Лори Кинг - Ученица Холмса

Я опустила глаза в смущении.

– Мистер Холмс, боюсь, мои сбережения не настолько велики, чтобы позволить себе такие траты. Ведь я уже и так потратилась на Вергилия.

– Мисс Рассел, у меня солидные сбережения, но трачу я очень мало. Прошу вас разрешить мне эту маленькую причуду.

– Нет-нет, я не могу.

Он посмотрел на меня и сдался.

– Ну ладно, тогда предлагаю компромисс. Я возьму на себя эту и последующие траты, как бы предоставляя вам заем. Полагаю, ваше будущее наследство позволит вам рассчитаться со мной.

– О да, – засмеялась я, живо вспомнив сцену в нотариальной конторе, когда глаза тети загорелись от жадности, – с этим проблем не будет.

Он посмотрел на меня проницательным взглядом и, поколебавшись, деликатно заговорил:

– Простите за навязчивость, мисс Рассел, но меня интересуют темные стороны человеческой натуры. Позвольте узнать, а что если?..

Я мрачно улыбнулась.

– В случае моей смерти тетя будет получать лишь определенную ежегодную выплату. Едва ли больше того, что она имеет сейчас.

– Понятно, а теперь насчет займа. У вас будут мучительно болеть ноги, если вы отправитесь домой в этих туфлях. Хотя бы сегодня воспользуйтесь такси.

Было что-то странное и ироничное в его последнем предложении. Мы сидели и смотрели друг на друга в тихом вечернем саду, и мне показалось, что он нашел во мне приятного собеседника. Мы составляли странную пару: очкастая девчонка и высокий язвительный отшельник, наделенный блестящим умом. Я уже не сомневалась, что это далеко не последний визит в этот дом. Я заговорила, принимая его скрытое предложение дружбы:

– Когда по три-четыре часа в день проводишь в дороге, остается очень мало времени на что-то другое. Я принимаю ваше предложение о займе. Пусть только миссис Хадсон все записывает.

– Она очень скрупулезна в подсчетах, в отличие от меня. Выпейте еще моего вина и расскажите Шерлоку Холмсу о нем самом.

– Так вы уже закончили?

– Ну, можно еще поговорить об очевидных вещах, упомянуть о вашей обуви, о позднем чтении при плохом свете, о том, что у вас есть несколько дурных привычек, что ваш отец курил и, в отличие от большинства американцев, в одежде предпочитал качество моде. Я все-таки остановлюсь. Теперь ваша очередь, но предупреждаю, я хочу услышать от вас что-нибудь отличное от того, что вы могли почерпнуть у моего восторженного друга Уотсона.

– Я постараюсь избежать заимствования его проницательных наблюдений, – сухо сказала я, – хотя интересно, если написать вашу биографию по его историям, не будет ли это палкой о двух концах. На мой взгляд, опусам Уотсона не всегда можно верить, иногда они представляют вас намного старше. Я не очень хорошо угадываю возраст, но вам ведь ненамного больше пятидесяти? О, извините. Некоторые люди не любят говорить о своем возрасте.

– Сейчас мне пятьдесят четыре. Конан Дойль и иже с ним посчитали, что я буду выглядеть более привлекательно, если мне увеличить возраст. Юность не внушает доверия, неважно в книгах или в жизни, – к этому, увы, я пришел, когда обосновался на Бейкер-стрит. Мне тогда едва исполнился двадцать один год, и у меня было еще очень мало дел. Между прочим, надеюсь, у вас нет привычки угадывать. Гадание – это слабость, которая появляется от лени и не имеет ничего общего с интуицией.

– Буду иметь это в виду, – сказала я, протягивая руку за фужером, чтобы сделать глоток и заодно поразмыслить о том, что я видела у него в комнате. Я тщательно взвешивала слова: – Ну, для начала: вы выходец из состоятельной семьи, хотя ваши отношения с родителями едва ли были безоблачными. И по сей день вы частенько думаете о них, пытаясь сжиться с этой частью прошлого. – Увидев, что его бровь поднялась, я объяснила: – Поэтому вы держите старую семейную фотографию на своем рабочем столе, а не повесили ее на стену, чтобы забыть. – Ах, как приятно было прочитать на его лице высокую оценку и услышать, как он пробормотал: «Очень хорошо, действительно очень хорошо». Я почувствовала себя уверенней.

– Могу еще добавить, что именно поэтому вы никогда не говорили с доктором Уотсоном о своем детстве. Ему было бы трудно понять странности одаренного ума. Я не буду совать нос в чужие дела, но осмелюсь заметить, что это способствовало вашему раннему решению отдалить себя от женщин, поскольку женщина могла стать бы для вас всем и это бы не сочеталось с вашим причудливым партнерством с доктором Уотсоном. – Выражение его лица невозможно было описать – нечто среднее между оскорбленным и веселым, с примесью злости и раздражения. В конце концов оно стало насмешливым. Я почувствовала себя значительно лучше, переварив боль, которую он случайно мне причинил, и поднажала.

– Как бы там ни было, я не собираюсь вторгаться в вашу личную жизнь. Прошлое важно лишь в той мере, в какой оно соотносится с настоящим. Вы здесь потому, что хотели избежать жизни среди ограниченных умов, умов, неспособных вас понять уже только в силу их неполноценности. Вы очень рано отошли от дел, двенадцать лет назад, очевидно, чтобы изучать совершенство и единство пчелиного общества и работать над вашим опусом по сыскному делу. На книжной полке возле вашего письменного стола я увидела семь законченных томов, и, судя по количеству чистой бумаги, вам предстоит написать по меньшей мере столько же. – Он кивнул и подлил нам вина. Бутылка была почти пустой.

– Что касается вас и доктора Уотсона, – продолжала я, – то здесь вряд ли можно сказать что-нибудь новое. Кстати, мне кажется, вы едва ли оставили свои химические опыты, о чем свидетельствуют состояние ваших манжет и эти довольно свежие кислотные ожоги на руках. Вы больше не курите сигарет, судя по вашим пальцам, но часто пользуетесь трубкой, а еще ваши пальцы говорят о том, что вы по-прежнему дружите со скрипкой. Вас совершенно не заботят пчелиные укусы (так же как и ваши финансы и сад), потому что на вашей коже их очень много – как новых, так и старых, – а гибкость вашего тела доказывает справедливость некоторых теорий о пчелиных укусах как средства от ревматизма. Или от остеохондроза?

– В моем случае это ревматизм.

– Кроме того, вы не оставили своей прежней жизни – точнее, она не оставила вас. На вашем подбородке можно различить светлое пятно, свидетельствующее о том, что прошлым летом вы носили бородку, которую потом сбрили. Дело в том, что солнечных дней было еще слишком мало, чтобы пятно исчезло полностью. А поскольку обычно вы не носите бороды и выглядели бы с ней, на мой взгляд, весьма неприятно, то, вероятно, вы носили ее в качестве маскировки в течение нескольких месяцев. Возможно, это было связано с началом войны, может быть, вы следили за кайзером.

Он уставился на меня рассеянным взглядом, не выражающим ничего, и долго изучал меня. Я улыбнулась самодовольной улыбкой. Наконец он заговорил: