Джемма О’Коннор - В поисках прошлого

Когда Фрэнк спросил, где в это время находился Гил, Спейн ответил, что мальчик был в машине или в его коттедже, в шоке после того, как стал свидетелем беспощадно жестокого избиения матери собственным отцом. Вот детективы и решили, что старик защищает Крессиду. Или его больше заботил Гил? А гнусные намеки Эванджелин Уолтер на его нежное отношение к мальчику? Фрэнк пошел дальше и принялся изучать улики против Валентайна Суини, обнаруженные в багажнике его брошенной машины: перепачканную кровью одежду убитой женщины, свитер и вельветовые брюки самого Суини, тоже в крови, и деревянный сундучок, набитый личными бумагами покойной. И самая убойная из них: завернутый в газету за то же число миниатюрный диктофон, который — по счастью или в силу особенностей конструкции — оставался включенным в течение всего разговора Эванджелин с Суини. Потрясенный Фил Макбрайд назвал это «настоящим садистским спектаклем, только в словах». После чего сомнений в виновности Суини не осталось. Что было очень удобно, если не сказать больше.

Но одна вещь всегда не давала Фрэнку покоя. По причине весьма своевременной смерти Суини диктофон не был представлен в суде, так что запись никто не подвергал тщательной криминалистической экспертизе, которая, несомненно, потребовалась бы. Не изучалась и связь диктофона и газеты, в которую он был завернут, по крайней мере Фрэнк об этом не слышал. Дело не в том, что он стремился эту связь найти, да к тому же, по молчаливому уговору между ним и Макбрайдом, эта тема вообще считалась табу. И тем не менее мысль об этом опять терзала его даже десять лет спустя. Фрэнк никогда не сомневался, что именно Суини убил Эванджелин Уолтер; нет, его мучило другое: а не помогал ли кто-нибудь убийце? И если да, то кто? И по какой причине?

Маленький Гил опять как бы дергал его за локоть. Превознося Крессиду за ее преданность своему глухому сыну, каждый отдельный свидетель пользовался практически теми же словами: «Ребенок всегда был рядом с ней, она не спускала с него глаз». «Господи, — думал Фрэнк, — предположим, это истинная правда. И что тогда? Ладно, хватит с меня. Хватит!»

Фрэнк стер проклятый файл и выключил компьютер. Гил снова был отодвинут на задний план. И без него проблем предостаточно. Жена вот-вот вернется домой, а он так и не сказал ей ни о своей болезни, ни о необходимости операции, хотя понимал — она посчитает это еще одним примером того, что Фрэнк живет в своем собственном мире, хотя на самом деле он просто не мог справиться с собственным страхом. И еще он виновато признался себе, что и издателя своего не удосужился предупредить о проблемах со здоровьем. Когда Ребекка сообщила ему, что отменила отпуск в честь его предстоящего визита в Лондон, Рекальдо никак не отреагировал. Не преднамеренно, скорее в силу детского желания не вспоминать об операции — может, обойдется. Он криво усмехнулся, пригладил ладонью волосы, радуясь, что избавлен от всех хлопот, связанных с двумя его первыми, уже надоевшими книгами — никаких встреч, просмотров, торжественных обедов «в честь знаменитости», — а теперь появилась возможность, если он проявит должное хитроумие, избежать и всех последующих рекламных мероприятий.

Ему также пришло в голову, что какой-нибудь отвлекающий маневр мог бы помочь им с Кресси преодолеть этот кризис, а ему — ускорить выздоровление. Если бы он уже начал поиски нового дома вместо того, чтобы сбежать в Керри, уже могли бы появиться какие-нибудь варианты. Оглядев скудно освещенную столовую, Фрэнк подумал, насколько мерзко все тут выглядит, особенно если взглянуть глазами вернувшейся домой Кресси. Она всегда ненавидела этот дом, это предместье, близость города. Если бы он тогда все не испортил — в Уотерфорде, когда они шли вдоль реки, — они, вероятно, уже подобрали бы себе идеальный дом; но как только он понял, что они все время избегают даже упоминать о Корибине, тут же испугался, что любой другой дом окажется неподходящим, и мужество его покинуло. Пути назад не было. Нельзя же было в самом деле рассказать детям все, что тогда произошло, дав им возможность самим судить о прошлом.

Рекальдо усилием воли стряхнул с себя апатию. На свете есть тысячи очень привлекательных мест, куда можно перебраться. И вероятно, это окажется вполне им по карману. Продюсеры заплатили ему очень прилично. Единственный сомнительный момент — как долго будет бить этот денежный фонтан. Как и всякого писателя, его беспокоило, на какое время ему хватит вдохновения и удачливости. Фрэнк скрестил пальцы, нетерпеливо отодвинул назад стул и позвал Кэти-Мей.

— Хочешь, поедем в Дублин? — спросил он удочери. — У меня там есть несколько дел, но у нас будет время съесть по гамбургеру. Ну, что скажешь?

— Надо купить цветы для мамочки, — предложила Кэти-Мей.

— Отличная мысль! — Он обнял малышку за плечи и прислонился своей пергаментной щекой к ее щечке.

Три часа спустя они вернулись домой с огромным букетом красных роз, новым кожаным ошейником, поводком для Рафферти и ворохом рекламных объявлений от пяти агентов по продаже недвижимости. Отец и дочь уселись за кухонный стол и стали все просматривать. К его удивлению, просмотрев примерно половину, он наткнулся на подробнейшее описание Корибина с цветной фотографией. Фрэнк смотрел на нее некоторое время, потом толкнул фото через стол к дочери.

— Что думаешь по поводу этого? — спросил он.

— Вот этот мне нравится больше, — заявила Кэти-Мей самым милым и независимым тоном, бросив лишь беглый взгляд на фото. В руке она держала страничку с плохо отпечатавшимся черно-белым снимком великолепно и пропорционально спланированного дома недалеко от Авоки в графстве Уиклоу. — Смотри, папочка, здесь в саду есть загон для собак — Рафферти понравится!

— Вопрос в том, моя маленькая, понравится ли там тебе, — заметил он. Кэти-Мей часто закивала с такой силой, что, казалось, сейчас у нее голова оторвется, и энтузиазм дочки открыл Фрэнку глаза на то, что в своих расчетах они с Крессидой в какой-то момент отодвинули на задний план не только сына, но и дочь. — Тебе не нравилось жить в Оксфорде? — мягко спросил он.

Кэти-Мей подняла удивленный взгляд.

— В общем, нет, — медленно произнесла она. — Мне там школа не очень нравилась. Другие дети надо мной все время смеялись. Говорили, у меня смешной акцент. — Тут у нее скривились губы. — У самих смешной! — Она задумчиво улыбнулась. — Друзей у меня там не было. Ни одной подруги, я же не могла никого пригласить к себе. Потому что дедушка болел. — Она пожала плечами. — Я и вправду очень-очень рада, папочка, что вернулась домой.

— А дедушка? Он тебе нравился? — Дедушка — такое взрослое слово для маленькой девочки! Она всегда называла его именно так, не «дед», не «дедуля» — а это о многом говорило!