Томас Главинич - Убийца с видеокамерой

Хотя мне было поручено только расстелить скатерть, я сходил в дом за тряпкой, чтобы вытереть стол. Только потом я завершил свою работу. Я сел на одну из деревянных скамей, стоявших по обе стороны длинного стола. Минут десять я наблюдал за возней и проделками сновавших вокруг кошек, теперь их было около двадцати. Они играли друг с другом либо лениво лежали кто где. Среди них я увидел и одетую кошку, на которую натолкнулся ночью на чердаке. Я задумался, потеет ли кошка в этой одежке или страдает ли еще по какой-нибудь другой причине. Пока я размышлял, моя подруга и Ева принесли из дома тарелки, столовые приборы, стаканы, бутылки, салфетки, корзинку с хлебом, домашние разносолы, солонку и перечницу, масло, варенье, нарезанные сыр и колбасу, молоко, сахар, а под конец — кофейник, полный кофе. Заметив одетую кошку, моя подруга рассмеялась, уверяя, что ничего более дурацкого еще не видела. Мы решили не ждать Генриха, который, по словам Евы, тупо разъезжает вокруг на машине и будет сам виноват, если не поспеет к завтраку. Из дома напротив вышел сосед-фермер. Сегодня у него на голове было что-то вроде небольшой шляпы, явно ему не по размеру, а одет он был в куртку, не подходящую для такой теплой погоды. Ева выразила надежду, что он к нам на сей раз не подойдет. Он ведь наверняка начнет говорить об убийстве, и ей опять поплохеет. Фермер помахал нам рукой. Привычным неспешным шагом, тяжело ступая, он направился к хлеву, откуда доносились голоса домашней скотины. Моя подруга налила себе кофе. Откусив от бутерброда с колбасой, она запрокинула голову, подставляя лицо солнцу. Звучно пережевывая кусок, она сказала, что день просто великолепный, и нечего его портить историями об убийствах и о всяком таком. Еве надо бы повлиять на Генриха в этом смысле. Мне она тоже не простит, если я только осмелюсь нарушить идиллию выходного дня. Разговаривая о том, как давно Штубенраухи живут в этом месте, как тут обстоит дело с инфраструктурой (медпомощь, магазин, заправка) и сколько времени уходит в день на то, чтобы каждому из них добраться на машине до работы, мы усердно налегали на еду. Вскоре нам пришлось раскрыть над столом садовый тент от солнца. Масло в масленке почти растаяло, а молоко грозилось скиснуть. На меня была возложена задача отгонять десяток ос, поскольку я сидел ближе всех к банке с вареньем. Фермер как раз выходил из хлева, когда во двор въехала машина Штубенраухов. Из авто вылез Генрих, в руках у него была пачка газет. Фермер присоединился к нам. Он поздоровался, обращаясь больше к Генриху, чем к нам. Генрих успел только коротко нам кивнуть, как фермер в своей привычной манере очень громким голосом завел разговор об убийстве. Ева и моя подруга отреагировали с нескрываемым отвращением. Генрих же сразу подхватил слова фермера, что убийцей никак не может быть местный, это просто невозможно. Он пересказал, о чем успел прочитать в газете, пока ехал сюда. Разыскивается красный японский автомобиль со старыми штирийскими номерами. Ева набросилась на мужа с упреками. Он что, с ума сошел, читать за рулем. Генрих ухмыльнулся, ответив, что ничего страшного ведь не произошло. Фермер сказал, что он, пожалуй, готов еще поверить про штирийские номера, но убийца никак не может быть местным, таких людей здесь и в помине нет. Генрих положил газеты на стол. Соседу он ответил, что каждому человеку в душу не заглянешь. Я развернул газету. На большой фотографии был изображен мальчик, который протянул руку, показывая на верхушку дерева. Черная стрелка указывала вниз, обозначая верхнюю точку, откуда прыгнул ребенок, траекторию его падения и место удара тела о землю. Моя подруга, которая поначалу отвернулась от нас, склонилась над газетой и спросила, а что, это и есть выживший ребенок? Я отрицательно покачал головой и сказал, что это постановочное фото, дерево — то самое, а вот ребенок — не тот. Фермер сказал, что просто не верится, именно это дерево, он знает этот лес, там отличные грибные места, он и сам сколько раз там бывал. Ему даже в голову не могло прийти, что однажды там может случиться подобный ужас, но откуда ему было это знать. Надо обязательно, при любом раскладе, поймать этого преступника и рассчитаться с ним на месте. С этими словами он повернулся и побрел к себе домой. Генрих сел наконец за стол. Торопливо налил себе кофе. Откусил кусок зачерствевшей булочки и углубился в газету. Ева спросила, не хочет ли он хотя бы намазать булочку маслом. Генрих только что-то буркнул под нос, хмыкнул и снова выключился из общего разговора. Ева сказала, что пора бы ему уже притормозить. Не стоит забывать, что гости проделали долгий путь в Штирию не только ради того, чтобы смотреть здесь телевизор и читать газеты. Этот день предназначен для того, чтобы посвятить его отдыху и общению с друзьями. Генрих засмеялся и сделал так, как ему было велено. Но при этом сказал, что все же не может полностью избавиться от мыслей о трагедии. В течение дня ему нужно хотя бы оставаться в курсе событий, связанных с расследованием преступления, иначе он умрет от любопытства. И Ева с моей подругой с ним согласились, выразительно закатив при этом глаза. Генрих тут же вскочил и бросился в дом. Мы совсем не это имели в виду, — крикнула Ева ему вслед. Но Генрих уже скрылся внутри дома. Мне нужно было в туалет, так что я тоже пошел к дому, провожаемый осуждающими возгласами женщин. Генрих, с разложенной на коленях газетой, сидел перед телевизором и перебирал новости в телетексте. Заговорщическим голосом он сообщил мне, что знает одного полицейского, который служит во Фрауэнкирхене. Он хочет позвонить этому полицейскому или даже наведаться к нему. Может быть, удастся узнать что-то, что еще не попало в газеты и на телевидение. Я напомнил ему, что у женской половины нашей компании это не найдет одобрения. Генрих покачал головой. Женщинам нужно дать основание тоже заинтересоваться ходом расследования. На мой вопрос, какого рода основание он имеет в виду, Генрих ответил: Страх. Тут он ухмыльнулся: Хоть это и предосудительно, но мы могли бы, по крайней мере, посеять в них определенное беспокойство. Например, сообщив о слухах, что преступник обретается где-то поблизости. Стоит только вспомнить весь этот театр, который был устроен вчера вечером. Нет, — продолжил он, — на самом-то деле совсем не нужно их пугать. Если мы будем действовать тонко, то достаточно и намеков, высказанных вслух, чтобы они хотя бы не так рьяно мешали нашему исследовательскому интересу. Мы снова вернулись к телетексту и газете. В печатном тексте преступника называли «дьяволом с видеокамерой», существом, утратившим человеческий облик, явившим свою звериную сущность, и вообще, — преступным нелюдем с другой планеты. Не было ни одного колумниста или комментатора, кто обошел бы вниманием это преступление. Даже фото матери жертв было опубликовано. Из телетекста мы узнали, что, как и ожидалось, это фото вызвало скандал. Фотограф, переодевшись санитаром, проник в психиатрическую клинику «Ам Фельдхоф» и сфотографировал мать погибших мальчиков, привязанную к кровати и напичканную лекарствами. Это противоречит нашим этическим принципам, — заявили, по словам, приведенным в телетексте, президент Совета по делам прессы и глава Австрийской либеральной партии. Зачитав друг другу попеременно несколько выдержек из газетных колонок, мы вернулись на площадку перед домом. Женщины встретили нас укоризненными взглядами. Генрих не обратил на это никакого внимания. Он взволнованно возвестил, что преступника вычислили. Однако полиция не сообщает, кто он. Они его уже поймали? — спросила Ева. Генрих ответил, что нет. Но они уверены, что знают, где приблизительно он может находиться. В наших краях, собственно. Убийца был замечен где-то на дороге в Рёсль, между Фрауэнкирхеном и Кайбингом. Моя подруга взволнованно спросила, откуда такая информация. Генрих ответил, что мы услышали по радио. Моя подруга вскочила, и Ева тоже. Моя подруга бросилась в дом. Она включила радио и спросила, какая радиостанция это передавала. Вторая программа австрийского радио, местная штирийская студия, — ответил Генрих. Моя подруга стала крутить ручку настройки. Чтобы найти местную радиостанцию, ей пришлось пройти весь диапазон. Она заподозрила неладное. Генрих тут же стал уверять, что в поисках новостей он переключал приемник и на другие диапазоны. В это мгновение моя подруга поймала местную станцию. Оглушительно зазвучала народная музыка. Моя подруга, опешив, убавила звук. Генрих попросил обеих женщин не беспокоиться и не устраивать представлений, как вчера на чердаке, после того как там раздался грохот. Моя подруга раздраженно возразила, что никакого представления не устраивала, она действительно испугалась того, что убийца с видеокамерой находится где-то поблизости. Генрих ответил, что у преступника гораздо больше оснований опасаться нас, да и всех остальных, чем у нас — бояться его. Ева тоже с этим согласилась, добавив, что к тому же еще светло. Генрих торжественно объявил, что вот теперь никто ничего не боится — и это хорошо. Ева сказала, что ей нужно забежать к фермеру, взять молока, парного — прямо из-под коровы. Моя подруга решила присоединиться к ней. Она давно не видела ничего подобного. Ева сказала, что сами они доить не будут. Молоко им нальют из бидона. Но моя подруга ответила, что даже это, вместе с запахом хлева, будет ей в удовольствие. Как только они вышли из дома, Генрих подмигнул мне. Он рванул в гостиную, сказав, что хочет посмотреть конец записи. Сегодня он бодр и не так нервничает, и к тому же он надеется, что убийцу скоро поймают. С этими словами он включил телевизор и видеомагнитофон. 3:59. Человек с видеокамерой расспрашивал связанного мальчишку, что тот чувствует после смерти второго брата. Не удовлетворившись полученным ответом, он напомнил ребенку, что у него была возможность спасти своего брата. В ответ раздался громкий плач. Человек с видеокамерой сказал, что мальчик может спасти хотя бы мать, чтобы ее не сварили заживо, и отца, чтобы его не разрезали на куски. Он, человек с камерой, закроет глаза и будет считать до ста. Мальчик может выбрать: остаться или бежать. Если он останется, то умрет почти без боли, а остальную семью, включая бабушку, человек с камерой не тронет. Если он побежит, человек с камерой будет его преследовать. Если он не сможет поймать мальчика сразу или в течение нескольких часов, то тогда тридцать первого октября он, человек с камерой, придет к ним домой, и никто их не защитит, ни полиция, ни жандармерия, и в этот Международный день экономии он устроит бойню: будет всех их пытать, мучать и убивать. Если же он все-таки его сразу поймает, то вспорет ему живот, засыплет внутрь соль, разрежет гортань и вытащит наружу язык, чтобы тот галстуком свисал на грудь, вырвет щипцами мясо со спины и т. п., а также лишит жизни одного из членов его семьи — мать, отца или бабушку — с помощью всяких инструментов, вроде ножниц, кусачек и т. п., но при этом пощадит остальных, а выбирать, кто станет жертвой, заставит самого мальчика. Он говорит это для того, чтобы в случае если мальчик все же решит убежать, дать ему возможность одуматься. Он может вернуться и спасти по крайней мере двух членов своей семьи. Тем не менее, самым разумным было бы все-таки остаться. Генрих сказал, что в жизни не встречал такого гада, и ему жаль, что он не полицейский, которому поручено расследование. Он был бы не прочь перемолвиться с этим типом. Человек с камерой сказал, что начинает считать. Монтажный переход. 4:09. Камера обводит окружающую местность. Ребенка нигде не видно. На экране телевизора снова появилась телеведущая. Она еще раз напоминает про службу психологической помощи. На экране вновь возникли номера телефонов. Генрих выключил телевизор. Он сказал: Вот теперь мы знаем, как это было. Пора бы, чтобы женщины вернулись уже с этим молоком. Он хочет поехать во Фрауэнкирхен и попытаться найти своего знакомого полицейского. Но так как женщины задерживались, Генрих предложил мне сыграть с ним в «шестьдесят шесть». Я кивнул, соглашаясь. Он достал карты. Первую партию выиграл я. К середине второй партии, когда счет был 4:3 в пользу Генриха, в комнату вернулись Ева с моей подругой и удивились тому, что мы не сидим перед телевизором и не изучаем сообщения в телетексте. Ева сказала, что они зашли домой к фермеру. К сожалению, нормального разговора не получилось, у соседей все мысли заняты убийством. Фермерша сидит на кухне и плачет. Фермера же их внезапное появление сильно взбудоражило, он принялся ходить взад-вперед и топать ногами, а потом заявил, что пойдет за ружьем. А тут еще Ева так некстати упомянула о новости, которую Генрих вроде как услышал по второй программе австрийского радио, что преступник движется в их сторону. Фермер тут же устремился прочь из кухни за своим ружьем. Разыгралась захватывающая сцена. Фермерша преградила своему супругу дорогу, заклиная его не навлекать на них несчастья. Она уверяла его, что известный ему Алоис Шобер, который, как выяснилось позже, был местный полицейский и с которым семейство фермера состояло в родстве, справится с этим делом, один или вместе с сослуживцами. Фермер потребовал, чтобы она отошла в сторону и дала ему пройти. Он не собирается идти кого-то ловить, а намерен всего лишь защищать свой дом от преступника, который может здесь появиться. Если же он всадит этому мерзавцу пулю в башку, то это будет расценено как несчастный случай или необходимая самооборона, или же и то, и другое вместе. Ева тоже попыталась успокоить фермера, но он даже не обратил на нее внимания. Генрих спросил, а чем же, собственно, все закончилось. Ева сказала, что фермерша в расстроенных чувствах сидит на кухне, а фермер, по всей вероятности, заряжает свое ружье. Генрих, засмеявшись, высказал предположение, что здесь, в фермерской усадьбе, действительно уже небезопасно. И вовсе не из-за маловероятного появления убийцы, а