Татьяна Степанова - Темный инстинкт

— Я его не убивал. И ты это знаешь, — голос Файруза дрожал.

— Я этого не знаю.

Секретарь опустил голову так низко, словно ему было нестерпимо смотреть в глаза этому наглому юнцу.

— Значит, вы арестуете меня по подозрению в убийстве? Меня? — Он нашарил в кармане пачку сигарет, сжал ее в кулаке, сигареты сломались. — Вы думаете, всего этого бреда уже достаточно, чтобы обвинить меня в том, чего я не делал?

Так и осталось неизвестным, что бы ответил Сидоров или кто-то другой на эту вопросительную мольбу, потому что в дверь вдруг забарабанили кулаком, а потом Пита буквально отшвырнуло в сторону, дверь с грохотом распахнулась, и на пороге возникла растрепанная, задыхающаяся от ярости Алиса. Зверев и Корсаков пытались ее удержать, но она с неожиданной для своей хрупкости силой отпихнула их от себя и выпалила прямо в лицо опешившему от неожиданности брату:

— Прекрати ломать комедию! Он же ни в чем не виноват! Оставь его в покое, дурак несчастный!

— Алиса, немедленно уйди, — прошипел Новлянский. — У нас серьезный разговор.

— Уйти? Ну уж нет! — Она быстро пересекла комнату и встала за спинку кресла Файруза. — Ты что это вытворяешь? Теперь все на него свалить задумал? На него, да?

И то, что он парс, даже сумел приплести?

— Димка, уведи ее отсюда! — крикнул Петр. — Она пьяна!

Корсаков попытался было удержать Новлянскую, но она снова яростно отпихнула его:

— Ты-то что еще?! Сам же первый орал, что тут одна сплошная ложь, а теперь… Оставь меня в покое!

— Алиса, но ведь тут посторонние, возьми себя в руки.

Мы же не знаем, это может быть гораздо серьезнее, чем нам кажется… Ведь можно только повредить. — Корсаков пытался ее урезонить. — Семье повредить…

— Семье?! Чем еще можно повредить нашей обожаемой семейке? — выкрикнула Алиса. — Отойди от меня!

И ты такой же, как они. Вам человека продать ничего не стоит. Да! Продать, в тюрьму запихнуть, со свету сжить — лишь бы только с глаз долой, лишь бы в семье все оставалось шито-крыто, лишь бы только не всплыли шашни этой шлюхи и…

— Заткнись! — Пит шагнул к сестре и отвесил ей звонкую оплеуху.

— Убери руки! — Зверев схватил его за свитер и отшвырнул прочь. — Не смей к ней прикасаться!

Кравченко во время всей это баталии не двинулся с места. Краем глаза он видел, что так же выжидательно вели себя и Мещерский с иранцем. Сидоров наблюдал за домочадцами Зверевой тоже молча и с заметным любопытством.

— Оставьте Агахана в покое! — выпалила Алиса, задыхаясь. — Это просто скотство вот так его подставлять!

Кравченко отметил одну странную деталь: Новлянская, не так давно недвусмысленно доносившая ему на Корсакова, обвиняя его в убийстве, теперь пламенно и зло защищала от точно таких же подозрений секретаря. И Кравченко никак не мог отделаться от мысли, что весь этот ее «благородный эмоциональный порыв» — не что иное, как очередная ложь, явно преследующая какую-то определенную цель — цель, очень важную для Алисы.

— Нашли на кого спихнуть, да? Обрадовались? — Она оглядела собравшихся. — А ты? — она обернулась к брату. — Ты всегда ЕЙ служил как собака, как шавка: она свистнет, и ты уже мчишься на задних лапках: чего изволите, госпожа? И в этом тоже услужить не терпится, да?

В этой чертовой комедии? Думаешь, я не слыхала, как вы вчера с ней сговаривались, как еще похитрее облапошить тут всех? Как ты ей сказал про колодец и про то, что семья не пострадает, если они убедятся, что это сделал парс!!!

— Замолчи, дура! — взвизгнул Новлянский. — Что ты городишь?

Тут Сидоров встал с кресла. Молча подошел к нему и буквально выволок его за дверь. В комнате никто не проронил ни звука: все напряженно ждали.

— Такой разговор у тебя был со Зверевой? — Сидоров прижал Петра к стене. — Ну, быстро?

