Андрей Воронин - Слепой. Смерть в подземке

— Да хватит уже, — пряча за резким тоном смущение, прервал его язвительную тираду Андрей Викторович. — Ты меня еще носовым платком пользоваться научи! Что я, больной — соваться туда, где меня могли заметить? Я был в сторонке, меня никто не видел…

— Угу, — рассеянно кивнул Стрельцов. — Когда-нибудь, дружище, я покажу тебе, на что способен хороший профессиональный фотоаппарат с длиннофокусным телескопическим объективом. Тогда ты поймешь, что человеческий глаз — не самый совершенный из оптических приборов, и с извинениями возьмешь обратно свои глупые, самонадеянные слова… Впрочем, ты прав: наверное, уже действительно хватит. Как говорят ирландцы, что сделано, то сделано и не может быть переделано. Сядем усе! — неожиданно прокаркал он хриплым басом Лелика из «Бриллиантовой руки» и тут же добавил нормальным голосом: — Или не сядем, это уж как повезет…

Тон у него был рассеянный, философски-отстраненный, а взгляд не отрывался от пластиковой бутылки с минералкой. Осознав наконец эту странность в поведении собеседника, Вышегородцев спросил:

— Что это с тобой нынче? Сидишь тут взаперти, медитируешь на бутылку, да с чем — с водичкой! Добро бы с коньяком…

— Медитирую, да, — рассеянно покивал Стрельцов.

Он протянул руку, и Андрей Викторович только теперь заметил стоящую на столе хрустальную вазочку для печенья, доверху наполненную на днях доставленными из Якутска алмазами. У него на глазах Петр Кузьмич взял из вазочки один камешек и аккуратно опустил в бутылку. В бутылке тихо булькнуло, и камень исчез мгновенно и без следа, словно его и не было.

— Занятно, правда? — сказал Стрельцов. Он зачерпнул целую горсть алмазов и по одному переправил их в бутылку. Уровень воды в бутылке слегка повысился, но это было единственное, что косвенно намекало на присутствие внутри посторонних предметов — камни будто растворились. — Гляди-ка, их и впрямь не видно! А я-то думал, это сказки…

— Нашел игру, — с упреком сказал Вышегородцев. — Вон на стене выключатель, с ним ты еще не играл. Как старик Хоттабыч: светло — темно, светло — темно…

— Кстати, о Хоттабыче, — встряхивая бутылку и придирчиво разглядывая ее на просвет, сказал Петр Кузьмич. — Ты читал продолжение этой книги? Там у Хоттабыча объявился братец — такой, знаешь ли, ядовитый, завистливый старикашка, тоже, разумеется, джинн. Увидел у кого-то полный рот золотых зубов, позавидовал, решил переплюнуть и наколдовал себе бриллиантовые. А они не видны — прозрачные же, елки-палки! Вроде они есть а вроде, и нет их… Конфуз, одним словом.

— Ты это к чему? — подозрительно осведомился Вышегородцев.

— Это к тому, Андрюша, что я не в игры играю, как ты изволил выразиться, а продумываю способ транспортировки.

— Вот это?..

— А что? Нет ничего привычнее и тривиальнее, чем бутылка минеральной воды. В любом фитнес-центре, в любом приличном спортзале они стоят целыми упаковками, и никто на них не обращает внимания…

— Ну и дурак, — сказал Вышегородцев.

— Не понял, — строго произнес Стрельцов.

— Говорила баба деду: я в Америку поеду. Ах ты, старая… гм… звезда! Туда ж не ходят поезда! — с удовольствием продекламировал Андрей Викторович.

— Ах ты черт! — Стрельцов с треском, похожим на выстрел из мелкокалиберной винтовки, хлопнул себя ладонью по лбу. — Самолет! Таможня!

— Новые правила, — продолжил смысловой ряд Вышегородцев, весьма довольный возможностью сравнять счет. — Да и не такие уж, к слову, и новые. Сколько жидкости нынче разрешают брать с собой на борт — двести миллилитров? Сто пятьдесят? Точно не помню, но грузить в багажный отсек минералку целыми упаковками тебе точно никто не позволит — а вдруг это жидкая взрывчатка? Страдаешь перманентной жаждой — доберись до места назначения и скупи там хоть все запасы воды в первом попавшемся супермаркете. А на борту тебе засохнуть не дадут — сервис!

— Не представляю, как я мог забыть, — растерянно пробормотал Стрельцов, ероша пятерней волосы. — Это же элементарно! Совсем закрутился, черт…

— Так что это не способ транспортировки, — добивая приятеля, подытожил Андрей Викторович, — а вот именно игра, никчемная забава. Если бы все было так просто, наши партнеры обошлись бы без нас, а мы — без… сам знаешь без кого. Вот где у меня это спонсорство! — в сердцах добавил он, чиркнув большим пальцем по кадыку.

— Да, легкий путь закрыт, — вздохнул Стрельцов. — Придется хорошенько подумать.

— Придется, — согласился Андрей Викторович. — Хотя в определенном смысле твоя забава не такая уж и никчемная. В конце концов, хранить это добро, — он кивнул на частично опустошенную вазочку, — тоже где-то надо. Не станешь же ты держать его на столе! Случайный обыск, попытка рейдерского захвата — и все, плакали наши камешки!

— Да, — с уважением произнес Стрельцов, — котелок у тебя варит. Не зря ты выбился в олигархи!

— А то, — самодовольно подтвердил Андрей Викторович. — Думать надо, Пьер Кузьмич! Вот и займись, а я пошел руководить.

— Как же это я так оплошал? — оставшись в одиночестве, пробормотал Стрельцов. — И на старуху бывает проруха…

Прихватив со стола бутылку, он направился в пристроенный к кабинету совмещенный санузел: надо было процедить минералку, пока ее вместе с камнями не вылила в канализацию уборщица.

Убедившись, что вокруг все чисто, Глеб махнул рукой стоящему в подъезде Дугоеву и, продолжая озираться, усадил его в машину. В машине играла музыка: выходя встречать клиента, Сиверов забыл выключить магнитолу.

— Что слушаешь, дорогой? — устраиваясь на заднем сиденье, где от нескромных взглядов его скрывали тонированные стекла, осведомился Черный Барс. — Знакомое что-то, а что, не пойму…

— Чайковский, — слегка убавив звук, чтобы не приходилось орать, напомнил Глеб и запустил двигатель.

— Э! — с неимоверным изумлением воскликнул дагестанец. — Зачем его слушаешь? Он же голубой!

Тронув машину с места, Сиверов озадаченно покрутил головой.

— Ну ты даешь, чемпион, — сказал он. — В самую первую очередь Петр Ильич — великий композитор, классик мировой музыки. А какого он был при жизни цвета, никого не касается, это вопрос даже не второй, а вообще самой последней очереди. Музыка хорошая?

— Хорошая, — признал Дугоев, — даже очень хорошая. Кто я такой, чтобы критиковать классика?

— То-то же, — сказал Глеб.

— Но все равно — бр-р-р! — стоял на своем упрямый кавказец. — Как так можно, не понимаю!

— И хорошо, что не понимаешь, — одобрил его приверженность традициям Сиверов. — Не понимаешь — значит, здоров. Вообще, чтоб ты знал, великие люди, особенно великие художники, в обыденной жизни были те еще фрукты. Достоевский — шизофреник, Хемингуэй — беспробудный пьяница, Чайковский — вот, пожалуйста… Среди них попадались и воры, и висельники, и обыкновенные дураки, но кто сейчас об этом помнит, кому это интересно? Вот взять для примера хотя бы тебя. Тебе что, совсем нечего стыдиться?