Татьяна Степанова - Все оттенки черного

Операцию «Желтый чемоданчик» рубоповцы провели, как Обухов впоследствии хвастал, «без сучка, без задоринки». Он был великий умелец отчитываться во всех своих профессиональных свершениях перед высоким начальством.

А у самого начальника отдела убийств воспоминания о дне этой операции были разбиты на какие-то отдельные разрозненные фрагменты, которые было сложно объединить в общую картину происшедшего. Отсчет времени для Колосова начался с одиннадцати часов вечера еще не истекших суток, это и был фрагмент первый: они с Обуховым полуночничают в святая святых — аналитическом центре РУБОП. Шерстят банк компьютерных данных «Группировка и Преступное сообщество», изучая подноготную каждого члена красновской ОПГ.

«Вот этого постарайся хорошенько запомнить, эту морду тоже. А этот вряд ли там появится — по нашим данным, он уже как-то не у дел. Это… ба, Коля Краузе — кличка Маузер, — читай его послужной списочек. Впечатляет? Ничего себе пельмешка, Да? А этого я лично знаю, встречались… Потом, естественно, отпустили за недоказанностью… Руку он себе переломил еще „при попытке к бегству“… А этот тихий у них, малахольная божья коровка — молодой еще, да и на кокаине. А вот это — любуйся на него — вообще чудо в перьях», — таким образом Обухов наставлял начальника отдела убийств, листая банк данных, поднимая оперативные разработки на каждого из красновцев. Колосову с его подачи приходилось запоминать тысячу разных вещей: кто из братков какой по характеру — кто покладист и туг на мозги, а кто суетлив, истеричен и агрессивен, кто, когда, где и с кем сидел — каким судом был осужден. Кто каким оружием владеет и к какому его виду имеет сердечную склонность — от пистолета до гранатомета. У кого дома семеро по лавкам, а кто до сих пор гуляет в холостяках, обремененный лишь «горячо любимой парализованной мамочкой». Кто страстный собачник, лошадник, кошатник, не пропускающий ни одной выставки, а кто по жестокосердию своему на дух не переносит животных и постоянно развлекается тем, что палит в полях Подмосковья из «Макарова» по воронью. Кто предан Лехе-Лехистану душой и телом, а кто давно уже, по обуховским данным, вынашивает на своего босса увесистый камень за пазухой.

Одним словом, голова от всей этой аналитики шла кругом. А Обухов смолил одну сигаретку за другой и тоном доброго усталого, «старшего товарища по оружию» вдалбливал коллеге сведения, которые «а вдруг да пригодятся» и которые, по его глубокому убеждению, только умственно отсталого могут не интересовать.

Фрагмент второй ассоциировался в памяти Никиты с так называемым «возвращением блудного клиента»: Модин вместе с сотрудниками РУБОП ездил домой и привез деньги; предназначенные для уплаты откупленного долга. Купюры на общую сумму в триста тысяч «зеленых» аккуратненько пометили спецсредством и сложили в кейс Модина. Обухов, собственноручно проверил «приманку», замок и установил код. По его лицу было видно: ох и доволен он, что темп операции выдержан в лучших традициях гангстерского боевика. Будет потом что вспомнить в мемуарах.

Фрагментом третьим, запечатленным памятью Колосова, было лицо Модина, когда они уже садились в машину. Долгожданный звонок от «кредиторов» поступил в 8.15 утра. Видимо, то были люди деловые и занятые, буквально на вес золота ценившие свое рабочее время. Модина чей-то приятный баритон сухо спросил: а будет ли песня? Услышав взволнованные заверения, назначил время — 9.15 и место — 42-й километр Горьковского шоссе.

— А этим людям не покажется странным, что я сам веду машину, в то время как мой личный телохранитель сидит сзади и… — В тот момент Колосову и запомнилось лицо Модина: лихорадочно блестящие, красные от бессонной ночи глаза, резко обозначившиеся морщины у губ, безвольный подбородок, утонувший в складках шеи, и какая-то необъяснимая покорность во всем его облике. Словно этот человек в душе уже совершенно махнул на все рукой и приготовился к самому худшему. Никита тогда еще подумал, помнится: этот пожилой полный человек в дорогом костюме за рулем дорогой иномарки столь наглядно сейчас выступает в роли обреченной жертвы, которую ведут на алтарь, что от этого безволия и покорности как-то даже становится не по себе.

Чувство дискомфорта появилось у него еще в кабинете, когда они с Обуховым изобличали толстяка во лжи. А сейчас, в машине, ему и вообще отчего-то было трудно смотреть в глаза Модину. А ведь Колосов отнюдь не считал себя в чем-то перед ним виноватым.

— Не покажется им ничего странным. Будь спокоен. — Обухов хозяйским жестом уложил кейс с деньгами на колени Колосову, сидевшему на заднем сиденье. — Никита, ручку. Данке шон. — Браслеты наручников (их позаимствовали напрокат в оперативно-техническом отделе) защелкнулись на запястье начальника отдела убийств и на ручке желтого чемоданчика.

— В случае, если ситуация обострится… Короче, дед, если начнется стрельба, меньше о своем костюме думай — понял? — Обухов был сама деловитость. — Коллега, конечно, о тебе позаботится, для того и едете тобой, но… Береженого бог бережет. Короче, чуть пуля свистнет — второй не жди, сигай с машины и на землю. Ясно?

— Ясно. — Модин побелел как мел. А Колосову стало досадно: злодей Генка нагоняет на заявителя страх. Делать ему больше нечего. Ведь стреляют в таких ситуациях только дефективные, а также зеленое пацанье. А красновцы люди ушлые и ученые.

На перекрестке перед светофором у заставы Ильича Модин обернулся к Колосову:

— Мне можно позвонить? — Он вытащил из чехла на поясе мобильный телефон.

— Кому? — Колосов полез в карман за сигаретой: как же в кандалах да при деньгах курить охота!

— Жене. Она в больнице, я ей всегда по утрам звоню. Не хочу, чтобы сегодня волновалась.

— Звоните, только быстро.

Разговор Модина с женой был короток: «Как себя чувствуешь? Приеду».

— Хворает супруга? — спросил Колосов, когда Модин закончил.

— После операции. Камень в почке удалили. Вроде удачно. Лазером.

— А-а… — Колосов подумал: черт возьми, ведь даже располагая данными негласного наблюдения за Модиным, он фактически не осведомлен о его жизни. Ну, это и понятно — сам Модин его никогда и не интересовал. Он был важен лишь как источник информации о жизни другого человека и его семьи…

— Сколько лет женаты? — спросил он.

— Уже тридцать четыре года. Скоро юбилей справим, даст бог.

— Солидный стаж. А я думал, у вас…

— Что? — Модин смотрел на него тревожно и настороженно в зеркальце.

— Ничего, так… — Колосов пожал плечами. Ишь ты, толстосум, не бросает, значит, подругу своей «голодной студенческой юности». Не бежит в загс рысью, как это водится сейчас у них, с моделью из журнала.