Джемма О’Коннор - В поисках прошлого

— Ну, он, конечно, немножко на меня сердился, особенно когда я была еще совсем маленькая. — Кэти-Мей подняла на отца глаза. — Хотел, чтобы я все время вела себя тихо, потому что не любил шум. Но он не всегда был такой. Иногда мне разные истории рассказывал. Про войну. — Тут глаза ее расширились. — А ты знаешь, папочка? Дедушка был солдатом в Греции! И все его товарищи погибли. Пап, а что такое товарищи?

— Друзья, — ответил Фрэнк. — Его друзья.

Кэти-Мей некоторое время обдумывала услышанное.

— Он плакал о них и молился за их бессмертные души! — Она явно повторяла чужие слова. — Очень грустно, правда? Я и не знала, что старые люди тоже плачут. А потом начинал на меня сердиться и кричал, чтобы я убиралась вон. Странный он был немного. Никогда не знаешь, чего от него ждать. Мамочка сказала, он не очень хорошо себя чувствует, потому что очень-очень старый.

— Но он тебе нравился?

Кэти-Мей наморщила носик:

— Ну, не совсем. Он не всегда был добрый, не так, как ты или мамочка. Мне лучше тут, с тобой, а еще лучше будет, когда и мама будет с нами, — добавила она деловым тоном.

И ее отец понял, что никогда еще не ставил себя на место своей маленькой дочери, никогда не пытался вообразить, что это такое — жить в зависимости от капризов старого сварливого скряги. Они с Кресси — хотели того или нет — все запутали и испортили, и больше всех был виноват в этом он сам. Фрэнк буквально отгородил Кресси от всего мира. Использовал свою работу в полиции и школу Гила, чтобы развязать себе руки для новой карьеры. Убедил себя в том, что так надо, потому что его успех нужен его семье, но это было правдой только наполовину. Ему нравилось писать, и он хотел продолжать писать, так как знал, что пишет на хорошем уровне. А поскольку желание сочинять пришло к нему поздно, Рекальдо трясся над ним, над свободой, которую ему принесло творчество. И неизбежный, рано или поздно, конец успешной карьеры его пугал. Равно как и Крессиду. Помня об этом, разве можно было считать писательство лишь потворством собственным желаниям?

В ночь перед похоронами отца Кресси обвинила мужа в том, что он всю жизнь испытывал ее терпение, постоянно устраивая непостижимые испытания для ее любви, ставя всевозможные преграды, которые ей все время приходилось преодолевать. И она была права. И даже если она не скажет этого ему опять, когда услышит о предстоящей операции, все равно будет считать это очередным крушением всех надежд и полным крахом. Его любви или своей? И почему он наделал столько глупостей? Лгал и притворялся. Ведь Кресси прекрасно понимала — так же как и он сам, — что настоящей причиной того, что Фрэнк отказался жить в Оксфорде, было вовсе не то, что он не ладил со своим тестем, а нежелание начинать с нуля там, где его никто не знал. Ему и в голову до настоящего момента не приходило, что их маленькая дочь может чувствовать то же самое.

Рекальдо тяжело поднялся.

— Поедем, малышка, смотаемся в какую-нибудь пиццерию и купим себе чего-нибудь к чаю. — Он с сомнением посмотрел на щенка, который с увлечением драл на куски его старую майку.

— Он тоже поедет с нами, — твердо заявила Кэти-Мей. Она подняла Рафферти с пола и пошла за отцом к машине.

Когда они через полчаса вернулись, возле дома уже был припаркован «фольксваген-жук», а в дверях стояла Крессида с озабоченным выражением на лице. Кэти-Мей выскочила из машины.

— Мамочка, мамочка, мамочка! — кричала она, устремляясь прямо в объятия Крессиды. Рафферти, тявкая, несся следом.

— А это кто? — Крессида освободилась от объятий дочери, подняла щенка и стала рассматривать.

— Это Рафферти! — Кэти-Мей пританцовывала от радости.

Крессида перевела взгляд на Фрэнка и покраснела.

— Вот я и дома, — тихо произнесла она. — Ох, милый, дома! Глазам своим не верю…

Фрэнк положил ей руки на плечи.

— А ты, оказывается, подстриглась, — отметил он, поворачивая жену в разные стороны.

С этой только что уложенной стильной прической она выглядела немного по-мальчишески и очень юной.

— Как мило, — признал он. — Ты прекрасно выглядишь! Добро пожаловать домой, a stoi [34] A stoi ( ирл .) — дорогая. ! — Он заключил ее в объятия и опустил лицо в ее волосы. Они пахли персиком.

«Данкреа лиснинг пост»(архив)

Гостиница «Атлантис» закрывается. Всем известная гостиница, достопримечательность поселка Пэссидж-Саут, спроектированная и построенная швейцарским гостиничным магнатом Отто Блейбергом и торжественно открытая тогдашним тишоком Чарлзом Хоги, будет закрыта. Создается новая холдинговая компания. От властей уже получено разрешение на перепланировку здания и превращение его в жилой дом с квартирами класса «люкс». Женщина, убитая на Трианаке прошлой осенью, владела акциями компании, которой ранее принадлежала эта гостиница.

Когда я проснулся, был уже день. Кто-то барабанил в заднюю дверь. Я знал, что это не Шэй, она никогда не стучала. Я здорово замерз, просто окоченел, умирал от голода, и мне вовсе не хотелось кого-либо видеть, но стук продолжался, становясь все более нетерпеливым. Потом раздался голос:

— Открывай! Я знаю, что ты там!

Голос был женский. Мэрилин Донован. Черт бы ее побрал!

Я потащился к двери и впустил ее. Она огляделась по сторонам, потянула носом застоявшийся воздух.

— Господи! — сказала она. — Видать, лучше не спрашивать, чем ты тут занимался. — Мне захотелось ей врезать. Кого я ненавижу, так это всяких людишек среднего возраста, которые притворяются, что все-все понимают, и вообще любят фамильярничать. Сказать по правде, я всегда держался подальше от взрослых. И тут выдал миссис Донован самый вызывающий взгляд типа «не вздумай ко мне лезть», но она только рассмеялась.

— Ну-ну, — сказала она. — Вижу-вижу, ты страшно свиреп и все такое прочее, вот только, может, ты не откажешься чуток перекусить? Нам надо поговорить. Мне надо с тобой поговорить, Гил Суини.

— Если насчет Шэй…

— Шэй? Кто это, черт побери, — Шэй?

— Я про Норин. Ничем мы с ней тут не занимались, как вы изволили выразиться.

Она опять понюхала воздух — весьма недвусмысленно. Чуть не в лицо мне носом сунулась.

— Значит, ты зовешь ее Шэй? — Она рассмеялась. — Шэй Донован! Звезда эстрады, экрана, новейший поп-идол, так, что ли? — Она наклонила голову. — Звезда сейчас в школе, это во-первых. Я ее сама туда отвезла. Если ты намерен тут болтаться и ждать ее, мне наплевать. Ну, как насчет завтрака?

— А разве у меня есть выбор, миссис Донован?

— Есть, Гил. Еще как есть. Можешь пойти, а можешь и не пойти. Как тебе больше нравится. — Она помолчала. — И чего это ты так враждебно настроен?

И тут — неожиданно и к полному моему отвращению — глаза мои наполнились слезами, и я услышал собственные жалкие всхлипы, которые, как мне показалось, исходили от кого-то другого. Она не двинулась с места, не притронулась ко мне, не стала говорить слова утешения. Просто стояла и спокойно ждала, пока я не взял себя в руки, а потом сказала просто: