Андрей Воронин - Слепой. Смерть в подземке

— В чем сила, брат? В очках, что ли? Может, подаришь?

— Да легко, — пообещал Глеб, протягивая поверженному чемпиону руку. — Давай поднимайся, а то Ник-Ник волнуется.

Полутора часами позже в раздевалке мокрый и распаренный после душа Дугоев пристал к Глебу с расспросами: в каком виде выступал, где и с кем дрался, какие имеет титулы и звания и почему, пребывая в такой форме, оставил ринг? Как всякий истинный спортсмен, он был в меру простодушен, и расчет Сиверова оказался верным: будучи походя отправленным в аут человеком, от которого меньше всего мог этого ожидать, чемпион проникся к нему глубоким уважением и искренней симпатией. Иначе и быть не могло: он был кавказец и настоящий боец и привык уважать в окружающих силу и бойцовские качества.

— Да нигде я не выступал, — сказал ему Глеб. — Я вообще, если хочешь знать, впервые очутился на ринге. А морды бить, извини, умеют не только профессиональные спортсмены.

— Не понимаю, — упрямо возразил Черный Барс, натягивая джинсы. — Не обижайся, дорогой, но кто ты сейчас, сам подумай! А с таким талантом давно стал бы абсолютным чемпионом мира, ездил бы на лимузине, с золота кушал, на золоте спал!

— На золоте спать неудобно, — заметил Слепой, — жестко. Каждый сам выбирает, что в его жизни главное, на какой из своих талантов делать ставку. Не понимаешь? Как бы тебе объяснить… Ну вот, к примеру, кто «Робинзона Крузо» написал, знаешь?

— Читал, — с гордостью объявил кавказец, — хорошая книга, знаменитая. Даниэль Дефо написал — правильно?

— Правильно, — кивнул Глеб. — А кто он был, знаешь?

— Странный вопрос, слушай, — пожал широкими плечами Марат. — Писатель, конечно, кто же еще!

— Шеф британской разведки, — поднес ему сюрприз Сиверов.

— Как так? — опешил Дугоев.

— Да вот так. Вот ты у нас с Кавказа — значит, наверняка неплохо поешь и еще лучше танцуешь… Коран наизусть знаешь?

— Не весь, — признался Дугоев. — Немножко совсем.

— Насколько мне известно, немножко знать наизусть Коран — это уже неплохое начало духовной карьеры, — сказал Глеб. — Так почему ты здесь, а не в исламском университете? Почему не танцуешь в каком-нибудь ансамбле, не поешь на эстраде?

Дугоев озадаченно поскреб пятерней в затылке, пожал плечами и выдал вполне предсказуемый ответ:

— Не знаю, слушай. Так получилось!

— Вот и у меня как-то так получилось, — подвел итог Сиверов. Краем глаза он видел Ник-Ника, который, стоя поодаль, прислушивался к их разговору. Обнаружив, что его заметили, тренер тихо ретировался. — Теперь два слова по делу. — Он открыл принесенную с собой спортивную сумку и, вынув оттуда, протянул Дугоеву легкий кевларовый бронежилет. — Вот, примерь-ка. И будь добр, без него на улицу не выходи.

— Думай, что говоришь, э! — возмутился гордый сын кавказских гор. — Что я, на войне?

— Поступай как знаешь, — сказал Глеб. — А я посмотрю, как ты будешь драться за чемпионский пояс с дыркой в легких. Твое счастье, если убьют наповал. А если просто покалечат? Как жить дальше станешь? Что скажешь Ник-Нику? Он ведь в тебя всего себя вложил, без остатка, а ты со своим гонором норовишь все его труды псу под хвост отправить!

— Умеешь уговаривать, уважаемый, — проворчал вторично за этот вечер уложенный на лопатки чемпион. — С женщинами у тебя наверняка никаких проблем… Давай покажи, как это надевают!

