Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой

– Мы должны немедленно ехать в «Блоксхэм», Кэтчпул, – сказал Пуаро, оглаживая затянутой в перчатку рукой роскошные усы. – Как только придет машина.

– Она должна была прийти еще десять минут назад, – сказала Бланш. – Но в том, что шофер запаздывает, есть свой плюс – теперь вы можете взять с собой мистера Кэтчпула.

– Что за срочность? – спросил я.

– Произошло еще одно убийство, – ответил Пуаро. – В отеле «Блоксхэм».

– О боже! – На несколько секунд меня охватила самая жалкая паника. Значит, все продолжается: положение трупов. Один, два, три, четыре…

Восемь безжизненных рук, ладонями вниз…

«Возьми его за руку, Эдвард»…

– Дженни Хоббс? – спросил я Пуаро, чувствуя, как кровь набатом стучит у меня в ушах.

Надо было слушать его, когда он говорил об опасности. Ну почему я не отнесся к его словам серьезно?

– Я не знаю… А, так вам тоже известно ее имя! Месье Лаццари вызвал меня по телефону, и с тех пор я больше не могу с ним связаться. Bon, вот наконец и машина.

Направляясь к автомобилю, я вдруг почувствовал, что меня тянут назад. Обернувшись, увидел Бланш Ансворт, она дергала меня за рукав.

– Будьте осторожнее в отеле, мистер Кэтчпул. Я не переживу, если с вами случится там что-нибудь плохое.

– Конечно, я буду осторожен.

Ее лицо приняло зверское выражение.

– И вообще, по-моему, незачем вам туда ходить. Что он там делал, этот тип, которого убили на этот раз? В «Блоксхэме» ведь уже убили троих, и все на прошлой неделе! Так почему ему было не остановиться где-нибудь в другом месте, если он не хотел, чтобы с ним случилось такое? Это неправильно – он не обращал внимания на тревожные сигналы, а вы теперь разбирайтесь с его делом.

– Так я и скажу его трупу, в самых недвусмысленных выражениях. – Я решил, что если буду шутить и улыбаться, то скорее успокоюсь.

– Поговорите лучше с другими гостями, пока будете заниматься этим делом, – ответила Бланш. – Скажите им, что у меня есть две свободные комнаты. Пусть здесь не так роскошно, как в «Блоксхэме», но постояльцы хотя бы просыпаются по утрам живыми.

– Кэтчпул, поторопитесь, пожалуйста, – окликнул меня Пуаро из машины.

Поспешно передав Бланш свои чемоданы, я сделал, как мне было велено.

По дороге Пуаро сказал:

– Я очень надеялся, что мне удастся предотвратить четвертое убийство, mon ami. Я потерпел неудачу.

– Ну, я бы не стал так говорить, – ответил я.

– Non?

– Вы сделали, что могли. Если убийца смог совершить задуманное, это еще не значит, что вы потерпели неудачу.

Лицо Пуаро превратилось в маску презрения.

– Если ваше мнение таково, то вы не полицейский, а просто мечта любого убийцы. Конечно, это я потерпел неудачу! – Он поднял руку, не давая мне заговорить. – Пожалуйста, не надо больше глупостей! Расскажите лучше о том, как вы съездили в Грейт-Холлинг. Что еще вам удалось узнать, кроме фамилии Дженни?

Я стал рассказывать о поездке, с каждым словом чувствуя себя все лучше и стараясь не упустить ни одной детали, которую мог бы счесть существенной такой дотошный тип, как Пуаро. В то же время я заметил страннейшую вещь: пока он слушал меня, его глаза позеленели. Впечатление было такое, словно внутри его головы зажегся маленький фонарик и подсвечивал их изнутри, придавая им особую яркость.

Когда я кончил, он сказал:

– Так, значит, Дженни застилала постель Патрику Айву в колледже Сэвиорз в Кембридже. Интересно, правда?

– Почему?

Но вместо ответа я получил еще вопрос.

– Вы не подстерегли Маргарет Эрнст и не проследили за тем, куда она ходила после вашего первого визита в ее коттедж?

– Следить за ней? Нет. У меня не было никаких оснований полагать, что она куда-то пойдет. Она, по-моему, только и делает, что сидит в своей гостиной да смотрит на могилу Айвов.

– У вас были все основания полагать, что после вашего ухода она пойдет к кому-то или кто-то придет к ней, – сказал Пуаро резко. – Думайте, Кэтчпул. Она не захотела говорить с вами о Франсис и Патрике Айв в первый день, n’est-ce pas? «Приходите завтра», – сказала она. А когда вы пришли во второй раз, выложила всю историю. Разве вам не пришло в голову, что причиной такой задержки могло быть ее желание посоветоваться с кем-то еще?

– Нет. Вообще-то не пришло. Скорее она произвела на меня впечатление женщины, которая привыкла обдумывать каждый свой шаг и не принимать скоропалительных решений. К тому же она явно все решает сама, а не бегает за советом к подружке. Вот почему я ничего не заподозрил.

– А вот я, напротив, заподозрил, – сказал Пуаро. – Я подозреваю, что Маргарет Эрнст очень хотела обсудить с доктором Амброузом Флауэрдейлом, что ей говорить, а о чем лучше умолчать.

– Да, если она и советовалась с кем-то, то только с ним, – сделал я уступку. – Его имя то и дело всплывало в нашем разговоре. Было видно, что она им восхищается.

– И все же вы не пошли искать доктора Флауэрдейла. – Пуаро негромко фыркнул. – Как же, вы ведь дали обет молчания, и честь не позволяла вам нарушить его. И неужели это ваше английское чувство приличия заставляет вас говорить «она им восхищается» вместо «она его любит»? Маргарет Эрнст влюблена в Амброуза Флауэрдейла – это же ясно, судя по тому, что вы рассказали! Почему она с такой страстью говорит о викарии и его жене, которых никогда даже не видела? Потому, что ее страсть адресована не им, а доктору Флауэрдейлу, это его чувства она переживает, говоря о преподобном Айве и его супруге, ведь они были его близкими друзьями. Понимаете, Кэтчпул?

Я хмыкнул. Мне-то казалось, что страсть Маргарет Эрнст воспламеняли в том числе принципы, поставленные на карту, и несправедливость, совершенная по отношению к Айвам, но я знал, что говорить об этом сейчас значит понапрасну терять время. Пуаро только прочтет мне еще одну лекцию о моей неспособности распознать любовное чувство. Желая дать ему пищу для иных размышлений, кроме моих неисчислимых ошибок и слабостей, я рассказал о своем визите в «Плезантс» и разговоре с официанткой Фи Спринг.

– Что это, по-вашему, значит? – спросил я, когда наш автомобиль подпрыгнул на чем-то, что, должно быть, лежало поперек дороги.

И снова Пуаро не обратил внимания на мой вопрос. И сам спросил меня, все ли я ему рассказал.

– О том, что произошло в Грейт-Холлинге, – да. Осталась лишь одна новость, о дознании, которое было сегодня. Этих троих отравили. Цианидом, как мы и думали. Но есть одна странность: в их желудках не было найдено никакой пищи. Харриет Сиппель, Ида Грэнсбери и Ричард Негус ничего не ели в течение нескольких часов до смерти. А это значит, что мы не знаем, куда девался чай, заказанный на троих.

– Ага! Ну вот, одной загадкой меньше.

– Меньше? По мне, как раз наоборот – больше. Или я не прав?