Лори Кинг - Ученица Холмса

«The Beekeeper's Apprentice» 1994, перевод И. Холикова

Первым делом спешу уверить читателя, что не имею никакого отношения к книге, которую вы держите в руках. Да, я пишу романы, но даже воспаленное воображение писателя-романиста имеет свои границы, мое же исчерпало себя задолго до того, как откуда-то появилась идея рассказать о Шерлоке Холмсе, взявшем себе в ученики бойкую на язык пятнадцатилетнюю полуамериканку, рьяную феминистку. И вот я думаю: если даже Конан Дойль не удержался от того, чтобы скинуть Холмса в пропасть со скалы, то уж, конечно, юная смышленая девица с ходу размозжила бы голову великому детективу.

Однако это не объясняет, как эта история стала достоянием печати.

Все началось несколько лет назад, когда подъехавший к моему дому почтальон привез не семена овощей, которые я заказывала, а очень большую, сплошь обклеенную упаковочной лентой, картонную коробку, вес которой достигал максимально разрешенного для пересылки по почте. После бесполезных расспросов проверив адрес на коробке, который оказался действительно моим, я вздохнула и поплелась на кухню за ножом, чтобы разрезать плотную липкую ленту. Покончив с лентой, принялась кромсать плотную упаковку, по щиколотку погружаясь в клочки картона. Надо сказать, мой нож оказался здесь не самым подходящим инструментом.

Внутри я обнаружила сундук – большой, тяжелый, старомодный металлический сундук, весь в наклейках разных отелей. Кто-то предусмотрительно обрывком липкой ленты прикрепил к нему сбоку ключ. Я вставила ключ и повернула его, чувствуя то, что, вероятно, ощущала Алиса, держа в руках бутылочку с надписью «Выпей меня». Пока я стояла, глядя на беспорядочно рассованное содержимое, к моему любопытству начала примешиваться тревога. Я отдернула руку и отошла от сундука; мысли о маньяках и безумцах пронеслись в моей голове подобно газетным заголовкам. Я спустилась с крыльца и обошла вокруг дома, всерьез собираясь вызвать полицию, но, вернувшись в дом через заднюю дверь, решила сначала сварить себе кофе. С чашкой в руке я подошла к окну, чтобы взглянуть на странный предмет еще раз. Сверху видны были побитый металл сундука и великолепный пурпурный бархат, который выстилал его; я наблюдала, как на него забрался кот и, пригревшись на солнышке, уснул. Мои опасения, связанные с подложенным взрывным устройством, тут же рассеялись, и через несколько секунд я уже стояла на коленях рядом с сундуком. Спихнув кота, я принялась изучать содержимое сундука.

Оно было весьма странным. Не столько сами вещи, сколько их сочетание, в котором не было никакого смысла: шитый бисером и украшенный каймою бархатный плащ, мужской купальный халат, расшитая кашемировая шаль удивительно тонкой работы, треснувшая лупа, два кусочка цветного стекла, которые могли быть только парой необычайно толстых и ужасно неудобных контактных линз, длинный кусок ткани, который, как впоследствии определил один из моих друзей, был раскрученным тюрбаном, восхитительное изумрудное ожерелье, которое я поспешно отнесла в дом, чтобы затолкать подальше под подушку, пустой спичечный коробок, мужская, с изумрудом, булавка для галстука, палочка для еды из слоновой кости, английский железнодорожный справочник с расписанием движения поездов на 1923 год, три странных камешка, толстый болт с проржавевшей гайкой, маленькая деревянная шкатулка, украшенная резьбой и инкрустацией, изображающими пальмы и тропических животных, «Новый завет» в потертом от частого употребления белом кожаном переплете с красными буквицами и золотым обрезом, монокль на ленте черного шелка, коробка с газетными вырезками, многие из которых содержали информацию о различных преступлениях, и масса других мелких вещичек, которые были в беспорядке напиханы в сундук.

А на самом его дне лежала рукопись, листы которой были прошнурованы узкой красной лентой и скреплены в месте узла восковой печатью с буквой Р.

За пару недель я прочитала ее в надежде разобраться, кто же все-таки прислал мне все это, но чтение ничего не дало, хотя истории, изложенные в рукописи, были интересными и даже захватывающими.

Я попыталась выяснить мучивший меня вопрос через почтовую контору, но в отделе доставки мне сказали лишь то, что некий молодой человек принес эту посылку и заплатил за ее доставку наличными.

Недоумевая, я уложила плащ, халат и бумаги обратно в сундук и задвинула его в шкаф (изумруды я отправила на хранение в банковский сейф).

С тех пор, месяц за месяцем, прошло несколько лет, пока однажды пасмурным днем, подобным целой веренице таких же серых дней, когда ничего не выходило из-под моего пера, а безденежье принимало угрожающие размеры, я с неожиданной завистью, вспомнила легкость стиля и несомненный дар рассказчика, которыми обладал автор той рукописи, что покоилась в глубине моего шкафа.

Я вытащила сундук, извлекла из него кипы бумаг и отправилась перечитывать их в кабинет; затем, подгоняемая отчаянием, равно как и необходимостью ремонта прохудившейся крыши, напоминавшей о себе течью в потолке, я принялась переписывать послание неизвестного автора. Сгорая от стыда, я послала рукопись моему издателю, но когда та позвонила мне через несколько дней и осторожно заметила, что это не похоже на другие мои труды, я ее прервала, во всем созналась, попросила вернуть мне рукопись почтой, уселась за стол и вновь уставилась в чистый лист бумаги.

На следующий день она позвонила опять, сказала, что проконсультировалась с юристом фирмы, что истории действительно ей понравились, хотя надо бы взглянуть на оригинал, и что она с удовольствием опубликовала бы ее, если бы я согласилась отказаться от своих прав на тот случай, если объявится настоящий автор.

Долго выбирать между гордостью и ремонтом крыши не пришлось. Само собой, я ради самоуважения подчеркнула, что мои права на эту рукопись весьма относительны.

Не знаю, какова во всем этом доля правды, но не могу отделаться от ощущения, что это не выдумка, как бы абсурдно это ни звучало. Все же я скорее предпочту продать рукопись (даже и отказавшись от авторских прав), нежели лишиться прекрасного изумрудного ожерелья, которое я, наверное, никогда не надену.

Далее читателю предлагается – практически в первозданном виде, так, как написал ее автор, первая из присланных мне историй. Все, что я сделала, это лишь поправила отвратительное правописание и сгладила неровности стиля. Собственно, я даже не знаю, что еще сказать. Я смею только надеяться, что публикация произведения, названного автором «На отречение королевы» (такое нескладное название – она явно не новеллист!), приведет не к судебной тяжбе, а хоть к каким-то ответам на мучащие меня вопросы. И если кто-нибудь из вас знает, кто такая Мэри Рассел, дайте мне знать, пожалуйста. Я умираю от любопытства.