Андрей Воронин - Слепой. Смерть в подземке

— Больно, слушай, — пожаловался по ходу этой операции кавказец. — Такой удар, э! Как будто Вася Белов тебя на прямой в корпус подловил, честное слово!

— Привыкай, — ключом от машины выковыривая из жилета расплющенную в блин пулю, посоветовал Слепой. — Будешь так себя вести — такое с тобой будет случаться каждый день, пока они наконец не сообразят выстрелить в голову… Ты зачем первый из машины полез, а?

— Забыл, — виновато признался Марат. — Совсем из головы вылетело, клянусь, честное слово…

— Ребра-то хоть целы? — подбрасывая на ладони неровные комочки извлеченных из бронежилета пуль, рассеянно поинтересовался Глеб. Пули были мелкокалиберные, и теперь он понял, что за странное оружие было в руке у киллера. Это был спортивный пистолет системы Марголина — игрушка не особо распространенная и используемая профессиональными убийцами едва ли не так же редко, как лук и стрелы. — «Марголин», — сообщил он, получив утвердительный, хотя и не слишком уверенный ответ на свой вопрос. — Повезло тебе, приятель. Будь это «тэтэшка», ты бы сейчас уже шел по шинвату.

Объяснять, в чем разница, не пришлось: все-таки перед ним был кавказец, пусть себе и давно покинувший родные края. На этот раз бронежилет сослужил парню добрую службу, но Глеб предпочел бы обойтись без этой проверки на прочность, не говоря уже о последующих, которые теперь представлялись неизбежными.

— Ладно, — сказал он, — пошли к Нику-Нику, каяться будем.

— А надо? — усомнился хорошо изучивший крутой нрав тренера Марат.

— Не мы, так другие расскажут, — озираясь по сторонам, сказал Глеб.

— Скучно с тобой, Федя, — вздохнул Дугоев. — Все время правильно говоришь, совсем возразить нечего!

— Зато с тобой не соскучишься, — не нашел в себе сил промолчать Сиверов.

Дугоев снова вздохнул — тяжело, шумно, — помассировал ладонью ушибленную грудь и тоном приговоренного, решившегося наконец с гордо поднятой головой взойти на эшафот, сказал:

— Хорошо, пойдем. Ох и вздрючит он нас!

— Если бы этим все и кончилось, я был бы просто на седьмом небе, — честно признался Слепой.

Мощный двигатель злобно ревел, заглушая все внешние звуки, тугой встречный ветер бил в грудь и тоненько, на одной ноте свистел в обтекателях. Линии дорожной разметки бешено неслись навстречу, как следы трассирующих пуль; ползущие в попутном направлении автомобили возникали впереди, как неподвижные препятствия, с пугающей скоростью надвигались, грозя неминуемой гибелью, а потом резко уходили в сторону, мелькали то справа, то слева и в мгновение ока оставались далеко позади.

Белый «форд-фокус», увязавшийся было за мотоциклом в квартале от спортивно-развлекательного центра, не выдержал заданного темпа и очень скоро отстал. Мотоциклист был почти на сто процентов уверен, что совпадение его маршрута с маршрутом иномарки было случайным, непреднамеренным, но береженого Бог бережет: привести за собой на базу хвост ему совсем не улыбалось.

То, что у Багра и его компании называлось базой, представляло собой небольшую станцию техобслуживания, расположенную в подмосковных Люберцах. Путь туда был неблизкий, полицейских постов по дороге хватало. Мотоцикл был чужой, номера на нем фальшивые; за пазухой, пригревшись, лежал пахнущий свежей пороховой гарью громоздкий спортивный пистолет, и, выбрав меньшее из двух зол, Багор не без сожаления снизил скорость до разрешенных восьмидесяти километров в час, а там, где этого требовали правила и дорожные знаки, и до черепашьих шестидесяти. Некоторое время он еще поглядывал в боковые зеркала, но белый «фокус» отстал окончательно и бесповоротно, бесследно затерявшись в дымном хаосе московских улиц. Потом на пути повстречалась довольно длинная даже по столичным меркам пробка; используя неоспоримые преимущества своего транспортного средства, Багор в два счета преодолел это препятствие, после чего с чистой совестью выбросил гипотетического преследователя из головы: там, где только что проехал он, автомобиль можно было бы протащить разве что на плечах.

