Жорж Сименон - Три комнаты на Манхаттане

— Дайте мне слово, что вы меня с ней познакомите.

— Ну конечно же.

Они вошли в бар № 1, где пианист по-прежнему лениво перебирал клавиши вялыми пальцами. Она, как и Кэй, шла перед ним с инстинктивной гордостью женщины, за которой следует мужчина, потом села, откинув на плечи, как и та, свое манто, открыла сумку, чтобы вынуть сигарету, и стала искать зажигалку.

Интересно, а будет ли она также вступать в беседу с метрдотелем?

Как и у Кэй, у нее в этот поздний час появились под глазами признаки утомления, а из-под косметики стала проступать некоторая дряблость щек.

— Вы мне не можете дать прикурить? У меня кончился бензин в зажигалке.

Она, смеясь, дунула ему в лицо дымом, а чуть позже, склонившись к нему, прикоснулась губами к его шее.

— Расскажите мне еще что-нибудь о Кэй.

Но в конце концов она потеряла терпение и сказала, поднимаясь:

— Пойдемте!

И куда же они собираются отправиться на этот раз? Может быть, они оба уже догадывались — куда… Находились они на Гривич-Виледж, в двух шагах от Вашингтон-сквер. Она крепко уцепилась за его руку и прижалась к нему.

При ходьбе он ощущал тепло ее бедра.

Это же была Кэй! Несмотря ни на что, он искал Кэй, и ему казалось, что он чувствует ее прикосновение и слышит ее негромкий голос, в котором начинали звучать нотки волнения.

Они остановились внизу, у входа. Комб замер на какое-то мгновение, казалось, на долю секунды закрыл глаза, потом нежным и вместе с тем усталым, покорным жестом, в котором чувствовалась жалость к ней, к себе и еще больше к Кэй, пригласил ее войти в дом.

Она стала подниматься впереди него. У нее тоже спустилась петля на чулке. Поднявшись на несколько ступеней, она спросила:

— Еще выше?

И действительно, она же ведь не знала! Остановившись на предпоследнем этаже, она старалась не смотреть на него.

Он открыл дверь и протянул руку к выключателю.

— Нет, не зажигайте свет, пожалуйста!

В комнату проникали тусклые и куцые отблески уличных фонарей, которые освещали ночной город.

Он ощутил совсем близко мех, шелковое платье, теплоту тела и, наконец, влажные губы, которые жадно искали его рот. Он подумал: «Кэй…

» Потом они рухнули в постель.

Теперь они лежали, не говоря ни слова, не двигаясь, прижавшись друг к другу. Они оба не спали, и каждый это знал. У Комба были открыты глаза, и он видел в тусклом освещении совсем рядом с собой контур щеки и носа, на котором поблескивали капельки пота. Они чувствовали, что им ничего не оставалось, как молчать и ждать.

И вдруг на них обрушился громкий звук, раздался звонок телефона, причем он казался таким сильным и так неистовствовал, что они вскочили на ноги, еще не очень ясно понимая, что происходит.

Дальнейшие события развернулись самым нелепым образом: Комб в смятении не сразу нашел аппарат, которым он пользовался всего один раз, и тогда Джун, чтобы помочь ему, включила лампу у изголовья кровати.

— Алло… Да.

Он не узнавал собственный голос. Совершенно голый, стоял он посреди комнаты, держа в руке телефон. Выглядело все это очень глупо.

— Да, Франсуа Комб, да.

Он увидел, что она собирается встать и шепчет:

— Ты, может быть, хочешь, чтобы я вышла?

К чему? Куда? Разве она не будет все слышать и в ванной комнате?

И она снова легла, повернулась на бок. Ее волосы раскинулись на подушке, они были почти такого же цвета, как и волосы Кэй, находившиеся на том же самом месте.

— Алло…

Он задыхался.

— Это ты, Франсуа?

— Да, я, моя дорогая.

— Что с тобой?

— Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. Голос у тебя какой-то странный.

— Я был внезапно разбужен.

Ему было стыдно оттого, что он лжет, не только потому, что это была его Кэй, но прежде всего потому, что он это делает в присутствии другой женщины, которая смотрит на него.

Почему же, если уж она выразила готовность выйти, не проявляет сейчас достаточно деликатности, чтобы хотя бы повернуться спиной к нему? Она же уставилась на него одним глазом, и он не может оторвать свой взгляд от этого глаза.

— Знаешь, дорогой. У меня для тебя хорошая новость. Я вылетаю самолетом завтра или, скорее, уже сегодня. Я буду в Нью-Йорке вечером.

Алло…

— Да.

— Ты ничего не говоришь. Что с тобой, Франсуа? Ты что-то скрываешь.

Ты сегодня, наверное, виделся с Ложье?

— Да.

— Держу пари, что ты выпил.

— Да.

— Я так и думала, мой бедняга. Почему ты сразу не сказал? Итак, завтра или, точнее, сегодня вечером…

— Да.

— Посольство сумело достать одно место в самолете. Я не знаю точно, в котором часу он прилетает в Нью-Йорк, ты сможешь узнать. Я лечу рейсом «Пан-Американ». Не спутай, ибо еще есть две компании, чьи самолеты летают по тому же маршруту, но прибывают в другое время.

— Да.

А ему столько нужно было ей сказать! Он так хотел прокричать ей в трубку великую новость о его любви, а вынужден стоять, загипнотизированный устремленным на него глазом.

— Ты получил мое письмо?

— Сегодня утром.

— Не слишком ли много было ошибок? Хватало у тебя мужества дочитать до конца? Я думаю, что уже не буду ложиться, хотя мне не так уж много времени понадобится, чтобы собрать вещи. Да, ты знаешь, сегодня после обеда я смогла на часок выйти и купила тебе сюрприз. Но чувствую, что ты совсем спишь. Ты действительно много выпил?

— Да, кажется.

— Ложье был неприятен?

— Да как тебе сказать? Я все время думал о тебе.

Ему было совсем невмоготу. Хотелось скорее положить трубку.

— До вечера, Франсуа.

— До вечера.

Надо было сделать еще усилия, но у него не получалось, хотя он изо всех сил пытался.

Он чуть было не признался ей:

— Послушай, Кэй, тут я не один в комнате. Ты теперь понимаешь, что я.

Он ей это скажет, когда она вернется. Не нужно, чтобы это рассматривалось как измена и чтобы между ними оставалось что-то недосказанное.

— Засыпай скорее.

— Спокойной ночи, Кэй.

Он медленно подошел к столику и поставил телефон на место. Потом остановился посреди комнаты, застыл, опустил руки, уставившись в пол.

— Она догадалась?

— Не знаю.

— Ты ей скажешь?

Он поднял голову, посмотрел ей в лицо и произнес спокойно:

— Да.

Она еще какое-то время оставалась неподвижной, лежа на спине, выпятив грудь. Потом привела в порядок волосы, спустила на пол одну ногу за другой и стала надевать чулки.

Он не останавливал ее, не мешал ей уходить. И тоже стал одеваться.

Она сказала ему без всякой обиды:

— Я уйду одна. Тебе ни к чему меня провожать.

— Нет, я провожу.

— Не стоит. Она же может снова позвонить.

— Ты думаешь?

— Если она что-то заподозрила, то обязательно еще раз позвонит.

— Я прошу меня простить.

— За что?

— Да ни за что, просто за то, что отпускаю тебя одну.