Владимир Колабухин - В поиске истины

Он несколько растерянно протянул руку. Крупную, жилистую… Я с чувством пожал её:

— До свидания!

— А может, посидим ещё?

Я качнул головой и вдруг поймал себя на мысли, что не выяснил ещё один вопрос.

— А с кем дружил Игорь?

Хлебников пожал плечами, задумался.

— Да вся бригада уважала его, — ответил он через минуту.

— А Эдик у вас на участке есть?

— Нет такого. Ни на участке, ни в цехе.

Я ещё раз попрощался с ним и гостеприимной хозяйкой и покинул квартиру.

На улице уже стемнело, стало прохладнее. Неторопливо двигался к своему дому и медленно проигрывал в памяти сегодняшние встречи… Как хорошо, что на свете есть Хлебниковы! Обязательно скажу Пикулину, чтобы держался своего Пал Палыча.

Я шёл, и с каждой минутой всё, прежде скованное заботами и тревогами напряжённого трудового дня, словно оттаивало во мне.

На углу улицы, под ярким фонарём, какая-то дородная тётя всё ещё торговала фиалками. Правда, в корзине осталось лишь несколько букетиков. Купил все. Для Лены. И сделал это с превеликим удовольствием. Давно хотелось осыпать её цветами. А тут — вот они!..

И в радужном настроении продолжал шествовать к дому. Нёс фиалки, а видел изумрудные глаза Елены, её нежные белые руки, милую улыбку… И вдруг заметил у подъезда дома знакомую долговязую фигуру Славика Румянцева. Слоняется туда-сюда… Я быстро спрятал фиалки за спину: только бы он не увидел их.

Румянцев тоже узнал меня, остановился.

— Здравствуйте, — сказал он, почему-то счастливо улыбаясь.

— Привет, — нехотя ответил я. — А где же ваши цветы?

— Цветы? Ах, цветы!.. Они у Лены. Она всегда так радуется им.

— Значит, вы уже от неё? — злость буквально распирала меня. — Тогда что же всё у подъезда топчетесь?

Румянцев вспыхнул и, запинаясь, ответил:

— Вот… Уходить не хочется…

— Ну-ну. Побродите под окнами, спойте серенаду…

В глазах Румянцева проявилась растерянность. Он озадаченно спросил:

— Зачем вы так?

А мне и самому уже было неудобно за издёвку. Парень как парень… Чего на него взъелся? И какое мне дело, кто кому дарит цветы и почему их принимают.

— Простите, Славик, — сказал я. — Всего вам хорошего.

Я проскользнул боком в подъезд и на своём этаже выбросил фиалки в мусоропровод. На душе сделалось так тяжело, будто вместе с цветами выбросил ещё что-то, дорогое-дорогое, без чего и жить нельзя, наверное. Осторожно, стараясь не греметь, вставил ключ в замок, открыл дверь и почти на цыпочках стал красться в свою комнату.

Но не тут-то было. Дверь кухни стремительно распахнулась, и в проёме возникла Елена.

— Добрый вечер!.. Что такой пасмурный?

— Разве? — заговорил я. — Зато второй, у подъезда, млеет от счастья.

Весёлые искорки в глазах Елены погасли. Она смотрела на меня непонимающим взглядом.

— О ком ты говоришь?

Но мне не хотелось вдаваться в объяснения, и я молчал.

Лицо Елены стало задумчивым.

— Слушай, Владик, — тянула она слова, впервые называя меня по имени. — Уж не ревнуешь ли ты? Вот не ожидала!

А ведь в точку попала. И для меня это ужасное чувство было тоже полнейшей неожиданностью. Ишь какой Отелло выискался!

Попытался скорее ретироваться, но Елена сердито остановила:

— Нет, Демичевский. Давай договоримся: мои друзья — это мои друзья.

Скрип двери заставил её умолкнуть. В коридоре появилась встревоженная Екатерина Ивановна:

— Леночка, милая… Что тут у вас?

