Анатолий Галкин - Искатель, 2013 № 03

— Тише, тише, тиш-ш-ше… — послышался убаюкивающий мурлыкающий голос Сехмет. — Не думай ни о чем. Ни о чем…

Сладостная истома парализовала его сознание окончательно, и Ганин полностью погрузился в розовое безмолвие…

Палящее солнце, невыносимо жгучее, какое бывает только в Африке. Выжженная жесткая желтоватая трава саванны. Зной такой, что нет никакой возможности встать, нестерпимо хочется спать, пить, принять прохладный душ… Ганин открыл глаза и понял, что никаких сил подняться у него нет… Но он все же напрягся и сделал усилие встать. Однако на него сразу же навалилась какая-то тяжелая туша — мягкая, теплая, приятная на ощупь, и он, не выдержав, тут же оставил всякие попытки к сопротивлению, а потом что-то теплое, шершавое, как щеточка, шелковистое и влажное, прикоснулось к его коже — раз, другой, третий — к лицу, к шее, к груди, животу…

Ганина передернуло от щекотки, он снова попытался было встать, но тяжелая и в то же время мягкая лапа властно придавила его к самой земле, щекотка сменилась истомой, истома — удовольствием, а удовольствие — наслаждением… Лапа перестала удерживать Ганина на земле, ему самому уже не хотелось вставать. Наслаждение нарастало волнообразно, и с каждым разом гребень волны становился все выше и выше. Сердце билось все сильнее и сильнее, дыхание перехватывало, и вот уже в некоторые мгновения он, казалось, не мог дышать вовсе, пот выступил по всему телу, мускулы парализовало от истомы, мозг не в силах был породить ни одной мысли, кроме «еще мгновение — и я умру». Но в тот момент, когда голова готова была уже разорваться от наслаждения, он проснулся.

…Ганин мгновенно вскочил с постели, но, бросив взгляд на себя, покраснел и снова спрятался под одеяло — он был полностью наг, а часть простыни была влажной.

— Вставай, господин, уже без четверти полночь. Скоро прибудет его совершенство, — раздался лаконичный голос Сета. — Пять минут на душ. Одежда у тебя будет новая.

Ганин молча кивнул и, обмотав тело тонким шелковым одеялом, пошел в душевую. Когда он вышел оттуда, одежда, лежавшая на кровати, действительно была новой.

Это было то самое платье, в которое одевались художники времен Рембрандта. Белоснежная льняная рубашка-сорочка, бархатный темный колет с короткими рукавами и с блестящими пуговицами, короткие панталоны до колен, тоже бархатные темные, белые гольфы, ботинки из мягкой кожи с серебряными пряжками, нашейный шелковый шарф и, самое главное, берет с белым пером. Ганин всегда мечтал о таком наряде, хотя и понимал, что это детские игры. Можно подумать, художником могут сделать тряпки, пусть и старинные! Но все же здорово представить себя художником Золотого Века Портрета и Живописи…

Ганин не устоял перед соблазном и тут же бросился одеваться. И вот уже через пять минут он был полностью готов и красовался у зеркала. Жаль, очки изрядно портили вид, но все же вышло ничего… Настоящий художник!

— Замечательно, господин! — похлопал в ладоши Сет, впрочем, совершенно бесстрастно. — Как вы себя чувствуете в нем?

— Как будто влез во вторую кожу! — воскликнул Ганин. — Он на мне как влитой сидит — легкий, воздушный, мягкий, удобный, даже снимать не хочется!

— Не беспокойся, господин, тебе больше незачем его снимать… — раздался мурлыкающий женский голос — к Сету присоединилась его сестра, уже полностью одетая, и довольно сверкнула своими зелеными кошачьими глазами.

— Это… это… почему же? — голос Ганина упал, и он растерянно оглянулся.

— Ты теперь придворный художник его совершенства. Твой статус в иерархии нашего сообщества закреплен.

