти Сэйерс - Встреча выпускников

— И я выбрал именно то время, когда обязан был думать только о вас, чтобы навязывать вам себя, требовать вас, как глупый высокомерный дурак — как если бы мне достаточно было только попросить, чтобы получить. Харриет, я хочу, чтобы вы знали, что, независимо от того, на что это было похоже, мои ошибки не были ничем худшим, чем тщеславием и слепым, ребяческим нетерпением получить свой собственный шанс.

Она покачала головой, не находя слов.

— Я нашёл вас, — продолжил он немного более спокойно, — без каких-либо надежд или ожиданий в то время, когда считал, что никакая женщина никогда не сможет значить для меня ничего, разве только легкомысленно продать мне удовольствие или дать его в обмен. И я так боялся потерять вас прежде, чем смог бы за вас ухватиться, что я выболтал всю свою жадность и страх, как если бы, — да поможет мне Бог — вам было не о чём думать, кроме как обо мне и моём ветреном самомнении. Как если бы это имело значение. Как если бы само слово любви не было самой большой дерзостью, которую мужчина мог тогда совершить по отношению к вам.

— Нет, Питер. Совсем не так.

— Моя дорогая, вы продемонстрировали, какого вы мнения обо мне, когда сказали, что согласны жить со мной, но не выйти за меня замуж.

— Не надо. Мне стыдно за эти слова.

— Не настолько стыдно, как было стыдно мне. Если бы вы знали, как я старался это забыть. Я говорил себе, что вы боитесь социальных последствий брака. Я успокаивал себя притворством, что ваше предложение доказывает, что я вам хоть немного понравился. Я поддерживал своё тщеславие в течение многих месяцев, прежде чем принял оскорбительную правду, которую должен был понять с самого начала: вы настолько были сыты по горло моими домогательствами, что готовы были бросить себя мне в качестве кости, которую бросают собаке, чтобы она отстала.

— Питер, но это не так. Это именно собой я была сыта по горло. Ведь я попыталась всучить вам фальшивую монету вместо брака!

— По меньшей мере у меня хватило порядочности, чтобы понимать, что я не могу взять её в погашение долга. Но я никогда не смел сказать вам, что тот ваш упрёк значил для меня, когда я, наконец, понял его значение… Харриет! Я не особенно силён в религии или этике, но я действительно признаю некий кодекс поведения. Я действительно знаю, что худший грех — возможно, единственный — который может совершить страсть, это лишить человека радости. Она должна стать весёлым счастьем или адом, а середины нет… Не поймите меня неправильно. Я часто покупал… но никогда не принуждал к продаже и не требовал жертвы… Ради Бога, никогда не считайте, что вы мне что-то должны. Если у меня не может быть подлинной вещи, я смогу обойтись имитацией. Но я никогда не приму капитуляции или крестной жертвы… Если вы сейчас достигли того состояния, что чувствуете ко мне хоть какие-то добрые чувства, скажите мне, что больше никогда не сделаете мне такого предложения вновь.

— Ни за что на свете. Ни теперь и ни когда-либо. И дело не только в том, что теперь я почувствовала, что сама представляю ценность. Просто когда я делала вам это предложение, для меня оно ничего не значило, теперь же — значит.

— Если вы осознали собственную ценность, — сказал он, — это самый важный результат… Мне потребовалось много времени, чтобы извлечь свой урок, Харриет. Я должен был разрушать, кирпич за кирпичом, барьеры, которые я создал своим собственным эгоизмом и безумием. Если через все эти годы мне удалось возвратиться к точке, с которой я должен был начать, вы сможете сказать, что это так, и дать мне отойти, чтобы я мог начать всё сначала? Несколько раз за последние дни мне казалось, что вы начинаете чувствовать так, как если бы эти несчастные годы можно было стереть и забыть.

— Нет, не это. Просто теперь я рада вспоминать о них.

— Спасибо. Это намного больше, чем я ожидал или заслужил.

— Питер, несправедливо, что я позволяю вам всё это говорить. Именно я должна извиниться. Пусть я даже вам больше ничем и не обязана, но в том, что я обрела чувство собственного достоинства — это ваша заслуга. И я обязана вам своей жизнью…

— Ага! — сказал он, улыбаясь. — Но я позволил вам отдать этот долг, разрешив рискнуть собственной жизнью. Это было последним ударом, который растоптал моё тщеславие.

— Питер, но я действительно это ценю. Разве мне нельзя быть за это благодарной?

— Я не хочу благодарности…

— Но разве вы не возьмёте теперь то, что я хочу вам дать?

— Если вы так чувствуете, тогда я не имею никакого права отказываться. Давайте, обнулим все счета, Харриет. Вы уже дали мне намного больше, чем осознаёте. Вы свободны теперь и навсегда, насколько дело касается меня. Вчера вы наблюдали, к чему могут привести личные притязания, хотя у меня и не было намерений, чтобы вы увидели всё это в таком жестоком варианте. Но если обстоятельства заставили меня быть немного более честным, чем мне бы хотелось, всё-таки я и сам намеревался быть честным.

— Да, — глубокомысленно заметила Харриет. — Я не могу представить, что вы игнорируете факт, чтобы защитить диссертацию.

— Какая была бы от этого польза? Что бы я приобрёл, позволив вам поверить в ложь? Я собирался в барственной манере предложить вам небо и землю. И обнаружил, что всё, что я могу дать вам, — это Оксфорд, который уже и так ваш. Смотрите! Пройдите вокруг и посмотрите на его башни. Это было моей скромной привилегией почистить и отполировать вашу собственность и представить её вам для осмотра на серебряном подносе. Вступите во владение вашей собственностью и не бойтесь удивляться, как обычно говорится в другой связи.

— Питер, дорогой, — только и вымолвила Харриет. Она повернулась спиной к яркому городу, прислонилась к балюстраде и всмотрелась на него. — Чёрт побери!

— Не волнуйтесь, — сказал Питер. — со мной всё в порядке. Между прочим, дело идёт к тому, что на следующей неделе мне вновь светит Рим. Но я не уеду из Оксфорда до понедельника. В воскресенье проходит концерт в Баллиоле. Сможете пойти? У нас будет ещё один волшебный вечер и мы успокоим наши души концертом Баха для двух скрипок. Если вы ещё вытерпите меня. После этого я удалюсь и оставлю вас…

— Уилфриду и компании, — закончила Харриет с некоторым раздражением.

— Уилфрид? — переспросил Питер, на мгновение озадаченный, поскольку его ум не смог совершить этот резкий заячий прыжок в сторону.

— Да, я переписываю Уилфрида.

— О Боже, да, конечно! Парень с болезненным сомнением. Как его дела?

— Думаю, ему лучше. Уже почти стал человеком. Полагаю, я должна буду посвятить книгу вам: «Питеру, который сделал Уилфрида таким, каков он есть», что-то в этом роде… Не смейтесь, я действительно работаю над Уилфридом.