Лори Кинг - Ученица Холмса

– Молодой человек, я...

«Молодой человек!» Это было уже слишком. Ярость вновь вспыхнула во мне с новой силой. И пусть я не была слишком чувствительной, пусть оделась в мужскую одежду, но все равно это было слишком. К черту страх! К черту «легенду»!

– Молодой человек?! – повторила я. – Чертовски здорово, что вы ушли на покой, если это все, что осталось от ума величайшего детектива! – С этими словами я сорвала свою кепку, и длинные светлые косы упали мне на плечи.

На его лице можно было прочесть целую гамму эмоций (отличная награда за мою победу): простое удивление сменилось унылым признанием поражения. Он удивил меня: лицо его расслабилось, тонкие губы дрогнули, вокруг серых глаз сетью собрались легкие морщинки, и наконец, закинув голову назад, он разразился восторженным смехом. Так я впервые услышала, как смеется Шерлок Холмс. И хотя это было далеко не в последний раз, я никогда не переставала удивляться, как этот аскет с гордым лицом разразился тогда таким обезоруживающим смехом. Всегда хотя бы малая доля его смеха относилась к нему самому, и этот раз не был исключением. Я сдалась.

Достав платок, торчащий из кармана пальто, он вытер глаза. Небольшое пятнышко синей краски появилось на его переносице. А потом он взглянул на меня так, будто видел впервые. Спустя минуту, махнув рукой в сторону цветов, он спросил:

– Вы знаете что-нибудь о пчелах?

– Совсем немного, – призналась я.

– Но вы интересуетесь ими? – предположил он.

– Нет.

На этот раз обе его брови поднялись вверх.

– Почему же так категорично?

– Насколько я знаю, эти неразумные существа всего лишь инструмент для появления плода на дереве. Рабочие пчелы трудятся неустанно, трутни делают... в общем-то, делают они немного. Матки же обречены до конца своих дней плодить новых особей на благо улья. А что происходит, когда появляется еще одна матка? Ее заставляют драться с другими матками до смерти, тоже на благо улья. Пчелы – великие труженицы, это так, но производит каждая пчела за всю свою жизнь даже меньше простой десертной ложки меда. Каждый улей мирится с тем, что регулярно сотни тысяч часов кропотливой работы идут насмарку, мед похищается людьми только для того, чтобы намазать им тост, воск уходит на свечи. И нет того, чтобы объявить войну или устроить забастовку, как это сделала бы любая мыслящая и уважающая себя раса. Мне кажется, у людей с пчелами много общего.

Пока я говорила, Холмс присел на корточки, наблюдая за пчелой с синим пятном. Когда я замолчала, он ничего не сказал, лишь протянул свой тонкий длинный палец и нежно коснулся мохнатого тельца, ничуть его не беспокоя. На несколько минут воцарилась тишина, и так продолжалось до тех пор, пока нагруженная пыльцой пчела не улетела на северо-восток. Он проводил ее взглядом и почти про себя пробормотал:

– Да, очень похоже на гомо сапиенс. Наверное, поэтому они так меня интересуют.

– Интересно, насколько «сапиенс» вы находите большинство «гомо»? – теперь я была на знакомой почве, на почве разума и логики, моя любимая почва, на которую я не ступала много месяцев. К моему удовольствию, он ответил:

– "Гомо" вообще или только мужчин? – спросил он с подчеркнутой серьезностью, заставившей меня подумать, не смеется ли он надо мной.

– О нет. Я феминистка, но не мужененавистница. Вы, сэр, в общем-то, больше похожи на мизантропа. Но как бы там ни было, в отличие от вас, я считаю женскую половину расы намного более разумной.

Он опять рассмеялся, более сдержанно на этот раз, и я поймала себя на том, что теперь уже сама пытаюсь спровоцировать его.

– Молодая леди, – произнес он с легкой иронией, делая ударение на втором слове, – вы дважды рассмешили меня за один день, это больше, чем удавалось кому бы то ни было за такой же промежуток времени. Я не могу предложить вам взамен столь много юмора, но если вас не затруднит дойти со мной до моего дома, я, пожалуй, угощу вас хоть чашкой чая.

– Было бы очень приятно, мистер Холмс.

– Ах, у вас неоспоримое передо мной преимущество. Вы определенно знаете мое имя, и к тому же здесь некому меня представить.

Высокопарность его речи была забавна, учитывая, что оба мы выглядели сущими оборванцами.

– Меня зовут Мэри Рассел. – Я протянула руку, которую он взял в свою тонкую, сухую ладонь. Мы обменялись рукопожатием, будто скрепляя мирный договор.

– Мэри, – произнес он на ирландский манер, растягивая первый слог, – подходящее ортодоксальное имя для такой смиренной девушки, как вы.

– Я думаю, меня так назвали в честь Магдалины, а не Пресвятой Девы.

– Ах, тогда все понятно. Ну что ж, пойдемте, мисс Рассел? Моя хозяйка наверняка найдет, что поставить на стол.

Это была чудесная прогулка, почти четыре мили по холмам. Мы коснулись множества тем, которые легко нанизывались на общую нить пчеловодства. Холмс увлеченно жестикулировал, сравнивая разведение пчел с теорией Макиавелли о государстве, и коровы, фыркая, разбегались в стороны.

Он остановился посреди ручья, чтобы проиллюстрировать свою теорию, сопоставляя процесс роения пчел с экономическими корнями войны, приводя в качестве примеров германское вторжение во Францию и «нутряной» патриотизм англичан. Он достиг высот ораторского искусства на вершине холма и стремительно спустился по другой его стороне, напоминая большую птицу, собирающуюся взлететь.

Остановившись, он обернулся и, увидев, что я за ним не поспеваю как в прямом, так и в переносном смысле, умерил свой пыл. Чувствовалось, что у него обширные познания в этой области, более того, выяснилось, что он даже написал книгу под названием «Практическое руководство по пчеловодству». Он с гордостью заявил, что принята она была хорошо (и это говорил человек, который, как я помнила, некогда отказался от рыцарского звания, пожалованного ему покойной королевой); в книге описывались эксперименты, проделанные над одним ульем, названным Королевской Резиденцией, – этим и объясняется ее провокационный подзаголовок – «С некоторыми наблюдениями за отречением королевы».

Мы шли, Холмс говорил, и под действием солнца и успокаивающего, хотя местами и непонятного монолога я ощущала, как что-то тяжелое и давящее где-то внутри меня понемногу отступает и интерес к жизни, который, как я думала, навсегда потерян, начал все более ощутимо давать о себе знать. Когда мы подошли к его дому, мы были уже закадычными друзьями.

Стало заявлять о себе и нечто другое, причем с увеличивающейся настойчивостью, – за последние месяцы я привыкла не обращать внимания на голод, но здоровому молодому организму после долгого дня на свежем воздухе, после всего лишь одного бутерброда на завтрак трудно сконцентрироваться на какой-нибудь другой мысли, кроме как о еде. Я надеялась, что «чашка чая» будет поосновательней, и размышляла, как бы подкинуть подобную идею на тот случай, если она не будет осуществлена сразу. Когда хозяйка появилась в дверях, я на время забыла о своих волнениях. Это была та самая многострадальная миссис Хадсон. Миссис Хадсон, которую я всегда недооценивала, читая все эти истории доктора Уотсона. Вот вам еще один пример человеческой тупости – неспособность признать камень действительно драгоценным до тех пор, пока его не поместят в золотую оправу.