Лена бросила на меня обиженный взгляд и, не ответив, ушла. Я смущённо смотрел на Екатерину Ивановну, она — на меня.

— Владислав Викторович, что случилось?

— Ничего. Так, поговорили… Вы не беспокойтесь.

Она недоверчиво покачала головой и торопливо вернулась в комнату.

Мне сделалось совсем нехорошо. Что я за остолоп такой! Сам себе всё испортил.

Так и заснул с гнетущим чувством чего-то тяжёлого, почти непоправимого. С тем и проснулся утром, весь в холодном поту от мучивших во сне кошмаров. В мыслях только Елена, её глаза, полные обиды. «Что же это со мной? — думал. — Неужели всё-таки опять втрескался? Всерьёз, по-настоящему. Разве такое бывает?..»

Прошёл в ванную комнату, прислушался — кто на кухне? Если там Елена, лучше уйти из дому без чая. Думал, мне теперь и не взглянуть на неё. Но на кухне было тихо. А времени — уже восемь… Быстро умылся, оделся… На кухне по-прежнему ни шороха. А меня уже томила эта тишина. Прошёл туда, налил чай и как можно медленнее прихлёбывал из чашки. Мне уже не хотелось быть одному. Хотелось хотя бы на миг, всего на мгновенье, но увидеть Елену, её лицо, её глаза: что будет в них — всё та же милая улыбка или?.. Про «или» и думать было страшно. От «или» — свет стал бы не мил.

Словно угадав моё желание, появилась Лена. Уже одетая.

— С добрым утром! — сказала она, лукаво поглядывая в мою сторону.

— Здравствуй! — счастливо откликнулся я. От этих её слов и взглядов у меня будто гора свалилась с плеч.

«Лена!.. Моя Прекрасная Елена! Ты снова, — думал я, — идёшь мне навстречу. Такому упрямому и бестолковому. За что мне этакое счастье?»

Через час уже ехал в колонию. За окнами вагона электрички сначала медленно, а потом всё быстрее проплывали пристанционные постройки, жилые дома и деревья, мелькали зелёные поля и перелески, ручейки и речушки… Вспоминал ласковые взгляды Елены и невольно улыбался: «Спасибо тебе, спасибо!»

За спиной слышался звон гитары, приглушённый шумок молодых голосов. От скамейки к скамейке бегали двое малышей-близнецов, кудрявые и озорные, одетые в одинаковые матросские костюмчики… Всё это автоматически фиксировалось в моём сознании, не вызывая каких-то особых эмоций, лишь уводили мысли к предстоящей встрече с Пикулиным: вдруг разговор не получится? И вообще — как он там, чем занимается?

Признаться, у меня тогда были не очень чёткие представления об исправительно-трудовых колониях. Ну, отбывают там преступники наказание. Конечно, работают. А что ещё? Ведь, как известно, многие из них, порой даже и матёрые, выходят на свободу совсем другими людьми — как говорится, исправившимися. В чём здесь секрет?

Когда мне случайно приходилось встречаться с работниками колоний, всегда интересовался этим. Как правило, они отшучивались, переводя разговор. Скромничали. И всё же я испытывал к ним чувство глубокого уважения. В самом деле, вот мы — сотрудники милиции — тоже занимаемся правонарушителями. И столько сил, нервов и жизненной энергии нам это стоит! Допрашиваешь какого-нибудь уголовника, а он на тебя волком смотрит, зубами на тебя скрипит. Думается, дай ему волю… И вот попробуй выведи таких в люди!

Электричка замедлила ход и скоро встала у небольшого вокзала. Близнецы бросились к окнам: «Прибрежный!» В вагоне зашевелились. Я тоже поднялся, двинулся к выходу. У привокзального скверика сел в автобус и поехал до самой окраины посёлка. Там, как объяснили мне попутчики, нужно было выйти на просёлочную дорогу, и уж она-то привела бы к колонии.