Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

Фи пришла быстро, в ее руке была чашка с чаем, без блюдца. Шумно отхлебнув из нее, она опустилась на стул, который недавно покинула Дженни. Усилием воли Пуаро не моргнул глазом, услышав хлюпающий звук.

– Я мало что знаю о Дженни, – начала она. – Только то, о чем она сама обмолвилась, так или иначе. Она работает у одной дамы, у которой большой дом. Там и живет. Сюда приходит регулярно, за пирожками и кофе для ее светлости, когда та устраивает вечеринки, маскарады и прочее в том же духе. Едет сюда через весь город – так она сама сказала однажды. Из наших клиентов многие приезжают издалека. Дженни всегда задерживалась выпить чаю. «Мне как обычно, пожалуйста», – говорила она, входя, как будто сама была леди. Думаю, она играла в леди или так казалось из-за ее голоса. От рождения он у нее точно был другой. Наверное, потому она больше помалкивает, боится сказать что-нибудь невпопад.

– Прошу прощения, – перебил Пуаро, – но откуда вам известно, что мадемуазель Дженни не всегда говорила так, как сейчас?

– А вы часто видите прислугу, которая говорит так правильно? Я – нет.

– Oui, mais… [6]То есть это просто догадка, и ничего более?

Фи Спринг нехотя согласилась, что ничего более основательного у нее нет. И что все время, сколько она знает Дженни, та говорила «как настоящая леди».

– Про Дженни я вот что скажу: она чайная душа, а значит, здравый смысл у нее, по крайней мере, есть.

– Чайная душа?

– Вот именно. – Фи потянула носом запах кофе, исходивший от чашки Пуаро. – У всех, кто хлещет кофе вместо того, чтобы пить нормальный вкусный чай, мозги не в порядке, вот что.

– А вы не знаете имени дамы, у которой работает Дженни, или адреса ее большого дома? – спросил Пуаро.

– Нет. И фамилии Дженни тоже не знаю. Знаю только, что много лет назад с ней произошла какая-то история, которая разбила ей сердце. Она сама раз так сказала.

– Разбила сердце? А она объяснила вам, как?

– Как обычно, – решительно ответила Фи. – Раз, и вдребезги.

– Я хотел сказать, что у разбитого сердца может быть много причин: безответная любовь, к примеру, или смерть возлюбленного в молодом возрасте…

– Ну, этого мы так и не узнали, – с некоторой горечью отозвалась Фи. – И не узнаем. Она только сказала: разбитое сердце, и все. Видите, у Дженни одна проблема: она молчит. Да продолжай она сидеть прямо напротив вас на этом вот стуле, вы бы все равно смогли ей помочь не больше, чем сейчас, когда она сбежала неизвестно куда. Она закрыта, вся в себе, и в этом ее главная беда. Ей нравится упиваться своими несчастьями, каковы бы они ни были.

«Вся в себе»… Эти слова напомнили Пуаро один вечер четверга здесь же, в «Плезантс», когда Фи болтала об одной посетительнице.

– Она не задает вопросов, n’est-ce pas? [7]– спросил он. – Ее не интересует беседа или принятые в обществе правила? И ей безразличны любые события, которые происходят с другими?

– Точно! – Фраза Пуаро произвела на Фи впечатление. – Любопытства в ней ни на грош. В жизни не видела человека, до такой степени занятого своими заботами. Она никого не замечает – ни мира, ни людей в нем. Никогда не спросит, как у тебя жизнь, как дела… – Фи склонила голову набок. – А вы быстро соображаете, правда?

– Все, что я знаю, я услышал от вас, мадемуазель, пока вы разговаривали с другими официантками.

Фи покраснела.

– Удивляюсь я, охота же вам нас слушать.

В намерения Пуаро не входило смущать девушку еще больше, поэтому он не стал говорить ей о том, что привык ждать четверга не только ради ужина в «Плезантс», но и ради ее еженедельных историй о постоянных посетителях, которых он называл про себя «персонажами из кофейни» – к примеру, о мистере Не Совсем То, который каждый раз заказывает еду, а через несколько минут отменяет заказ, объясняя, что это не совсем то, что он хотел.

Не время было расспрашивать Фи о том, придумала ли она какое-нибудь прозвище самому Пуаро, которым пользовалась в его отсутствие – наверняка что-нибудь связанное с его пышными усами.

– Итак, мадемуазель Дженни не имеет обыкновения интересоваться делами других, – задумчиво произнес Пуаро, – но, в отличие от большинства людей, которые обращают мало внимания на то, что думают и говорят вокруг них, зато много и охотно говорят о себе, она не делает и этого, верно?

Брови Фи поползли наверх.

– Вот это память у вас. Снова в яблочко… Нет, Дженни не любительница поговорить о себе. Задашь ей вопрос, она ответит, но без подробностей. Не хочет надолго отвлекаться от своих мыслей. Дрожит над ними, как скупой над золотом, вот только радости они ей не приносят, о чем бы она там ни думала. Я уже давно перестала пытаться ее разгадать.

– Она размышляет о своем разбитом сердце, – пробормотал Пуаро. – И об опасности.

– Это она сказала, что она в опасности?

– Oui, mademoiselle. Я сожалею, что оказался недостаточно проворен и дал ей так скоро уйти. Если с ней что-нибудь случится… – Пуаро покачал головой, сожалея о потере душевного равновесия, которое было у него, когда он пришел сегодня вечером сюда. Потом он ударил ладонью по столу, точно приняв какое-то решение. – Я вернусь сюда demain matin [8]. Вы говорите, она часто здесь бывает, n’est-ce pas? Я найду ее раньше, чем ее подстережет опасность. На этот раз Эркюль Пуаро, он будет быстрее!

– Быстрее ли, медленнее, какая разница, – сказала Фи. – Никто не найдет Дженни, сиди она хоть у всех под самым носом, и никто не сможет ей помочь. – Она встала и забрала у Пуаро тарелку. – Незачем хорошей еде пропадать понапрасну, – закончила она.

Так все и началось, в четверг вечером, 7 февраля 1929 года, с Эркюля Пуаро, и Дженни, и Фи Спринг; в кофейне «Плезантс», среди полок, прогнувшихся под тяжестью посуды.

Или, точнее говоря, может показаться, что все началось именно там. Вообще-то истории из настоящей жизни не имеют ни начала, ни конца, так я считаю. С какой стороны к ним ни подойди, отовсюду видно, что они уходят в прошлое до бесконечности, и так же далеко и неумолимо простираются в будущее. Просто невозможно сказать: «Так, ну, значит, здесь все и кончилось», и подвести черту.

К счастью, в реальных историях бывают герои и героини. Сам не являясь таковым и не питая надежды им стать, я прекрасно понимаю, что они все же существуют.

В тот четверг вечером меня не было в кофейне. Мое имя упоминалось – Эдвард Кэтчпул, друг Пуаро, полицейский из Скотленд-Ярда, чуть старше тридцати лет (тридцать два, если быть точным), – но сам я там не присутствовал. Тем не менее я решил восполнить пробел в собственном опыте с целью записать историю Дженни. К счастью, у меня есть показания Пуаро, а лучшего свидетеля, чем он, не сыщешь.

Я пишу это исключительно для себя. Когда мой отчет будет готов, я стану читать и перечитывать его до тех пор, пока ужас, который я испытываю сейчас при одном взгляде на слова, выходящие из-под моей руки, не сменится иным ощущением, пока вместо «Как такое могло произойти?» я не начну думать «Да, именно так все и было».