Владимир Колабухин - В поиске истины

Наумов с Громовым с нарочитым вниманием опять принялись разглядывать план дома, будто и не слышали последней фразы Белова. Он с пониманием усмехнулся:

— Что ж, возложим это на участкового. Как считаете, товарищи, справится?

— Да детвора в нём души не чает! — живо отозвался Громов.

— И весь народ к нему с почтением! — добавил Наумов. — Справится, товарищ майор!

— Вот и отлично, — заключил Белов. — Значит, капитан, вам с Громовым быть у щитка.

Они как по команде встали, в один голос громко ответили:

— Есть, быть у щитка!

И я чётко понял, что если наш план удастся и Камилов будет дома, ему уже не уйти от них, даже если он выйдет к ним с оружием.

Наше совещание в этот вечер несколько затянулось. Мы вновь и вновь уточняли детали предстоящей операции, обсуждали возможные действия её участников, время проведения… Одни сотрудники войдут в группу захвата преступника, другие будут перекрывать пути его вероятного отхода, блокировать двор дома… Ну, а мне предстояло провести у Камиловых обыск.

Без десяти семь оперативники Белова доложили, что Камилов дома и выходить пока не собирается.

А на улице всё ещё светло, как днём. И минуты тянутся мучительно долго. Пятнадцать минут восьмого, полвосьмого… Восемь часов… Двадцать минут девятого…

Я выглянул из окна кабинета на улицу: есть ли где огоньки? Ведь начало операции ровно в девять. Огней пока — ни в одном доме. Лишь полыхали в витринах и окнах домов оранжевые отблески заката.

В восемь тридцать — звонок Белова:

— Спускайся вниз — через пять минут выезжаем.

Я снова выглянул в окно: закат уже потускнел, на улице — серая дымка… Пожалуй, к девяти часам и стемнеет.

Спустился по лестнице в вестибюль и ясно услышал, как сильно стучит моё сердце. Неужели так волнуюсь? Ведь всё продумано до мелочей…

У подъезда присоединился к Белову. Сели в машину. Все остальные участники операции уже давно на улице Садовой. По рации то от одного из них, то от другого — короткие сообщения: «Двор блокирован», «Подъезд блокирован», «Объект на месте, посторонних в квартире нет»…

На тихой улочке, у старого четырёхэтажного дома с высокой аркой над въездом во двор, наша машина остановилась. На доме табличка: «Большая Садовая, 17». Вдоль арки прогуливались двое хипповатых парней. С трудом узнал в них работников райотдела. Во дворе — ни души, лишь за самодельным столиком у второго подъезда всё ещё стучали костяшками домино четверо чем-то мне знакомых личностей. «И эти — наши!» — пронеслось в голове.

Взглянул на часы: без трёх минут девять. «Пока войдём в подъезд, пока поднимемся по лестнице…»

Вот и второй этаж. С площадки третьего нам навстречу бесшумно спускались Наумов и Громов. Обменялись взглядами: «Пора!»

Наумов с Громовым нырнули в ярко освещённый проём коридора, и он тут же погрузился во мрак. Озноб нетерпения прокатился по моей спине. Представил себе, как же были напряжены в этот момент нервы и у других участников операции… Казалось, будто прошла уже целая вечность. Послышался металлический щелчок замка, недовольный мужской голос, потом яростный хрип, и мы с Беловым бросились в темь коридора. Я нащупываю щиток с пробками. Вспыхнул свет, и я увидел распростёртого на цементном полу полуголого темноволосого парня в шортах, с закрученными за спину руками, на ногах его — тяжело дышащего Наумова. Рядом с ним Громов — защёлкивал на запястьях парня наручники. Тот конвульсивно извивался, что-то мычал.

Всё! Дело было сделано! В считаные секунды.

Громов рывком поставил Камилова на ноги. Теперь уже у меня не было никакого сомнения, что это Камилов: точный оригинал рисунка Бубнова. Мы завели его в квартиру, пригласили понятых.

А где же мать Камилова?

Нашёл на кухне. С полной отрешённостью на бледном, без кровиночки, старческом лице она неподвижно застыла на табурете у стола и никак не отозвалась на предложение пройти в комнату сына.

Но мы и без неё нашли всё то, что искали: пистолет, патроны к нему, пачки денег в инкассаторской сумке, спрятанной за шифоньер. На столе и на книжных полках валялись затрёпанные порножурнальчики, видеокассеты с фильмами ужасов.

Громов брезгливо поднял один из таких журнальчиков и показал Камилову:

— А это дерьмо в каких подворотнях выискали?

— А тебе что — завидно? Тоже на голых баб поглазеть захотелось? — истерично прокричал Камилов. — Ну, гляди, гляди!

Понятые — две докучливые старушки — при этом всё охали и ахали: «Да как же так!.. Да что же это!..» — и вразнобой торопились заверить, что Эдик «всегда был такой хорошенький, такой милый мальчик!» И что мать души в нём не чает…

А мать не плакала, лишь беспомощно и растерянно прислушивалась к выкрикам сына, а когда его стали уводить из квартиры, проводила тоскливым взглядом. Мы же отправились в отдел.

На улице уже окончательно стемнело. В открытую форточку машины врывался прохладный ветерок… И так хорошо было у меня на душе, так хорошо, что я невольно мысленно убегал к Елене. Целый день с ней не виделся. Как-то встретит меня, что скажет?

А Лена ничего и не сказала. Лишь печально смотрела на меня и молчала, молчала, молчала… В груди моей всё перевернулось от возникшей тревоги: когда Елена так смотрит и молчит, значит, чем-то расстроил её. Но чем?

Я топтался в прихожей и не знал, что сказать. В комнату уходить не хотелось и вот так в молчанку играть — тоже. Тихо и осторожно спросил:

— Что не весела?

Она грустно усмехнулась.

— Я так ждала тебя сегодня… Неужели и в выходные дни ты не можешь побыть дома?

Я облегчённо перевёл дыхание.

— Почему не могу? Могу! Вот только разберёмся с «Бирюзой»…

Лена недоверчиво покачала головой.

— Ой, Демичевский… Свежо предание…

— Знаешь что? Выходи-ка ты за меня замуж, а? — неожиданно для себя выпалил я и замер в тревожном ожидании ответа.

Глаза Лены округлились.

— Ты это… серьёзно?

— Конечно!

Она некоторое время молчала, потом с запинкой ответила:

— Спасибо тебе за лестное и столь дорогое для меня предложение. Но… замуж за тебя… я пока не пойду.

— Почему?!

Лена предостерегающе вскинула палец к губам:

— Тише — маму разбудишь.

И вдруг взяла в ладони мои руки, как в тот недавний, памятный для меня вечер, и поцеловала их.

Непостижимо!

Совершенно сбитый с толку, я осторожно высвободил руки.

— Как же тогда понимать тебя?

Лена выпрямилась, задумчиво повернула голову в сторону.

— Ты прости меня, Демичевский. Я и сама себя не понимаю.

Она перевела на меня взгляд.

— Хочешь откровенно?.. Когда ты появился у нас, показался мне таким молчуном, таким нелюдимым… И захотелось расшевелить тебя… А сейчас вот места себе не нахожу, если не увижусь с тобой хоть денёк. Вот ведь как всё получилось.