Анатолий Галкин - Искатель, 2013 № 03

Сет и Сехмет низко поклонились и вышли за дверь.

— Ну, раз свидетелей у нас нет, Я могу преподнести тебе Мой собственный дар. И клянусь своим жезлом, за ЭТО даже Рембрандт продал бы мне душу, но тебе я дарю безвозмездно!

Солнцеокий что-то прошептал на своем шипящем языке и ударил о пол посохом. Рубиновые глаза кобры вновь вспыхнули злобным огнем, она зашипела по-змеиному, раздался громкий хлопок, яркая, как молния, вспышка, — и в левой руке у Солнцеокого оказался небольшой футляр из чистого золота, сочно отливавшего при свете люстры.

Ганин не смог преодолеть любопытство и на цыпочках подошел. Когда он оказался рядом с коробочкой, та с мелодичным звоном открылась. Внутри ее обитого пурпурным бархатом чрева оказалась кисть. Но не обычная кисть. Ручка ее была золотой, полированной, а на конце ручки сиял кроваво-красный рубин.

— Кисть? — прошептал Ганин. — Но у меня же уже…

— Это не обычная кисть, — прервал его Солнцеокий. — Ей не нужны краски и вода, она передает холсту те оттенки цветов, которые есть в твоем воображении, если этот рубин на ее конце настроить на твое сознание. Такая кисть никогда не ошибется и всегда будет рисовать только точные и правильные линии. И еще — нарисованное ею будет существовать вечно — никогда не выцветет, не побледнеет, не сотрется, доколе стоит этот мир… Ну как, что скажешь, воистину царский подарок?

— Такой же, как костюм, который я никогда не смогу снять?! — вдруг с вызовом воскликнул Ганин, мрачно сдвигая брови и невесело усмехаясь.

— Почему «никогда»? — удивился Солнцеокий. — Только на время работы над Моим портретом, до исполнения договора, а потом ты будешь свободен. Да к тому же Сехмет будет периодически освобождать тебя от него для отдыха и разминать твое тело. Когда начнешь работу над Моим портретом, поймешь, что без этого костюма невозможно сделать ни одного мазка!

Ганин замялся, но отказаться уже было невозможно. Он протянул руку к кисти, и та сама прыгнула в нее.

— Теперь осталось договориться о композиции и интерьере… — Ганин сделал было шаг назад, чтобы взять свои наброски, но Солнцеокий покачал головой, даже не взглянув. — Твои наброски замечательны, но я не хочу быть банальным Аполлоном Музагетом в античном стиле или еще кем-то из персонажей Ренессанса. Я сам заготовил для себя и композицию, и интерьер. Смотри, Художник!

Солнцеокий опять ударил своим посохом о пол, и снова вспыхнули рубиновые глаза кобры, раздалось змеиное шипение. Из пасти кобры вырвался какой-то золотистый пар и собрался в облачко; облачко стремительно задвигалось, стало расти, сверкнула яркая вспышка и…

Ганин увидел лазоревую синь, а под ногами — белоснежные пышные облака, клубящиеся как вата, а прямо на облаках — высочайший трон из литого золота, простирающийся так высоко, что если смотреть на его вершину, то начинает болеть шея. На троне сидит золотой колосс — Солнцеокий. В левой руке, как у монарха, держава, только это не банальный золотой шарик с бриллиантами, а вращающийся вокруг своей оси земной шар. Ганин без труда увидел на нем все континенты, океаны и даже белые полярные шапки на полюсах. Ему даже показалось, что он различил колебание волн в морской воде и светящиеся точки мегаполисов… В правой руке, вместо традиционного скипетра, колосс держал Крест! Самый настоящий Крест, золотой, как на церковных маковках. Но как только Ганин понял, что это за предмет, тот вдруг стал таять в руках у Солнцеокого, как тает шоколад или снег от прикосновения к ним тепла человеческой руки или как плавится металлическое изделие при очень высоких температурах. Но, тая и расплавляясь, крест стал менять свои формы. Концы креста начали искривляться, превращаясь в уродливую свастику. Смотреть на изуродованный крест было омерзительно. На голове Великана вместо золотой короны был обруч с нанизанными на него яркими светильниками, в которых Ганин узнал семь планет солнечной системы. На шее его на золотой нити висели два кулона: один, золотой и пылающий, — солнце, другой, серебряный и мягко светящийся, — луна. Но самое удивительное, что поразило Ганина, находилось под ногами солнцеокого колосса. Ганина передернуло, и он даже попятился назад, ужаснувшись увиденному. Там на коленях стоял Человек, по-рабски склонивший спину, прямо на которой помещались ноги Солнцеокого. Человек этот был в одной набедренной повязке, всю его спину покрывали свежие, еще кровоточащие, рваные раны от бича; у него были длинные, немытые, потные черные волосы, ниспадавшие на плечи, небольшая бородка, а череп опоясывал венец, сплетенный из колючих ветвей. Хотя лица Его Ганин не видел, но он уже догадался, КТО перед ним…

— Мы так не договаривались! Речь шла о простом портрете! — закричал он. — А тут… Я не могу ЭТО нарисовать!

Колосс спокойно опустил свою голову в короне из планет и прищурился, чтобы рассмотреть где-то там, далеко внизу, что-то невразумительное — пищащего мураша, и рассмеялся.

— Мы договаривались о портрете, Художник! — ответил он. И голос его был — как гром, а дыхание — как ураган. Ганин упал на колени, схватился за уши, в которых, казалось, барабанные перепонки готовы были лопнуть. — Или ты хочешь сказать, что ЭТО, — он обвел композицию взглядом, — пейзаж или, — тут он опять рассмеялся, — натюрморт? Другое дело, что мы с тобой не договаривались о деталях композиции… Но ты и сам не настаивал, предоставив выбор мне, заказчику. Или Я не прав?

Ганин разевал рот, как рыба, выброшенная на берег, но ничего не мог возразить — ведь и правда, он даже и не подумал обсудить детали до того, как дал свое согласие написать портрет, и горькое ощущение, что он обманут, и отчасти по собственной вине, тупо ударило прямо в сердце, а в глазах потемнело.

Но ощущение это было недолгим, потому что какая-то невидимая сила внезапно подняла его с колен. Ганин сначала ничего не мог понять и недоуменно озирался вокруг, в поисках источника этой силы, но непроизвольно, механически, пошел к поставленному позади мольберту. И тут до него наконец дошло… Сила исходила от проклятого костюма! Костюм — как живой — заставлял его двигаться даже против его воли. Левый рукав — левую руку, правая штанина и ботинок — правую ногу — и так далее. От этого положение Ганина напоминало положение куклы-марионетки с той лишь разницей, что нити, дергающие за его руки и ноги, не были ему видны, но ясно ощущались, и эти нити были частями его черного бархатного костюма. Но стоило только Ганину дойти до мольберта, как движения, словно по команде, прекратились, а правая рука с волшебной кистью сама потянулась к мольберту — и… работа началась!

Что это была за работа?! Никогда еще Ганин не был в таком странном положении… Правая рука сразу фактически перестала ему подчиняться. Она двигалась сама собой. В голове Ганина возникали образы от виденного им перед собой Солнцеокого Колосса, запоминались линии, цвета, оттенки, формы, а правая рука автоматически, при помощи волшебной кисти, необыкновенно точно переводила эти образы на холст. Причем кисть писала с самого начала идеально правильно, так что даже не требовалось предварительного наброска углем!