из-за очевидного сумасбродства вооруженного соседа. Моя подруга сказала, что не видит в этом ничего смешного. Но Генрих только отмахнулся. Да ладно, фермер скоро успокоится. Раз уж женщины непременно желают сегодня что-нибудь предпринять, то он предлагает поехать во Фрауэнкирхен. Он там попытается выведать что-нибудь у знакомого полицейского. Ева спросила, у какого полицейского. Генрих ответил, что это тот, который помогал ему перерегистрировать машину. Он ей рассказывал об этом, так что она должна вспомнить. Собственно, говоря о том, что надо что-нибудь предпринять, она имела в виду совершенно другое, — сказала моя подруга. Ева вздохнула: убийца здорово испортил ей выходные, но она готова смириться с этим, потому что в городке есть кафе «Вурм». Моя подруга напомнила, что для некоторых людей выходные оказались испорчены гораздо хуже. Генрих кивнул и расставил руки, имитируя полет вниз. Женщины дружно его осудили. Моя подруга обозвала его чудовищем. Ева сказала, что его цинизм для нее уже не новость, его уже не вытравить, и он просто отвратителен. Генрих со смехом стал извиняться. Ведь он все это сказал и сделал безотчетно. Обе женщины покачали головой. Ева заявила, что еще раз — и ей тоже придется поступить безотчетно и влепить Генриху пощечину. Генрих спросил: Ну, так что теперь, они едут с ним или ему придется отправиться во Фрауэнкирхен одному? Моя подруга сказала, что он, наверное, умом повредился. Ни за что на свете она не останется здесь одна, в двадцати метрах от фермера, готового палить во все стороны, и с перспективой встретить убийцу с видеокамерой. Ева сказала, что во Фрауэнкирхене они с Соней отправятся в кафе «Вурм» и будут пить кофе глясе. А тем временем эти оба (имелись в виду мы с Генрихом) пусть себе ищут своего полицейского. Отлично, — сказала моя подруга. Кофе глясе она любит. А кроме того, среди людей она чувствует себя уверенней. Генрих тут же хлопнул в ладоши и объявил: поехали, поехали. Моя спутница жизни и Ева запротестовали: им еще надо привести себя в порядок и накраситься. Ну, тогда мы еще не скоро выедем, — простонал Генрих. Мне он предложил дернуть с ним по рюмашке. Я отказался и вспомнил, что не успел утром почистить зубы. А еще и душ принять не помешало бы. Генрих отреагировал довольно резко: Вот на это действительно нет времени. Я согласился, что почищу зубы и умоюсь, а душ приму после обеда. Ты что же, думаешь, я успел вымыться? — спросил Генрих. Ева услышала это и обозвала Генриха свиньей. Тот рассмеялся, но все же отправился со мной в ванную комнату, где мы, стоя рядышком у раковины, принялись тщательно надраивать свои челюсти. Ева засмеялась, позвала мою подругу и, показав на нас, произнесла: Посмотри, какие пупсики, как два бычка в стойле. Генрих брызнул на них водой. Женщины отпрянули назад. Закончив с умыванием, мы с ним вышли из дома и стали ждать. Кузов машины так основательно нагрелся на солнце, что было не прикоснуться. Мы коротали время, беседуя о всякой ерунде. Время от времени Генрих громко вопрошал, обращаясь к дому, когда же можно будет рассчитывать на появление дам. Мы говорили об удивительном количестве кошек, которые снова заполонили двор, о том, как им, должно быть, трудно добывать себе пищу, и о том, что, может быть, лучше было бы их кастрировать или же стерилизовать. Генрих рассказал, что фермер не хочет тратить на это деньги, зато придумал свою собственную программу борьбы с рождаемостью. Стоит только кошке появиться вместе со своим выводком, он тут же отбирает котят у матери и со всего размаху швыряет их об дерево, пока они не издохнут. Бесспорно, это жестоко. Но, во-первых, в здешних местах так принято, во-вторых, фермеру больше вряд ли представится такая возможность, потому что кошки-матери тем временем научились ловко прятать от него своих котят, стараясь не попадаться ему на глаза, пока котята не вырастут. Все это рассказала ему фермерша, — закончил рассказ Генрих, — а именно, месяц назад, в воскресенье. Наконец появились Ева и моя подруга. Генрих запер входную дверь. Моя подруга сказала, что мы можем быть абсолютно уверены, что когда вернемся, она ни за что не войдет в дом первой. Тут даже Ева улыбнулась. Мы все забрались в машину Штубенраухов. Генрих сел за руль, я — на место рядом с водителем, Ева на заднее сиденье слева, а моя подруга на заднее сиденье справа. Выезжая со двора, пришлось следить за тем, чтобы не задавить какую-нибудь из кошек. Животные, однако, были уже ученые, и, как только заработал мотор машины, тут же разбежались во все стороны. Генрих сказал, что никогда не знаешь, как все повернется. Когда мы уже выехали на проселочную дорогу, он высказал мысль, что неплохо было бы заключить с фермером сделку. Суть сделки в следующем: он, Генрих, за каждую задавленную машиной кошку получает от фермера определенную сумму или же скидку по арендной плате за месяц. Фермер точно согласился бы на такую сделку. Ева сказала, что хватит уже рассказывать ужасы. Генрих ответил, что на самом деле сделка эта все равно не состоится, да и уж больно неприятная это работа — очищать колеса от кошачьих кишок. Ева спросила, неужели он не может не изводить ее всякой жутью. Генрих засмеялся и торжественно пообещал молчать. Он включил радио на полную громкость. В новостях сообщили, что немецкому частному телеканалу, который показал видео об убийстве, возможно, придется столкнуться с последствиями: от крупного денежного штрафа до лишения лицензии на вещание. Генрих заметил, что не так страшен черт, как его малюют. У людей с телевидения наверняка хватает прямых связей с политиками и другими влиятельными персонами, чтобы избежать неприятностей. Моя подруга согласилась с ним. Эти люди знают, к кому обратиться и как договориться. О поисках преступника диктор новостей сообщил, что следствие идет полным ходом: поступают различные сведения, касающиеся и автомобиля убийцы, и конкретных подозреваемых лиц, проживающих в Западной Штирии. Генрих сказал, что он очень надеется на то, что его знакомый полицейский сможет сообщить какие-то новые детали расследования. Ева принялась рассказывать моей подруге про кафе «Вурм» и про кофе глясе. Мороженое там, по ее словам, восхитительное, и торты тоже заслуживают внимания. Моя подруга спросила, а не бывает ли у них там торта «Малахофф». Этого она не знает, ответила Ева, но при таком богатом выборе шансы велики. Диктор по радио сообщил, что сейчас в эфир выйдет короткий звуковой фрагмент той самой видеозаписи, чтобы ознакомить слушателей с голосом убийцы. Ева простонала: О, нет! Моя подруга воскликнула: Только этого не хватало! Послышался знакомый искаженный голос с кассеты убийцы. Ева просунула голову между сиденьями и потребовала от Генриха немедленно переключиться на другую станцию. Тот пожал плечами и вставил в магнитофон кассету. Ева снова откинулась на спинку сиденья и сказала: Большое спасибо. Спустя некоторое время моя подруга попросила Генриха ехать помедленнее, особенно на поворотах, потому что