Михаил Кривич - Бюст на родине героя

Я бросил свою горсть одним из последних, когда края могилы почти сравнялись с грязным, затоптанным снегом, и заметил, что могильщики — во пьянь! — забыли выдернуть из-под гроба веревку. А Бог с ней, подумал я, Степану она теперь не помешает, вот только кладбищенская команда лишилась орудия производства, но это в конце концов их проблема. Впрочем, могильщики не стали сокрушаться из-за потерянной веревки, а завалили торчащие концы глиной и стали лопатами подправлять могильный холмик. Уложив на него цветы и венки, сделав все честь по чести, мы еще немного постояли у могилы и потихоньку пошли к выходу с кладбища.

У ворот я заметил своих старых собутыльников — детину и интеллигента, причем последний недвусмысленными жестами предлагал мне снова быть Шепиловым. Я развел руками, мол, рад бы, да не могу. И в самом деле не мог: хотелось мне этого или нет, а сказать честно, совсем не хотелось, надо было ехать на поминки — у ворот стоял под парами автобус, в котором уже разместились Зинаида, баба Нина и еще несколько незнакомых мне людей.

Возле автобуса Шик обнимал за плечи Тамарку и Вову. Я направился к ним, но меня окликнули с другой стороны. Обернувшись, я увидел приближающегося ко мне Мая и не мог скрыть удивления.

— А вас каким ветром сюда занесло? — спросил я, сдержанно ответив на его приветствие.

— Ну что вы говорите! — удивился моему вопросу Май. — Мы намерены всерьез обосноваться в Энске, хотим работать с Ринатом Гамизовичем, что называется, на постоянной основе. Так что надо обживаться, заводить нужные знакомства, так сказать, дышать воздухом города. А для Энска, мне ли вам говорить, это такое печальное событие. И кстати, с Аркадием Захаровичем договорились повидаться. Удивительно обаятельный человек! Вы со мною согласны?

Краем глаза я видел, что обаятельный человек нас заметил и, не выпуская из своих объятий Тамарку и Вову, сделал несколько шагов в нашу сторону.

— И весьма коммуникабельный, — продолжал нахваливать Шика Май. — Не чета вам. Мы с ним едва познакомились, но уже нашли немало точек соприкосновения. Он прекрасно понимает, что интересы господина Казака тесно связаны, можно сказать, переплетаются с нашими. Он деловой человек и способен увидеть перспективу, чего, к великому сожалению, лишены вы, дорогой друг. Боюсь, мы скоро потеряем к вам всяческий интерес, со всеми вытекающими, неприятными для вас последствиями. — Май засмеялся, показывая, что это всего лишь дружеская шутка.

Шик представил Мая Тамарке и Вове, Май церемонно выразил свои соболезнования.

— Тамарочка, детка, — сказал Аркаша, прижимая ручку к груди, — ты знаешь, я сделал все, что в человеческих силах. И впредь вы можете на меня рассчитывать. А сейчас, к сожалению, должен вас покинуть. Дела. Ну совершенно неотложные дела. Надеюсь, ты поймешь и простишь.

Он расцеловал Тамару и Вову, они полезли в автобус, я последовал за ними. Когда я уже стоял на ступеньке, Шик взял меня за руку и придержал.

— Мы с вами оба потеряли близкого человека, — вкрадчиво зашептал Аркаша, — и пусть эта невосполнимая потеря сгладит мелкие шероховатости, которые возникли между нами в последние дни. Вы же видели, что я сделал для Степана, вы понимаете, чего это мне стоило… Я знаю, Натанчик хочет, чтобы вы продолжали копаться во всей этой грязи, он человек горячий, нетерпеливый. Но теперь, когда с нами больше нет Степы, вся эта история, как вы понимаете, потеряла актуальность. Кое-что еще предстоит выяснить, и я этим займусь. Дело прошлое, но я и сейчас считаю, что вы напрасно искали Степана, не хочу вас ни в чем обвинить, однако ваша беседа с ним, не знаю уж, о чем вы там разговаривали, наверняка не прибавила ему здоровья, а то и ускорила его кончину. — В голосе Шика появилась неприкрытая угроза. — Вы меня понимаете? Я хочу, чтобы вы меня хорошо поняли и впредь держались подальше от наших семейных дел.

Я освободил руку и поднялся в автобус. Водитель закрыл за мной дверь. Когда мы отъезжали от кладбищенских ворот, я видел, как Аркаша и Май усаживались в вишневый «гранд чероки». За рулем сидел Егоров.

Народу на поминки собралось немного, всего человек пятнадцать: помимо своих, несколько человек с завода, соседи Крутых и негородского вида родственники, которые и впрямь оказались деревенскими. Потолкавшись в прихожей и очереди возле туалета, все быстро расселись за столом.

На серванте возле большой фотографии Степана, молодого, красивого, ясноглазого, такого, каким я его знал, поставили стопку водки и тарелку. Баба Нина обнесла всех кутьей и блинами, выпили, не чокаясь.

После второй и гости, и хозяева начали отходить от кладбищенской промозглости, улыбки на лицах потеснили скорбь, даже Тамарка, еще минуту назад серо-зеленого цвета, чуть зарумянилась. Еще и еще помянули Степана, вспомнили его незлобивый характер, его вспыльчивость и отходчивость, щедрость и широту душевную, добрые дела, на которые он был скор; выступавший на похоронах сборщик рассказал, сколько внимания и заботы уделял покойный сопливым пацанам из ПТУ, а профсоюзная дама в белой блузке с черным галстуком-шнурком — та, что предвещала послеобеденное вознесение Степана, поведала о его неугомонности в общественной работе. С каждой выпитой рюмкой мне тоже становилось все теплее и уютнее среди этих людей, и я рассказал о своей первой встрече со Степаном, о том, как сразу заворожил он меня своей красотой и статью. Кто-то из мужиков эту тему подхватил и попытался продолжить, мол, висли на нем бабы и вообще был он ходок из ходоков. Но на мужика строго посмотрели — можно ли такое при вдове? — и он замолчал. А Тамарка сделала вид, что ничего не слышала, и стала подкладывать всем в тарелки. А Вова слушал, и глаза светились гордостью — вот какой у меня был отец!

Как-то незаметно разговор перешел на последние месяцы жизни Степана. Зина стала рассказывать, как брат жил у нее после ухода из дому. Пил немного, хотел совсем завязать, и завязал бы, наверное, — волевой был человек, если что решал, доводил до конца, — но вселилось в него непонятное беспокойство: куда-то надолго уходил, возвращался сильно выпивши, проверял, хорошо ли заперта дверь. А когда пропал Геннадий Петрович, вообще стал сам не свой, несколько дней не выходил на улицу, а потом ушел и не вернулся.

Геннадий Петрович? Кто такой Геннадий Петрович? Это спросил я. Как, вы не знаете? Ну как же! О нем до сих пор город судачит. Геннадий Петрович Жердяев, большой человек, столько лет во главе пищеторга, столько лет город кормил, и неплохо кормил, конечно, снабжение не московское, но ведь в других городах шаром покати, а у нас в магазинах и мясцо, и колбаска какая-никакая, и рыбка, сюда из других областей за продуктами приезжали, целыми автобусами. Он один из городского начальства Степу не бросил, не оставил в беде. Заезжал, продукты приво-зил, иной раз и бутылочку, хоть и знал, что не стоит. Баловал Степу. Одно слово — друг детства, он, Жирдяй, из друзей у Степы один оставался. И в одночасье пропал.