Лори Кинг - Ученица Холмса

Единственное, на что я не рассчитывала в университете, так это на веселье. Я знала, что Оксфорд – всего лишь маленький городишко, состоящий из грязных каменных зданий, переполненных ранеными солдатами. В университете было несколько студентов-выпускников, несколько преподавателей пенсионного возраста и несколько мужчин, отправленных с фронта по болезни или вследствие ранений и контузий. Пища была скудной и однообразной, отопление нерегулярное, всюду постоянно ощущалось присутствие войны, поэтому нам часто приходилось отрываться от учебы.

Как-то утром в один из первых моих дней в Оксфорде я сидела в комнате, пытаясь починить книжную полку, которая только что обрушилась под тяжестью книг, когда в дверь постучали.

– Войдите, – сказала я.

– Извините, – начал голос, затем более уверенно: – Извините, с вами все в порядке?

Я надвинула очки на нос, отбросила волосы с лица и встретилась взглядом с леди Вероникой Биконсфилд, одетой в ужасно безвкусное желто-зеленое шелковое платье, которое абсолютно не сочеталось с цветом ее лица.

– В порядке? Конечно. А, книги. Нет, они не упали на меня, я просто лежу на них. У вас случайно нет такой штуки, как отвертка?

– Нет, не думаю.

– Ну и ладно. Может, у швейцара есть. Вы кого-то искали?

– Вас.

– Тогда вы меня нашли.

– Петруччо, – сказала она и остановилась, ожидая чего-то.

Я села на пятки среди обломков в изумлении, но быстро нашлась:

– Давай, поцелуй меня, Кэт. Ну как?

Она захлопала в ладоши и воскликнула:

– Да, так и есть. Голос, рост. Она даже знает текст! Можете сыграть это в комедии?

– Я, э-э...

– Конечно, мы не будем швыряться настоящей пищей в сцене, где Кэт кидает ее в слуг. Это ведь не очень приятно.

– Могу ли я спросить...

– О, извините, как глупо с моей стороны. Вероника Биконсфилд. Зовите меня Ронни.

– Мэри Рассел.

– Да, я знаю. Сегодня вечером, Мэри, в девять часов в моей комнате. Первое представление за две недели.

– Но я... – запротестовала я, но она уже исчезла.

Я просто не осознала всей степени невозможности отказаться от участия в затее Ронни Биконсфилд. В тот вечер я была у нее в комнате вместе с десятком других участников, а спустя три недели мы поставили «Укрощение строптивой», и не думаю, что в этом строгом учебном заведении когда-нибудь звучали такие взрывы смеха. Потом у нас появилось несколько мужчин, и меня освободили от исполнения роли Петруччо.

Но, как бы то ни было, я продолжала участвовать в этом забавном драматическом кружке, поскольку у меня обнаружили способности к перевоплощению, хотя я ни разу не упомянула имени Шерлока Холмса. Уж не знаю, как я, стеснительная интеллектуалка Мэри Рассел, ухитрилась стать главной героиней лучшей шутки года, но однажды в разгар летнего триместра я перевоплотилась в индийского магараджу (с тюрбаном на голове), обедая со студентами-выпускниками Балиол-колледжа. Чувство риска добавляло всему этому особую прелесть, хотя если бы нас раскусили, то наверняка бы выгнали или, в лучшем случае, оставили второй раз на тот же семестр.

Карьера Ратнакара Санжи в Оксфорде длилась весь май. Его видели в трех мужских корпусах, он участвовал в вечеринке у эстетов из Крайстчерча (где продемонстрировал изысканные манеры), его заметили на футбольном матче (где он выпил изрядное количество пива и исполнил две доселе неизвестные версии одной из хулиганских песен), и он даже выразил свое мнение в статье одной из университетских газет под заголовком «Мнение магараджи об Оксфорде». Конечно, в итоге все выплыло наружу. Впрочем, меня так и не поймали, поскольку если в паб заходил Ратнакар Санжи, то с черного хода выходила мисс Мэри Рассел. Университетские смотрители тщательно обыскивали все злачные места; несколько молодых людей, которые обедали или просто общались с Санжи, были строго предупреждены, но скандала не получилось, вероятно, потому, что никто так и не нашел женщину, которая, по слухам, играла во всем этом главную роль. Конечно, в женских корпусах были также произведены проверки. Вызывали Ронни, которую по темпераменту считали способной на такое, но когда вслед за ней по пятам вошла я, производившая впечатление тихой и начитанной, никто не принял во внимание мой рост и тот факт, что я носила очки, похожие на очки Санжи, и меня освободили от допроса.

Заговор оставил мне два последствия: несколько хороших друзей (ничто не объединяет так, как пережитая вместе опасность) и вкус свободы, который я почувствовала, приняв облик другого человека.

Все это вовсе не свидетельствует о том, что я совершенно забросила учебу. Я посещала лекции и семинары. Я проводила много времени в библиотеке Бодли, особенно до начала карьеры Санжи в мае, куда меня манили ощущение всего этого книжного богатства и даже запах книг. Оксфордские химические лаборатории были просто чудом современности по сравнению с оборудованием Холмса. Они освещались электрическими лампами, в них были радиаторы центрального отопления и даже – чудо из чудес – кран с водопроводной водой. Рукомойник в углу моей комнаты сделал возможным превратить и ее в маленькую лабораторию.

Увлекательные занятия и общественные нагрузки оставляли мне мало времени на сон. И в конце триместра, в декабре, я еле выбралась домой, опустошенная первыми неделями в университете. К счастью, проводник в поезде не забыл обо мне и вовремя разбудил к пересадке на другой поезд.

Второго января 1918 года мне исполнилось восемнадцать. Когда я подошла к двери дома Холмса, мои волосы были тщательно уложены, на мне было темно-зеленое бархатное платье, а в ушах сверкали бриллиантовые серьги моей матери. Когда миссис Хадсон открыла дверь, я с удовольствием заметила, что она, Холмс и доктор Уотсон были в строгих вечерних нарядах. Когда доктор Уотсон вывел Холмса из близкого к апоплексическому удару состояния, вызванному моей внешностью, мы пообедали и выпили шампанского, после чего миссис Хадсон вынесла торт со свечами и все трое поздравили меня с днем рождения и вручили подарки. Миссис Хадсон подарила мне пару серебряных расчесок для волос, Уотсон – чудесный письменный набор в маленьком кожаном футляре, состоявший из блокнота, ручки и чернильницы. В маленькой коробочке, которую положил передо мной Холмс, была простая скромная брошь из серебра с вкраплениями жемчуга.

– Это очень красиво, Холмс.

– Она принадлежала моей бабушке. Попробуй ее открыть.

Я стала искать застежку или кнопочку, но мои внимание и ловкость были притуплены количеством выпитого шампанского. В конце концов он взял ее из моих рук и, нажав на две жемчужины, сам открыл. Внутри был портрет молодой женщины со светлыми волосами и взглядом, который я сразу узнала, – взглядом Холмса.