ей становится дурно. Генрих ответил, что он ведет машину ангельски мягко. Но остаток дороги он все же проехал спокойнее. Доехав до Фрауэнкирхена, мы были вынуждены сразу оставить машину. Припарковаться в самом городке было решительно негде. Мы вышли из машины и пошли пешком. По дороге нам попадались автомобили и автобусы, надписи на которых свидетельствовали о том, что они принадлежат различным радиостанциям. Ева обратила наше внимание на черные флаги на деревенской церкви. На многих жилых домах тоже были вывешены черные флаги. Вблизи оказалось, что во многих случаях вместо флагов висели покрывала, плащи, черные юбки, брюки и т. п. Генрих заметил, что цель оправдывает средства. Ева сказала, что это жест соболезнования. Моя подруга сказала, что трудно было себе представить, насколько взбудоражены здесь люди. Сразу бросается в глаза, какое в городе настроение. Она явно недооценила потрясение жителей, так что даже торт «Малахофф» ее теперь вряд ли сильно обрадует. Тем временем Генрих быстрым шагом шел впереди. Он уже оторвался от нас метров на десять. Я тоже прибавил шаг. Когда я его догнал, Генрих, обернувшись к женщинам, крикнул, что мы с ним зайдем в полицейский участок. А Ева с Соней пусть идут в кафе «Вурм». Мы подойдем туда попозже. Генрих, схватив меня за рукав рубашки, потянул на другую сторону улицы. Толкотня была такая, что мы с трудом продвигались вперед, и мне едва удавалось не потерять Генриха из вида. Возле церкви мы натолкнулись на пасхальное шествие, которое, по всей видимости, двигалось от кладбища, откуда было взято Тело Господне. Впереди шествовали трое министрантов, неся крест, за ними шел приходской священник, рядом с ним — школьники и служки со святой водой, за ними, образуя процессию, все остальные прихожане. Генрих сказал: А вот и таксист Тела Господня. Верующие вокруг обнажали головы. Разговоры смолкали. Люди, которые явно не принадлежали к этой общине, разговаривали приглушенными голосами, сохраняя постное и опечаленное выражение лица. Лишь спустя некоторое время нам удалось добраться до полицейского участка. Вокруг стояли пустые полицейские машины со включенными мигалками. Ограждение из натянутых веревок и вооруженные жандармы с рациями отделяли машины от толпы, вероятно, для обеспечения свободного проезда. Это здесь, — сказал Генрих, — только как нам туда попасть? Действительно, нам не удавалось пробраться даже к ограждению у входа в здание участка. Генрих сказал: Не получится. Он задумался и затем заявил, что лучше позвонить. Если мы не можем пройти в здание, то хотя бы дозвонимся. Ведь должен же кто-нибудь отвечать на экстренные вызовы. Так что мы, кряхтя и вытирая пот с лица, вернулись к автобусной остановке, рядом с которой стояла телефонная будка. У Генриха не оказалось мелочи. Я достал кошелек и протянул ему две монеты по пять и девять по одному шиллингу. Он попросил меня подождать возле будки. Внутри слишком тесно для двоих. Кроме того, из-за жары находиться вдвоем в будке совершенно невыносимо. И вообще, ему не нравится, когда кто-то слушает, как он говорит по телефону. В течение пятнадцати минут, пока я околачивался возле телефонной будки, ко мне дважды подходили какие-то личности, явно местные, и каждый раз вручали мне желтый листок формата А-5. На этих листках был напечатан фоторобот преступника и дано описание его одежды. Ниже были указаны номера телефонов, по которым можно было позвонить, чтобы передать полезную для следствия информацию. В самом низу кто-то дописал рукой: «Вознаграждение — 100 000 шиллингов (г-н Йозеф Федерль, Федерльмюле)». Все это было плохо и криво откопировано на ксероксе. Углы листовок были помяты. Генрих вышел из будки. Он подошел сзади и, заглянув мне через плечо, сказал, что этот фоторобот напоминает ему его тещу, а еще любую из кошек с фермерского двора. Я спросил, что ему удалось разузнать. Генрих ответил, что ничего. Хотя он и пытался. Дружелюбный жандарм сегодня был отнюдь не столь дружески настроен, он был готов отвечать только на экстренные вызовы и совершенно не готов выдавать какую-либо информацию. Позвонив во второй раз, Генрих выдал себя за журналиста. Но ему сказали, что для журналистов будет проведена пресс-конференция. Мы подошли к кафе «Вурм», оглядели столики открытой террасы, примыкающей к зданию, и, не обнаружив здесь наших женщин, вошли внутрь. Кафе было переполнено. Официантки в белых фартучках с трудом протискивались с подносами над головой сквозь толпу сидящих и стоящих посетителей. Хотя окна и двери были открыты настежь, все помещение кафе было заполнено табачным дымом. Кто-то легонько похлопал меня по плечу. Это был моя подруга. Она обозвала нас слепошарыми: они с Евой сидели на террасе и махали нам руками, пытаясь обратить на себя внимание. Мы последовали за ней. Нам не хватило одного стула. Через какое-то время Генриху удалось его раздобыть. Мне бросилось в глаза, что на каждом столе лежат желтые листки, такие же, как те, что всучили мне перед телефонной будкой. Мы заказали кофе. Генрих рассказывал о своих безуспешных усилиях что-нибудь разузнать. Моя подруга попросила, чтобы мы в темпе допивали свой кофе. Ей здесь совсем не нравится. Ева спросила Генриха, что там такого интересного за соседним столиком, что заставляет его поворачиваться к нам спиной и таращиться в ту сторону. Генрих ответил, что за соседним столиком сидит вице-бургомистр, лучший друг начальника местной полиции. Он что-то объясняет остальным, тыча пальцем в карту. Не спрашивая разрешения, Генрих придвинул свой стул к их столику. А где именно ведутся поиски преступника? — спросил он. Я встал за спиной Генриха, чтобы ничего не упустить. Когда вице-бургомистр взял в руки карандаш и начал что-то чертить на карте, то даже Ева и моя подруга поднялись со своих стульев с подушками из какого-то дешевого розового в цветочек материала, чтобы посмотреть, что он там показывает. Вице-бургомистр сказал: Вот здесь, видите, здесь идут поиски, тут все оцеплено, и мы продвигаемся сюда. Генрих спросил: Значит ли это, что у вас есть подозреваемый, который предположительно находится в этом секторе? Да, это так, — ответил вицебургомистр. Ева заметила, что вот тут ее дом, он находится в самой середине этого сектора, и ей это совершенно не нравится. Моя подруга позвала официантку, чтобы расплатиться. Официантка, которая как раз обслуживала соседний столик, вытащила из кармана фартука большой черный бумажник. Моя подруга спросила, не будут ли Штубенраухи против, если мы пригласим их в какой-нибудь ресторан на обед. У них в эти выходные было с нами много хлопот. Мы хотели бы отблагодарить их за гостеприимство. Ева решительно отклонила это предложение. Моя подруга напомнила, что пообедать-то нам всем все же надо. А готовка дома занимает много времени, которое можно было бы потратить с большей пользой. Ева взглянула на Генриха. Тот сказал, что мы непременно пойдем куда-нибудь поесть, но о приглашении с нашей стороны не может быть и речи. Наоборот, это