— Но…

— …Пока не будет закончен портрет Люцифера.

Ганин хотел что-то сказать, но неожиданно вмешался Сет:

— Сестра, мы опаздываем. ОН будет совсем скоро, ш-ш-ш-ш-ш… — А потом взял за руку Ганина: — Извольте следовать за мной. Его совершенство не любит ждать!

А потом опять — бег по лестницам, коридорам, залам, причем с такой скоростью, что Ганин даже не успевал заметить, какие именно комнаты и залы они буквально пролетают. Казалось, Сет, как и Тимофей-Котофей, даже не касается ступнями пола.

И вот они уже в библиотеке. Ганин стоит у мольберта и смотрит на золотые часы-ходики над камином. Стрелка показывает без одной минуты двенадцать.

Наконец минутная стрелка медленно присоединяется к часовой, в верхней части часов что-то щелкает, слышатся звонкие удары молоточка о медную тарелочку где-то внутри часов и…

Раздается оглушительный удар грома, внутри камина вспыхивает молния, из его жерла валят клубы серного дыма, а внутри них возникает яркое свечение, как будто в трубу камина спустилась шаровая молния, только размером с человека. Пламя постепенно обретает человекообразные формы, и вот уже в полтора человеческих роста великан, сделанный целиком как бы из огня и света, стоит у камина. Но свет и огонь гаснут, оставляя после себя раскаленную, как металл, кожу, пылающие, как языки пламени, золотые волосы, светящуюся, как солнце, одежду — перед Ганиным вновь предстал прежний солнцеокий Аполлон с пустыми глазницами-прожекторами, золотой короной из листьев лавра на голове, в золотой тунике, длинной пурпурной мантии, с жезлом с головой кобры в правой руке. От фигуры веяло таким могуществом и властью, что Ганин и Сет со своей сестрой рухнули лицом вниз.

— Встаньте, возлюбленные! Я удовлетворен вашей покорностью.

Все встали.

— Ну как, Художник? Вижу, подарочное одеяние тебе впору… — удовлетворенно кивнул Солнцеокий. — Нет-нет, не благодари Меня, его ткала Моя дочь, это ее подарок. У Меня будет для тебя другой подарок. Впрочем, обо всем по порядку… Надеюсь, ты хорошо отдохнул? Сехмет была с тобой ласкова?

Ганин покраснел как рак, а Сехмет поклонилась хозяину.

— Полноте, Художник! Чтобы как следует работать, нужно уметь как следует отдыхать, иначе от работы и умереть можно… — Солнцеокий ухмыльнулся. — Адский это труд — рисовать мой портрет, и тебе предстоит все это пережить, Художник. Впрочем, Сехмет останется здесь, и когда Я буду давать тебе перерыв — а это будет ровно с четырех утра до следующей полуночи, — она будет хоть немного восстанавливать твои силы, не так ли? — Солнцеокий резко взглянул на Сехмет, и та согласно рыкнула.

— А Сет хорошо охранял? Никто не беспокоил тебя?

Ганин кивнул, Сет поклонился хозяину. И Солнцеокий опять был удовлетворен.

— Сет — хороший страж. Даже там, — тут он показал глазами куда-то вверх, — немного найдется равных ему. Зверь, да и только… Он один не боится моей дочери и ее Пса, Нахаша. Я сожалею, что ты так пострадал от ее неумеренной жажды власти над своими любовниками, — тут Солнцеокий сделал выразительный жест руками и плечами — «мол, что с ней поделать!». — Она у меня одна-единственная дочь, без матери, а потому избалована до крайности. Ни с одним мужчиной не уживается, ничего не могу с ней поделать. Я уж и наказывал ее, но… — пожал опять он плечами. — Впрочем, не для этого Я сюда пришел. Когда у тебя будет дочь, сам поймешь, каково это, а пока… Пока приступим! Сет, Сехмет — оставьте нас. Вы будете нам мешать!