— Вы.., вы меня задушите…

— Ну?!

— Б-был. Раз я сказал вам, я не мог сначала не поставить ее в известность!

— Ты был на месте убийства Шипова? Ну?! В то утро был?! Это ты тащил тело к колодцу?! Ты хотел инсценировать?

— Я его не убивал!

— Я спрашиваю: ты тащил тело к колодцу?!

— Нет! Я клянусь вам.., чем хотите, матерью клянусь — я этого не делал! Я правду сказал! Я никуда его не тащил, не видел даже, я не был там! Мы с ним расстались в саду, я не лгу! Он был жив, когда мы расстались!!

Сидоров несколько секунд смотрел на него, затем отпустил, снова затолкал в комнату. А там Алиса словно ожидала их возвращения:

— Ну что, насекретничались? — прошипела она. — Все узнали? Дураки! Разве он скажет правду? Разве вообще кто-нибудь в этом доме скажет правду хоть раз? Нет, все будут только лгать, только спихивать на тех, кому оправдаться труднее всего, лишь бы.., лишь бы ОНА осталась в стороне! Ее-то не посмели побеспокоить!

— Алиса Станиславовна, что вы хотите всем этим сказать? — грозно и тихо осведомился опер. — Вы кого-то конкретно обвиняете?

— А ты догадайся, мент, кого я обвиняю! Что же вы все за столько дней не догадались, когда это же на ладони.., у вас под носом все творится! — Алиса презрительно сверкнула глазами в его сторону:

— Что ты смотришь на меня как баран на новые ворота? Обрадовались! Раскрыли дело, да? Ну берите его, берите эту «шестерку», — она схватила Файруза за плечо. — Забирайте его, ну? Если вам все равно, кого схватить, лишь бы закрыть дело!

— Никто не собирается закрывать этого дела, Алиса Станиславовна. Идет следствие.

— Никто? А почему тогда вы ЕЕ ни о чем не спрашиваете? Где она вообще, вы поинтересовались? Мы все тут — вот мы, а ОНА? С кем она и что они там вытворяют?

— Замолчи, — Новлянский стиснул кулаки. — Скажешь еще слово — пожалеешь, Алиска, ой как пожалеешь.

Не смей перетряхивать белье при этих…

Тут и Зверев шагнул к девушке, в глазах его металась тревога.

— Алиса, остановись, прошу тебя. Подумай о последствиях!

— Плевала я на последствия, Гришенька. Что вы мне рот затыкаете? Я, может, показания хочу дать, а вон этот парень пусть послушает, может, что и просочится в его тупую ментовскую башку! Вы же все тут прекрасно знаете, кто убил, и сказать уже были готовы. Но стоило ЕЙ только цыкнуть на вас, и вы как шавки хвост поджали. До каких пор она будет вами командовать?! До каких пор будет всем тут распоряжаться? В угоду ей вы даже готовы покрыть того, кто ЭТО СОТВОРИЛ, и при этом оболгать человека, который ничего, кроме добра, нашей семье не сделал!

Лишь бы только ее ничто не коснулось. Ее не втянули в грязную историю. Кого я обвиняю, вы спрашиваете? А того, кто вам и без меня хорошо известен, того, кто всегда люто ненавидел своего брата, кто приволок сюда пистолет — для него же и приволок, да вот что-то не удалось вдруг! Который вдруг сразу после всего стал ей так дорог, так незаменим! Видит бог, я не про кастрата сейчас, черт с ним — один придурок прибил второго, ну и воздух стал чище, но вы, мои дорогие… Вы же сами сначала радовались этой смерти! Что я, не замечала, что ли? Но стоило ей сказать: нет, не трогайте его, он мой, и вы все пошли на попятный. Закрыли рты. Нет, даже не закрыли, хуже — стали лгать, лгать, лгать, лишь бы только сделать по ее, как она велела. Лишь бы ОНА вами довольна была! Да вы что, ослепли, что ли? Не видите, что ей только того и надо — мучить нас вот так?! Чем нам хуже, больнее, страшнее — тем для нее приятнее. Она же кайф во всем этом ловит, извращенка чертова! А ты-то что молчишь? — она обернулась к Корсакову. — Ведь ты, Димочка, об этом больше всех тут знаешь! Про все ее художества рассказать можешь.