они приглашают нас, своих гостей, отобедать. Мы с моей подругой решительно запротестовали. Наконец, нам удалось уговорить Штубенраухов, что в ресторане платим мы. Генрих знал один ресторанчик в каком-то тихом месте, на полпути между Фрауэнкирхеном и их домом. Там вся эта тревожная суматоха, охватившая городок, где проживали жертвы, не будет так затягивать в общий водоворот беды. Моя подруга горячо одобрила такой выбор. Мы вернулись к машине. Пока мы шли, Генрих не без гордости рассуждал о том, как его хорошие знакомства с местными шишками (с вице-бургомистром) позволили нам столько всего узнать о розысках преступника. Ева сказала, что он просто классный парень. Послышалось хихиканье. Мы уселись в машину, пристегнулись и тут же опустили стекла, потому что машина продолжительное время простояла на солнце и духота внутри была просто невыносимой. Генрих быстро довез нас до предложенного им ресторана. Парковка оказалась забита машинами. Моя подруга сказала: О Боже, а ресторан-то пользуется успехом. Поскольку за нами остановились еще две машины и пассажиры уже стали выходить, то мы поспешили к террасе, чтобы из-за нашей медлительности единственный свободный столик не достался тем, кто прибыл позже. Но столик оказался зарезервирован. Ева предложила поискать другой ресторан. Генрих заверил нас, что он проголодался так, что ему уже не до поисков. Мы устроились во внутреннем зале ресторана. Моя подруга была довольна тем, что здесь, по крайней мере, были настежь раскрыты все окна, что создавало живительный сквозняк. Из соседнего зала доносился громкий монотонный голос. Генрих пошел взглянуть, что там происходит. Вернувшись, он сообщил, что это Папа Римский по телевизору выступает с благословением «Городу и к миру», «Urbi et orbi», а народ в соседнем зале одновременно и жует, чавкая, и осеняет себя крестным знамением. После того как мы сделали свой заказ (четыре порции бульона с тонкой лапшой, гуляш из говядины для Генриха, запеченный эмментальский сыр для Евы, шницель в сливочном соусе для моей подруги и яичные клецки для меня, а еще две порции салата-ассорти с тыквенным маслом), моя подруга заявила, что мысль о том, чтобы после обеда вернуться в дом Штубенраухов, ее немного пугает. Ей не по себе из-за того круга, который очертил на карте вице-бургомистр. Генрих возразил: Если бы была уверенность, что там находится преступник, там все уже кишело бы полицейскими. Ева поддержала его. Ей тоже не по себе, но на власти все же можно положиться. За обедом Еве удалось ловко перевести разговор на общие темы (работа, грядущий отпуск, стоматология и курсы испанского в вечернем народном университете), и беседа наша протекала живо и разнообразно. Когда Ева последней из нас управилась с едой, было 12 часов 31 минута. Генрих спросил, будем ли мы заказывать десерт. Обсуждение десерта не успело еще начаться, как в соседнем зале стали происходить непонятные вещи. Раздался какой-то шум. Официантки побросали свою работу. Публика стала протискиваться в соседний зал. Генрих поднялся из-за стола, чтобы посмотреть, что там творится. Внезапно зазвучал громкий, возбужденный голос. Он сопровождался стрекотом вертолетного винта и доносился явно из телевизора. Генрих махнул нам рукой и крикнул, чтобы мы немедленно подошли. Вместе с нами в соседний зал устремились последние из тех посетителей, кто еще оставался сидеть за своими столиками. В зале, теперь переполненном народом, на высоком шкафу стоял большой старый телевизор, которому было, наверное, лет пятнадцать. На экране проплывала какая-то местность, съемка велась с борта вертолета (судя по звуку и скорости, это вряд ли был самолет). В комнате возбужденные голоса в зале выкрикивали топографические названия. Журналист прерывающимся голосом вел свой репортаж: «Автомобиль, красный “Гольф”, который сейчас преследует полиция, принадлежит человеку, подозреваемому в снятом на видео убийстве детей, он пытается скрыться на машине, чтобы избежать ареста, возможно, дамы и господа, сейчас мы станем свидетелями задержания самого ужасного преступника в мире, будем же молиться об этом, вся страна, полмира переживает за этих храбрых парней в униформе, которые там, внизу, на западноштирийской федеральной магистрали, на скорости в 160 километров в час рискуют своей жизнью». В зале все начали возбужденно кричать, перебивая друг друга. Этот негодяй у них в руках, поймали гада, вздернуть этого дьявола с видеокамерой и т. п. Репортер упомянул об установленном на шоссе заграждении, которое как раз показали на экране. Генрих воскликнул, что это просто невероятно, нам непременно надо это увидеть, а моя подруга ущипнула меня за руку. Какой-то человек рядом со мной, которого я никогда прежде не видел, сказал, обращаясь ко мне, что надо расстрелять эту сволочь с камерой прямо на месте, не выпуская его из машины, пара выстрелов в водительскую дверь — и с ним покончено, все в пределах необходимой самообороны, что-то там сверкнуло внутри машины, они решили, что это оружие — пиф-паф — и готово. Он отсалютовал мне пивной кружкой. Автомобиль, за которым велась погоня, затормозил. Позади и рядом с ним останавливались полицейские машины. В помещении ресторана все заорали. Несколько человек, более рассудительных, призывали остальных соблюдать спокойствие. Полицейские повыскакивали из своих машин, направляя оружие на сидящего за рулем человека. Вот он вышел из машины с поднятыми руками. Как раз в тот момент, когда на него надевали наручники, камера показала происходящее с максимальным приближением. Уже можно было различить черты лица задержанного. Яростные вопли в ресторанном зале достигли высшей точки. Через несколько минут громогласного выражения всеобщего удовлетворения вновь стало слышно репортера, комментирующего происходящее из вертолета. Спустя какое-то время на экране появился полковник полиции. Его атаковали вопросами напирающие и отпихивающие друг друга журналисты: Это и есть убийца? Убийца пойман? Полковник полиции ответил, что молодой человек всего лишь подозреваемый, один из нескольких. Но полиция, тем не менее, настроена уверенно. Он, собственно, привлек особое внимание полиции, так как с вечера чистого четверга его никто из знакомых не видел. В конце концов, его обнаружили в одной редко посещаемой маленькой гостинице с рестораном, находящейся в каком-то глухом месте. На все остальные вопросы ответы будут даны на пресс-конференции в 15 часов. На этом хозяйка выключила телевизор. Она призвала всех «продолжать кушать», что вызвало всеобщее веселье. Собравшиеся перед телевизором начали расходиться. Пока мы шли обратно к нашему столику, ко мне и к моей подруге обращались с вопросами совершенно незнакомые люди. Местный ли этот убийца, не рецидивист ли он, не следовало ли его пристрелить на месте, собираемся ли мы участвовать в референдуме, в сборе подписей за возвращение смертной казни и т. п. Когда мы уже сидели за нашим столиком, Генрих сказал: Ничего себе, вчера впихнули в программу торжественную службу в соборе Святого Стефана, а сегодня прервали речь самого Папы Римского. Борьбу за власть на австрийском телерадио явно выиграли атеисты. Ева закатила глаза. Она сказала, что страшно рада, что все закончилось. И она надеется, что и дальнейшие разговоры, и завтрашний день, последний день пребывания здесь их гостей, пройдет уже не под знаком этого убийства. Моя подруга с ней полностью согласилась. Генрих, обдирая с зубочистки защитную бумажку с отпечатанным на ней логотипом «Хольц-Бергер», заявил: он не уверен, что задержали настоящего убийцу. Ева снова закатила глаза. Хватит уже этих разговоров, рано или поздно он все обо всем узнает. Генрих ухмыльнулся и спросил мою подругу, готова ли она теперь войти в их дом первой, а может даже и в одиночку, чтобы обыскать его на предмет нахождения в нем посторонних людей, у которых, вероятно, и видеокамера при себе имеется. Ева тут же на него набросилась. Пора уже, наконец, прекратить эти его идиотские шуточки. Все, все, с этим покончено, — с довольным выражением лица принес свои извинения Генрих. Моя подруга ответила, что не позволит больше доводить себя до нервного срыва и вполне готова войти в дом одна. Генрих ухмыльнулся и сказал мне тихо, но в то же время достаточно громко, явно с намерением, чтобы услышали и женщины: Опасность, связанная с этим типом с видеокамерой, может, и ликвидирована, но ведь есть еще сбрендивший фермер, который сейчас бродит вокруг дома, стреляя во все, что движется. Его слова вызвали смех. Моя подруга попросила счет. Я достал бумажник. Хозяйка сама нас рассчитала. При этом она пустилась в рассуждения по поводу пойманного убийцы: Это ужасно, тут как раз сообщили, что это местный житель двадцати четырех лет отроду, повариха по радио услышала. Генрих поинтересовался, есть ли какие-нибудь сомнения в том, что этот молодой человек и есть убийца. Хозяйка пожала плечами под темным цветастым шелковым платком и сказала: Ни с того, ни с сего они ведь не стали бы его ловить. Моя подруга похвалила здешнюю кухню. Она спросила, не в экохозяйствах ли ресторан закупает мясо и овощи. Хозяйка ответила утвердительно, назвав при этом в подтверждение разные, ничего не говорящие нам фамилии (Штадлер, Герберт, вероятно, фермер; Гнам, Карл — мясник?). Моя подруга похвалила выбор поставщиков продуктов, чем заслужила симпатию со стороны хозяйки. Ведь по ней же видно, да и слышно, что она горожанка, а ведь люди из города порой не могут оценить по достоинству натуральные продукты. Правда, постепенно все меняется к лучшему. Под конец она обратилась к Штубенраухам. Она сказала, что знает их, о них хорошо отзываются, хотя они поселились и живут здесь недавно. Генрих на это сказал, что он и не знал, что о них вообще что-то говорят, это, как он считает, очень интересно. Хозяйка ответила: Ну, в общем-то, что обычно в таком случае говорят, что, дескать, Штубенраухи пришлись здесь ко двору. Если им когда что-нибудь понадобится, то Йохан Флек, бургомистр, с которым они наверняка уже познакомились, это именно тот человек, к кому следует обращаться в первую очередь. Генрих со смехом заявил, что, значит, когда возле их дома появится убийца с видеокамерой, господин Флек будет поставлен в известность. Ева пихнула его в бок. Хозяйка пробормотала, что убийцу ведь уже поймали. После того как моя подруга допила свой бокал, мы покинули ресторан, раскланиваясь налево и направо. На парковке играли дети — хорошо одетые и аккуратно причесанные. Генрих, шедший впереди нас, снова изобразил руками полет вниз. Это вызвало у Евы бурный приступ гнева. Она заявила, что не желает больше терпеть его цинизм. Моя подруга поддержала ее. Ева добавила, что говорит это вполне серьезно. И вообще, ему следует сначала подумать, а потом говорить. В ресторане он и ее поставил в дурацкое положение, когда заявил, что собирается оповестить бургомистра о появлении убийцы. Генрих со смехом поднял руки над головой, как бы защищаясь от нападок. Ева повторила, что говорит это вполне серьезно. Мы сели в машину. Генрих снова сидел за рулем, я рядом с ним, а женщины устроились на заднем сиденье. Как только мы все пристегнулись, Генрих рванул с места. Он сказал, что хочет сделать небольшой крюк, чтобы мы — имелись в виду я и моя подруга — смогли полюбоваться красотами окружающей природы. За свой жест, имитирующий полет вниз, он просит прощения. Наверное, это его способ как-то справляться с тем, что им всем довелось пережить, услышать и увидеть. Он никакой не психолог, но он в курсе, что многие справляются с подобными вещами, переживая все внутри себя, другие же, к которым, по всей очевидности, принадлежит и он, преодолевают случившееся, выплескивая агрессию наружу. Ева громко сказала, обращаясь к сидящим впереди, что эта агрессия проблематична уже тем, что запросто оскорбляет чувства других людей, с более тонким душевным устройством. Генрих ответил, что он это понимает. И еще раз приносит свои извинения. Впредь он постарается вести себя более корректно. Он включил радио. У разных людей из тех мест, где жили жертвы, брали интервью. Сейчас говорил один из них, он утверждал, что знает арестованного, и не может быть и речи о том, что человек, задержанный после долгой погони на шоссе, является тем самым преступником. Он знает его с детства и уверен в его непричастности. Это совершенно невозможно. Вдобавок, арестованный даже не умеет обращаться с видеокамерой. Генрих сказал, что его удивляет, отчего это после какого-нибудь преступления соседи, друзья и т. п. всегда изумляются по поводу того, что обвиняемый совершил злодеяние: как будто можно заглянуть в душу другому человеку. Разве можно ручаться головой за другого? Ева заметила, что это действительно непонятно. Генрих сказал, что все мы в этом смысле не сильно отличаемся от того человека, который сейчас вещал по радио. Он уверен, что никто из нас, к примеру, не счел бы его, Генриха, способным совершить преступление, а если бы его вдруг задержали по подозрению в убийстве, то тогда уже наши голоса раздавались бы по радио с утверждениями вроде «я не могу себе этого представить» и «совершенно исключено, чтобы он…». Моя подруга возразила, что он-то ведь как раз и не совершал никакого преступления. Разница ведь есть. Так что, если его завтра арестуют и им придется выступать по радио, то их заявления о том, что Генрих никак не мог совершить убийство, будут правильными, ведь он же действительно никого не убивал. Генрих с ухмылкой возразил, что она не может быть так уж в этом уверена. Ну вот, он опять начинает, — возмутилась Ева, а ведь он обещал воздержаться от своих бестактных шуточек. Генрих сказал, что шутки шутками, но доля правды в них есть и заслуживает серьезного разговора. Как она может знать, убийца он или нет? То же самое относится и к нашему приятелю, вещавшему по радио. Ева было запротестовала, но тут моя подруга перебила ее: Генрих прав. Доподлинно мы этого знать не можем. Между тем, за разговором, мы доехали до дома Штубенраухов. Генрих со всей осторожностью подкатил к дому. Мы вышли из машины. На горизонте собирались грозовые тучи, но солнце палило по-прежнему, и жара не спадала. Пока Генрих шарил по карманам в поисках ключей от дома, он предложил всем подумать, а не пойти ли нам поиграть в бадминтон. Сейчас только 13 часов 42 минуты. В 15 часов начинается пресс-конференция. Возможно, ее покажут по телевизору в прямом эфире. Из соседнего дома выскочил фермер. Он крикнул нам, что они поймали его, слышали ли мы, что они его поймали. Генрих подтвердил, что мы уже об этом знаем и спросил, есть ли какие-нибудь подробности о преступнике. Фермер сказал, что ничего такого не слышал. Он слышал только об аресте. Генрих сообщил ему про пресс-конференцию, но фермер явно пропустил это мимо ушей. Вместо этого он стал называть арестованного чудовищем, мерзавцем и пр., с которым надо было расправиться на месте, и он непременно проголосует на референдуме за смертную казнь. На вопрос Евы, как чувствует себя его жена, фермер тоже никак не отреагировал. Обменявшись с Генрихом еще парой слов о погоде, он повернулся и зашагал обратно. Генрих спросил у Евы, зачем она задает такие глупые вопросы. Ведь совершенно очевидно, что фермер свою жену уже зарезал или, по крайней мере, застрелил, и лежит она теперь в комнате в луже крови. Ева с размаху огрела его по спине. Она закричала, что его мерзкие шуточки ее достали. Ведь только что обещал. Генрих со смехом отпер входную дверь. Ева отправилась прямиком в туалет. Моя подруга и Генрих наперегонки устремились в гостиную, затеяв шутливый спор о том, кому достанется лучшее место на диване. Генрих заявил, что это его законное место. Моя подруга возразила ему на это, что она как-никак гостья, и хозяевам полагается идти навстречу ее желаниям. А она как раз хочет немного полежать. Она чувствует усталость, так с ней всегда бывает после обильной еды. Генрих ответил, что об отдыхе она может забыть, вскоре ей предстоит играть в бадминтон. В конце концов Генрих все же уступил ей диван, не забыв добавить, что для отдыха у нее есть только пять минут. Он включил телевизор. «Допрос задержанного: молодого штирийца, арестованного накануне после бешеной погони, в настоящее время допрашивает уголовная полиция. Пресс-конференция в 15 часов. Канцлер пытается успокоить общественность. Правосудие, а не месть!» Генрих сказал: Только представьте себе, что было бы, если бы арестованного выдали жителям городка, в котором живет семья погибших. Это привело бы к ужасающим последствиям, к полному безобразию. Ему бы глаза повырывали, к нему применили бы все мыслимые виды истязаний. Моя подруга, лежавшая на диване с закрытыми глазами, прикрыв лицо рукой, тихим голосом попросила его воздержаться от подобных описаний. Она устала и не желает ничего слышать о пытках и убийствах. Генрих громко ответил ей, чтобы она не вздумала тут заснуть. Это ведь именно она вчера не отпускала Еву спать, ссылаясь на то, что они и так редко видятся. Пора переходить к активным действиям. Он слышит звук спускаемой воды в туалете, это верный знак, что Ева сейчас появится и можно идти играть в бадминтон. Моя подруга сказала, что он просто несносен. Тем не менее, она все же поднялась с дивана и стала тереть глаза. Генрих крикнул Еве, что она там явно навоняла, так что пусть откроет в туалете фрамугу. Та вошла в гостиную. Качая головой, она сказала, что у него, должно быть, воспаление мозга, раз он так себя ведет, такое впечатление, что он постепенно сходит с ума, что за манеры, просто маразм. Она спросила, действительно ли мы пойдем играть в бадминтон. Тогда она соберет корзинку с едой. Генрих ответил, что так оно и есть. Но времени у нас на игру остается только до 15 часов. Ева засмеялась и покрутила пальцем у виска. Если уж решили играть, то будем играть по-настоящему. Без всяких перерывов на какую-то дурацкую пресс-конференцию. Решительным шагом она направилась на кухню. Генрих посмотрел на меня с улыбкой. По его взгляду было понятно, что свое последнее слово по поводу пресс-конференции он еще не сказал. Моя подруга помогла Еве собрать корзинку с едой. Мы с Генрихом взяли сетку для бадминтона и ракетки с воланами. В ожидании женщин мы прохаживались перед домом. Духота в воздухе заметно усилилась. Генрих обратил внимание на то, что небо становится все темнее и темнее. Тучи надвигались все ближе. Он сказал, что, может быть нам повезет, и гроза прервет нашу игру как раз в 14 часов 55 минут. Тут он заметил, что в тени их машины сидит одетая кошка. Он осторожно подошел к ней, чтобы погладить и, как он выразился, освободить от этого идиотского жабо и прочих нарядов. Но как только он оказался поблизости, кошка спрыгнула с машины и улеглась на траве метрах в семи-восьми от нас. Генрих сказал, что сам виноват. Он вспомнил одну детскую книжку. Там дети издевались над кошкой, привязав ей к хвосту консервную банку с камнями. Кошка попыталась убежать от грохота, производимого ее хвостом. Разумеется, безуспешно. Она, конечно же, обезумела и, в конце концов, околела. Дети — существа жестокие, — сказал он и рассмеялся. Как раз в этот момент в дверях появилась Ева с плетеной корзинкой в руках. Подойдя к нам, она снова назвала Генриха чудовищем. Ему в голову, по всей видимости, ничего умного больше не приходит, одни только страшилки и какие-то чудовищные истории. Но его это утверждение только развеселило. Для искупления своей вины он предложил себя в качестве носильщика корзинки, хотя в руках у него уже были ракетки. Ева молча протянула ему корзинку. Он так же молча, хоть и с ухмылкой, протянул корзинку мне. Я без возражений взял корзинку, в которой на постеленной на дне скатерти, уже знакомой мне с предыдущего дня, лежали завернутые в алюминиевую фольгу бутерброды и торчали бутылки с лимонадом и минеральной водой. Ева, тем не менее, воспользовалась этой ситуацией, чтобы с мрачным видом отодвинуться от Генриха. Она попробовала было забрать у меня корзинку, но я отрицательно покачал головой. Она сказала, что Генрих просто невозможен. Он засмеялся и попытался ее обнять. Ева уклонилась от его объятий. Тогда он потребовал у меня корзинку обратно и попросил прощения. Я же не торопился ее отдавать, потому что мне тоже хотелось в чем-то участвовать. Моя подруга, выйдя из дома, увидела перед собой трех человек, намерения которых явно не совпадали друг с другом. Она со смехом тотчас же обратила на это наше внимание, что охладило Еву и Генриха. В итоге корзинка осталась у меня. По дороге к нашей бадминтонной площадке Ева высказала опасение, что долго играть скорее всего не получится. Грозовые тучи стремительно приближались. Моя подруга сказала, что как уж там будет, так и будет. А пока будем играть. Мы с Генрихом натянули сетку для бадминтона. Игровое поле мы обозначили сломанными ветками, воткнув их в землю (прежние, оставшиеся от прошлого раза, унесло ночной грозой или ветром), и лишней одеждой. Кроме того, траву по краю поля мы тоже утоптали. Моя подруга