Никита Багрищев, по прозвищу Багор, был доволен собой. Операцию он провернул без сучка и задоринки, в лучших традициях лихих девяностых, о которых так красочно и захватывающе рассказывал, бывало, за традиционно распиваемой по окончании рабочего дня бутылкой водки хозяин СТО Палыч. В этих рассказах было все: погромы на рынках и в кооперативных кафе, кровавые разборки с солнцевскими и долгопрудненскими, спортивные костюмы, кожаные куртки, с которых легко смывается кровь, бейсбольные биты, куски ржавой арматуры в рукавах, заточки в голенищах, паленые стволы, взрывающиеся на ходу тачки, а главное — ушедший ныне дух вольного братства, воскрешающий в памяти легенды о Робине Гуде и его веселых йоменах, обитающих в гуще Шервудского леса.

Палычу было уже хорошо за сорок, и он отлично помнил те лихие времена и события, в которых принимал непосредственное участие. Перед развалом Союза он выступал за сборную России по боксу, а когда империя рухнула, похоронив под обломками миллионы карьер и судеб, занимался чем придется: собирал дань с кооператоров, месяцами жил в придорожных лесочках на территории Польши, то и дело выходя с ребятами на трассу, чтобы пощипать лохов, перегоняющих в Россию купленные в Германии автомобили, участвовал в подпольных боях без правил — словом, выживал, как умел. Это была полная приключений и романтики жизнь бродячего кота — до предела насыщенная событиями, но, как правило, очень короткая. Палыч являл собой редкое исключение из этого правила, потому что ухитрился не погибнуть и в общей сложности отмотать на зоне всего-навсего пять лет.

Короче говоря, Палыч был личностью легендарной — обломок славного прошлого, титан, чуть ли не полубог. Прямо как у Лермонтова в «Бородино»: «…не то, что нынешнее племя: богатыри — не вы!» Его слово было для Багра законом, а его мнение — мерилом всех жизненных ценностей. Пиетет Никиты Багрищева перед Палычем был тем сильнее, что тот не просто платил ему зарплату, а еще и научил его всему, что Багор умел, — вернее сказать, всему полезному, поскольку вредными привычками и навыками Багор обзавелся самостоятельно и задолго до того, как Палыч его пригрел.

Выехав за город, Багор свернул на ухабистую грунтовку: это позволяло существенно сократить путь, а заодно давало кроссовой «хонде» возможность показать, на что она способна на самом деле. Специально мотокроссом Багор никогда не занимался, но на мотоциклах гонял с тринадцати лет, а недостаток специфического опыта и знаний в его случае с лихвой восполнялся свойственным юности пренебрежением к перспективе свернуть шею, не рассчитав своих сил, а также неплохой — опять же по молодости — реакцией. Углядев впереди сложный участок, он давал полный газ; мотоцикл вставал на дыбы, взлетал в воздух, приземляясь на заднее колесо, закладывал, вздымая тучи пыли, головокружительные виражи, то и дело на поворотах вылетал с дороги, перемалывая бурьян в мелкую труху шипастыми колесами, едва не заваливался набок, но всякий раз выравнивался и, ревя, продолжал путь. Один раз над ним, с металлическим клекотом рассекая винтами воздух, прошел сине-белый, снизу похожий на хищную стрекозу в поисках добычи, вертолет ДПС; Багор слегка напрягся, но стрекоза, не изменив направления, с обманчивой медлительностью уплыла к горизонту и там растворилась в голубоватой дымке погожего сентябрьского дня.