Заключая его волосатый торс в гибкую кевларовую броню, Глеб повернул голову и снова увидел Ник-Ника. Поймав на себе его взгляд, тренер поднял над головой сцепленные в замок ладони, приветствуя победителя. Он выглядел очень довольным, и Сиверов с удовлетворением констатировал, что начало положено, и притом недурное.

Сильный северо-западный ветер гнал по синему небу рваные клочья облаков, с шорохом катил по цементным плитам дорожек сухие листья, громко шелестел в поредевших кронах деревьев, пригоршнями срывая с них золотые и медно-красные визитки вступающей в законные права осени. Деревья кланялись ветру, ходили из стороны в сторону, как дворницкие метлы, которыми неутомимый и многорукий ветер пытался начистить небо до немыслимого блеска перед прибытием высокого начальства. Лишь темные купы можжевельника хранили приличествующую этому месту солидную мрачность, едва шевеля колючими ветвями под резкими порывами сулящего скорое наступление холодов норд-веста.

Один желтый листок ухитрился забиться под правый «дворник» «майбаха» и теперь трепетал там, выбивая по ветровому стеклу мелкую барабанную дробь, не в силах ни успокоиться, ни вырваться из нежданного плена и улететь вслед за ветром. Он напоминал бьющуюся об оконное стекло бабочку, и хотелось выйти из машины и отпустить его на волю. Андрей Викторович Вышегородцев без особых усилий подавил этот неразумный порыв. В детстве он, случалось, отрывал крылья бабочкам и с размаху шлепал гусениц об асфальт, чтобы посмотреть, как далеко вылетят из лопнувшей мохнатой шкурки изумрудно-зеленые внутренности. Сейчас вспоминать об этом было неловко, даже стыдно, но все-таки не настолько, чтобы на глазах у охраны выбегать из машины и отпускать на волю мертвый кленовый лист.

С автомобильной стоянки выстроенное в нарочито мрачной футуристической манере здание крематория было видно как на ладони. Дымовая труба, воплощающая в себе его главную, окончательную суть, была кокетливо замаскирована сходящимися кверху острым клином кирпичными крыльями. Со времен рейхсфюрера Гиммлера технологии таки шагнули вперед, и ничего похожего на пресловутый жирный черный дым в ярко-голубом небе над нею не усматривалось. Те, кто строил этот жизненно необходимый для гигантского города объект, надо полагать, не поскупились на системы дожига, фильтрации и очистки выбросов. Андрею Викторовичу вдруг вспомнились жуткие байки о том, что сжигаемые в печи крематория тела будто бы на мгновение оживают, пытаясь выбраться из всепожирающего пламени; поговаривали, что это христианские души протестуют против варварского, языческого, обрекающего их на вечные муки ада способа погребения. Это пугало (а кто его, в самом-то деле, знает?), но в данном конкретном случае господин Вышегородцев не имел ничего против уготованных погребаемому адских мук. Так ему, старому козлу, и надо, и этого еще мало; будь его воля, Андрей Викторович с огромным удовольствием высыпал бы прах усопшего в первый попавшийся нужник — желательно общественный и бесплатный, загаженный мало не до самого потолка.

На светлом фоне дорожек, медленно дрейфуя в противоположных направлениях — одни к крематорию, другие от него, — поодиночке и группами темнели фигуры скорбящих родственников, близких, друзей и просто халявщиков, увязавшихся за траурной процессией, чтобы вволю наесться и напиться на поминках. Вышегородцев закурил и посмотрел на часы. Интересующая его похоронная команда скрылась в недрах черно-красной кирпичной пирамиды крематория уже добрых полчаса назад — срок, вполне достаточный для того, чтобы выстлать траурный зал цветами казенного красноречия по колено, если не по пояс. «Непримиримый борец с…», «принципиальный и неподкупный боец за…», «верный друг», «надежный боевой товарищ», «настоящий чекист — чистые руки, горячее сердце, холодная голова»… «Память о нем навеки останется в наших сердцах»… Вашу мать! Вам что, никогда не говорили, что память находится в голове — выражаясь предельно точно, в головном мозге, — а не в мышце, единственным назначением которой является перекачивание крови?!