Жорж Сименон - Шлюз № 1

Чувствовалось — застарелая злость так глубоко сидит в нем, что ему вроде бы и сказать о ней больше уже нечего. В поисках новой темы он придвинул ящик с сигарами.

— Хотите? Если предпочитаете трубку, не стесняйтесь.

А сам нервно теребил подвернувшуюся под руку вышитую салфетку.

— Подумать только, на что они гробят время! А этот тупоумный офицеришка все решает шахматные задачи — знаете, какие печатают на последней странице журналов.

Дюкро о чем-то задумался, а Мегрэ, уже начавший его понимать, усмехнулся: он по глазам видел, что тот думает совсем не о том, что говорит.

Его глаза! Они исподтишка следили за комиссаром.

Пытались его оценить. Не переставая, вопрошали, верным ли было их первое впечатление. А еще выискивали его слабые стороны.

— Что сталось с вашей любовницей?

— Я велел ей съехать, а куда она делась — не знаю.

За это она появилась на похоронах в глубоком трауре.

Это с ее-то рожей, размалеванной, как у престарелой шлюхи!

Было видно, что он по-настоящему мучается. Все, включая даже предметы, как вот эта салфетка, которую он без конца теребил, раздражало его, вызывало отвращение.

— У «Максима» она всегда была куда как хороша и очень весела. Совсем не такая, как моя жена и ей подобные. Я снял для нее квартиру, а она тут же растолстела, стала сама себе шить и готовить — что простая привратница.

Мегрэ уже давно разобрался, в чем суть этой трагикомедии, отравлявшей Дюкро жизнь. Когда-то он начал с нуля, теперь греб деньги лопатой. Вел дела с крупными буржуа, узнал кое-что об их образе жизни.

А домашние за ним не поспели. У его жены, владелицы престижной дачи в Самуа, остались привычки и замашки той поры, когда ей приходилось стирать белье на палубе баржи, а из дочки выросла всего лишь карикатурная мещанка.

Все это Дюкро переживал как личное оскорбление; он прекрасно видел, что, несмотря на большой белый дом, шофера, садовника, соседи не принимают его всерьез. И с завистью наблюдал за ними на их лужайках и террасах. Выходил из себя от злости и в знак протеста харкал на землю, совал руки в карманы и во всю глотку ругался.

Теперь, услышав на лестнице шаги, он со вздохом объявил:

— Вот и остальные.

В гостиную торжественно вошли его дочь и зять, оба в черном, тщательно причесанные, и поклонились со скорбной сдержанностью людей, которых постигло большое горе.

— Очень приятно, сударь. Отец часто говорил о вас и…

— Ладно, ладно. Лучше чего-нибудь выпейте.

В их присутствии злость разобрала Дюкро еще больше. Стоя у окна, он смотрел на ограду, темневшую на фоне Сены.

Зять — невыразительный блондин — держался учтиво и смиренно.

— Глоток портвейна? — предложил он жене.

— А вы что пили, господин комиссар?

Тут Дюкро, все еще стоявший у окна, нетерпеливо забарабанил пальцами по стеклу, видимо прикидывая, что бы такое сказать понеприятнее. Во всяком случае, внезапно обернувшись, он бросил:

— Комиссар интересовался вами. Он знает о ваших долгах, и мне пришлось сказать, что моя смерть могла бы все уладить. А смерть Жана еще и удвоила ваши ожидания.

— Папа!.. — вскрикнула дочь и поднесла к глазам платок с траурной каймой.

— «Папа»!.. — передразнил Дюкро. — В чем дело?

Я, что ли, залезал в долги? Может, это я желаю жить на юге?

Родственники давно привыкли к подобным выходкам, и Дешарм был во всеоружии: губы его тут же тронула еле заметная печальная улыбка, словно он считал такие разговоры не более чем шуткой или проявлением мимолетного дурного настроения. У офицера были красивые белые руки с длинными пальцами; он постоянно их поглаживал, играя с платиновым обручальным кольцом.

— Я говорил вам, что они ждут ребенка?

Берта Дешарм спрятала лицо. Сцена была тягостная. Дюкро это прекрасно понимал и нарочно делал все, чтобы усугубить неловкость. Через двор к крыльцу прошел шофер; Дюкро распахнул окно и окликнул его:

— В чем дело?

— Вы мне велели…

— Да, да. Так что же?

Сбитый с толку шофер кивнул на человека, сидевшего на траве по ту сторону ограды и достававшего из кармана кусок хлеба.

— Идиот!

Окно захлопнулось. На террасе служанка в белом фартуке накрывала на стол под красным тентом.

— Неужели ты знаешь только одно — что на обед?

Дочь тотчас воспользовалась возможностью уйти, а Дешарм сделал вид, будто просматривает на рояле ноты.

— Вы играете? — поинтересовался Мегрэ.

Ответил за зятя Дюкро:

— Он? В жизни не играл. В этом доме вообще никто не играет. Рояль здесь только для шику, да и все остальное тоже.

И хотя в комнате было прохладно, на лбу у него выступил пот.

Соседи слева все еще играли в теннис, и в то время, когда семейство Дюкро обедало на террасе, ливрейный слуга вынес им на корт прохладительные напитки. Красный тент не полностью защищал сидящих за столом от солнца, и под мышками черного шелкового платья Берты Дешарм проступили мокрые полукружия.

Дюкро был взвинчен до предела. Следить за его вымученными репликами и движениями стало попросту утомительно.

Когда подали рыбу, он потребовал, чтобы ему показали блюдо, понюхал, ткнул пальцем и рявкнул:

— Уберите!

— Но, Эмиль…

— Уберите! — повторил он.

Из кухни жена его вернулась с красными глазами. А он, повернувшись к Мегрэ, с усилием выдавил:

— Значит, со среды вы выходите в отставку. С вечера или с утра?

— В полночь.

Дюкро, помолчав, обратился к зятю:

— Знаешь, сколько я ему предложил за работу у меня? Сто пятьдесят тысяч. А если захочет, получит и все двести.

Разговаривая, он не спускал глаз с прохожих за оградой. Он был до смерти напуган. И Мегрэ, который один только понимал, что происходит, испытывал куда больше неловкости, чем остальные: человек, старающийся преодолеть страх, являет собой зрелище поистине трагичное, однако в чем-то неприятное и даже смешное.

За кофе Дюкро снова завелся.

— Поглядите-ка, — сказал он, жестом обводя сидевших за столом, — вот это и называется семьей.

Семья — это, прежде всего, человек, который тащит на горбу весь груз, тащил всегда и будет тащить, пока не сдохнет. Потом остальные — куча бездельников, вцепившихся в него мертвой хваткой…

— Опять за свое? — заметила дочь, вставая.

— Правильно делаешь. Пойди пройдись. Может, это твое последнее счастливое воскресенье.

Она вздрогнула. Муж ее, вытиравший салфеткой губы, поднял голову. А г-жа Дюкро, похоже, ничего не расслышала.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего! Ровным счетом ничего. Продолжайте готовиться к переезду на юг.

Зять, видимо совершенно лишенный чувства ситуации, доверительно сообщил:

— Мы тут с Бертой еще раз прикинули и решили, что юг — это все-таки далековато. Если найдем что-нибудь подходящее на Луаре…