и Ева разгрузили корзинку. Моя подруга была рада снова сюда прогуляться, и предложила, пока не началась гроза, сыграть пара на пару. Что мы и сделали. Наша с Генрихом команда победила команду моей подруги и Евы со счетом 15:6. Генрих заявил, что так не интересно, разница в уровне слишком очевидна. Мы поменялись партнерами. В паре с моей подругой мы уступили Штубенраухам с небольшим отрывом — 11:15. Тут игровую площадку накрыла тень. Генрих предложил поспорить, когда пойдет дождь. Хотя уже было ясно, что он вот-вот начнется. Так что и спорить никто не захотел. Мы все вчетвером устроились на скатерти. Утолив жажду минеральной водой и подкрепившись бутербродами, мы с Генрихом сердечно поблагодарили женщин за их заботливость. Ева склонила голову на плечо Генриху: он ведь будет вести себя прилично и не станет больше обижать других своими злыми шуточками. Это шантаж, — с каменным лицом произнес Генрих. Он откусил от бутерброда и сказал, жуя, что он об этом подумает. Ева застонала. Начало накрапывать. Капли дождя были крупными и падали все чаще, надо было торопиться. Мы проворно собрали свои вещи. Стало темно, как часов в семь вечера при хорошей погоде. Когда мы быстрым шагом шли к дому, Генрих шепотом сказал мне, ну, что он говорил, сейчас 14 часов 50 минут, как раз успеваем к началу пресс-конференции. Оказавшись под крышей, женщины опустошили корзинку. Генрих небрежно бросил сетку для бадминтона и ракетки на шкаф-морозильник, стоявший в коридоре. Он торопливо направился в гостиную. Я последовал за ним. Генрих взял пульт и собрался было включить телевизор, но тут вдруг спросил меня, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я высказался за стакан лимонада. Генрих встал и принес мне, что я сказал. Для себя он прихватил бутылку пива. Генрих включил телевизор. О пресс-конференции ничего не сообщалось. Но один из заголовков привел Генриха в возбужденное состояние. «Задержанный накануне полицией человек не является разыскиваемым преступником: по словам одного из сотрудников уголовного розыска, 24-летний мужчина, задержанный в Штирии после погони, по всей вероятности, не является убийцей. Расследование шло по ложному следу, показания нескольких свидетелей снимают с молодого человека все подозрения». Это не он, — крикнул Генрих в сторону кухни. Ева и моя подруга прибежали в комнату. Это не он, — повторил Генрих. Точно не он? — переспросила Ева. Нет, это не он, — еще раз ответил Генрих. «Пропавший без вести во время пивного тура: молодой человек, пропавший с вечера чистого четверга, навлек тем самым на себя подозрения в убийстве. Как было установлено, молодой человек 24-х лет с четверга шатался по пивным, что было подтверждено несколькими свидетелями, которые видели его в трактире в том числе и в пятницу, во время совершения преступления. Согласно его собственным показаниям, он пытался уйти от полиции, поскольку за вождение в нетрезвом состоянии ранее был лишен водительских прав. Тем не менее, он разъезжал на машине своего отца от одного ресторана к другому и в какой-то момент решил, что полиция намерена его арестовать». Генрих сказал, что полиция — это просто толпа придурков. Моя спутница жизни заметила, что 24-летний мужчина умом тоже не блещет, а вся эта история вгоняет в тоску, да и вообще — бедный малый. Ева со смехом согласилась. Но самое главное, — сказал Генрих, — что теперь им придется продолжить поиски убийцы. «Новый след: пресс-секретарь полиции заявил, что это всего лишь незначительная неудача, кольцо вокруг преступника сжимается, этот молодой человек был не единственным и отнюдь не главным подозреваемым. Есть основания полагать, что операция по поимке преступника может завершиться успехом в ближайшее время». Да никого вы не поймаете, — сказал Генрих. Ева спросила, чего он так злится. Генрих стал возмущаться некомпетентностью этих людей, из-за которых убийца все еще на свободе. Он отхлебнул пива и с усмешкой покачал головой. Он посоветует соседу снова зарядить свое ружье. Ева бросила на него предупреждающий взгляд. Наступило молчание. Моя подруга обратила наше внимание на дождь, который вовсю поливал за окном. Ева зябко поежилась. Генрих потер ей руки, пытаясь согреть, и предложил закрыть окно. Моя подруга попросила оставить окно открытым. Ей нравится шум дождя, он создает особое настроение. Она добавила, что при этом все же испытывает какое-то неприятное чувство. Какое-то предчувствие беды, она не знает, как еще сказать. И снова на какое-то время воцарилось молчание. Ева спросила, что приготовить на ужин. Горячее? Или достаточно будет хлеба с вареньем и маслом, яиц и пасхального копченого мяса? Не сразу, Генрих ответил, что ему все равно. Моя подруга сказала, что холодной закуски будет вполне достаточно, и я тоже к ней присоединился. Поскольку никому явно не хотелось ни разговаривать, ни еще как-нибудь проявлять активность, то Генрих включил телевизор, и на этот раз женщины не возражали. По многим каналам шли прямые трансляции из Фрауэнкирхена, который заливало дождем. Генрих переключился на канал, который накануне показывал видеозапись убийцы. Там журналист тоже вел репортаж с места событий. При этом он стоял под большим зонтом. Он говорил, что именно сейчас, когда над городком, тяжело переживающим трагедию, разверзлось почти библейское ненастье, как знак с Небес, жандармерия разыскивает в округе конкретного подозреваемого. По официальному сообщению, речь идет о розыске по горячим следам, и в дополнение репортер высказал свое собственное мнение. В разговоре с начальником полиции у него сложилось впечатление, что на этот раз полиция полностью уверена в успехе своего дела. Генрих отозвался, что с нетерпением ждет этого момента. Эфир снова переключили на студию. Ведущая заговорила о протестах против трансляции видеозаписи с убийствами. «Наш канал со всей ответственностью отнесся к освещению случившегося. Отклики в поддержку поступают в редакцию отовсюду. Канал задается вопросом: что именно произошло в австрийском городке и осознается ли это всеми людьми на самом деле. Во времена удручающего упадка морали, когда человеческая жизнь представляет собой статистическую единицу, с каждым днем теряющую свою ценность, необходимо проявить гражданское мужество, как это сделали ответственные лица телеканала. Наглядно показать общественности весь масштаб преступления — такова была задача канала, которая остается актуальной и по сей день. Также, хотим напомнить о кампании по сбору пожертвований в пользу семьи погибших детей, которую объявил телеканал: в кадре появились номера банковских счетов. Затем последовало краткое изложение случившегося. Все никак не угомонятся, — сказал Генрих. На экране возникли фотографии из Фрауэнкирхена. Диктор вкратце излагал ход событий. Наконец, в своем рассказе он дошел до того момента, когда предметом обсуждения стали сами убийства. Этому ребенку пришлось умереть, — сказал диктор. С отключенной звуковой дорожкой, под музыку сфер в каЧитать дальше