Александра Ронис - Тебе меня не сломить

— Ольга Александровна, — едва сдерживая слезы и злясь на себя за излишнюю плаксивость в последнее время, начала Юля, но голос дрогнул, и она замолчала, снова борясь со слезами.

— Сергеева, может, ты вообще работать не хочешь? Люди жалуются на то, что ты неправильно рассчитываешь. Выдача зарплаты на носу, — грубо проговорила женщина. — Не хочешь работать, так на твое место много желающих найдется! Пиши заявление и можешь гулять сколько хочешь! Юля почувствовала, как слезы все-таки сорвались с ресниц и часто-часто закапали, губы задрожали. Увидев такую резкую перемену в Юле, главбухша опешила.

— Юль… Что случилось? У тебя какие-то серьезные неприятности? — Ольга Александровна подошла к девушке и, проводив к своему столу, усадила на стул.

Юля замотала головой, не в силах вымолвить не слова. А, может, ей рассказать все? Она же женщина, поймет… — Давай сделаем так, — совершенно другим тоном заговорила та. — На этой неделе закончат устанавливать программу, обещали в понедельник уже запустить все, и на следующей неделе я тебя отпущу на целый день. Ты и так выходила на выходных несколько раз. Подгадай, как тебе удобно будет. Может, в пятницу. К отцу съездишь.

Еще неделя!!! Или даже целых две!!! Все анализы уже будут недействительны.

Проходить заново нереально, а срок, когда можно будет что-то сделать, вообще выйдет!!! На столе зазвонил «Коралл» и главбухша, не медля, сняла трубку.

— Да, Андрей Дмитриевич… За весь год? Хорошо, сейчас принесу вам. Да-да, прямо сейчас…

Положив трубку, она бросила на девушку мимолетный взгляд и принялась что-то распечатывать с компьютера.

— Все, Юль, иди, — негромко произнесла главбухша, не отрываясь от монитора. — На следующей неделе возьмешь выходной. Сейчас мне некогда. Там какая-то проверка приехала из Министерства, все на ушах стоят…

Не в силах ничего ответить, Юля медленно, на ватных ногах, вышла из ее кабинета, дошла до туалета, и лишь там, закрывшись в кабинке, дала волю слезам. Все, это конец!!! Ну, что ей теперь делать?! Что?! … Господи, этот Ад никогда не закончится!

Степнов стоял возле окна в своем кабинете и смотрел на небо, окрашенное в бледно-розовый цвет. Начинался рассвет, после дождливой ночи в воздухе витала озоновая свежесть. Подойдя к шкафу и достав начатую бутылку коньяка, он плесканул немного в стакан, стоявший тут же на полке, сделал пару обжигающих глотков, затем нашел в ящике стола новую пачку сигарет и, прикурив, глубоко затянулся.

Ночные дежурства спасали от воспоминаний, по-прежнему разрывающих его изнутри, и он уже третий день подряд оставался на работе, выезжая вместе с операми на все вызова и лично заполняя многочисленные бумажки и журналы, лишь ненадолго забываясь тяжелым, поверхностным сном, здесь же, на диване.

Только бы все время было расписано на минуты, только бы не думать. Но едва стоило отвлечься, как тут же мысли словно хищники вгрызались в сознание, безжалостно роясь в нем и вытаскивая наружу все самое скрытое и самое жуткое.

То, что он сделал, не имело оправданий и не заслуживало прощения, и Юля никогда уже не взглянет на него по-другому, без ненависти, без презрения. Она имеет на это полное право, и здесь уже нельзя что-то изменить. Об этом нужно было думать раньше, до того, как… Какой теперь смысл прокручивать в голове одни и те же мысли, как все могло бы быть, но уже никогда не будет? Нет, все, хватит! Верить можно только себе, не запуская никого в свою душу, и тогда никто и никогда не сможет сделать тебе больно. Так, кажется, говорится в какой-то мудрой цитате. Эти слова много лет были его главным жизненным принципом. Любая женщина предназначалась лишь для одной ночи и наутро начисто стиралась из жизни, и он никогда не вспоминал о бывших, ни моменты встреч, ни моменты расставаний.

Она не была его бывшей. Она не успела стать для него никем: ни бывшей, ни настоящей, ни будущей, но мысли о ней не уходили, они просто сводили его с ума. А перед глазами до сих пор стояла картинка трехдневной давности: как она жалась к стене, там, в холле своей квартиры, как дрожала от каждого его шага в свою сторону, как содрогались ее плечи в беззвучных рыданиях, а красивые глаза были полны слез и страха.

Из коридора практически пустого ОВД послышался неясный шум, который все нарастал, словно стучали по железным прутьям. С зажженной сигаретой в руке, Саша подошел к двери и вышел из кабинета. Быстрыми шагами, гулким эхом отдающимися в пустых стенах, он направился в сторону дежурки.

— Что здесь у вас? — громко спросил он у следователя Агафонова, стоявшего возле обезьянника с задержанным.

— Да вот, ППС-ники притащили. Жену избил так, что ее в больницу без сознания увезли, — тот кивнул в сторону пьяного мужика, находящегося по ту сторону решетки, который мерил камеру неустойчивыми шагами.

— Да ладно… Ты мою жену видел? Эта овца же кого хочешь, выведет из себя! — бросив на следака презрительный взгляд, громко выкрикнул тот.

Степнов чувствовал, как алкоголь медленно растекается по венам и жилам.

— Давай ключи, — сказал дежурному, не поворачиваясь.

Дежурный, помедлив, протянул ему ключи и перевел взгляд на следователя.

Саша подошел к обезьяннику и, повернув ключи в замке, распахнул дверь.

— Вот…нормальный чел…понял меня, — протянул алкаш с довольной ухмылкой.

В следующий миг Степнов замахнулся и со всей силы ударил его кулаком в лицо.

— Саш! — Агафонов подбежал к оперу в надежде его остановить.

— Пошел отсюда! — рявкнул Саша и нанес следующий удар попытавшемуся подняться алкашу.

Дальше удары посыпались на него один за другим, и тот повалился на пол. Опер с остервенением бил несчастного ногами, пока тот не перестал шевелиться.

— С*ка, ненавижу! — процедил сквозь зубы Степнов, наконец, останавливаясь, относя последнее высказывание скорее к самому себе.

А после сдачи смены, все же решив поехать домой, он заехал в супермаркет и взял две бутылки коньяка. Не выпив, уснуть просто не удастся, хоть и не спал уже больше суток. А голова и так будет болеть, и без спиртного. Она всегда болит. После той чертовой аварии.

Господи, сколько же ошибок было допущено, непоправимых ошибок, которые уже никогда не удастся исправить. И в душе все сильнее нарастала злость.

Злость на себя. На то, что не смог помочь Вике и, вместо того, чтобы бегать в поиске Никифорова, лучше бы остался с ней. Будь он рядом, не допустил бы того, чтобы она что-то с собой сделала. И мама была бы жива. Приступил бы к возмездию позже, а теперь оно никому не нужно. Никому, кроме него.

Если бы он только мог совладать со своими эмоциями, держать себя в руках, все было бы иначе. И с Викой, и с… Он сотни, тысячи раз мысленно называл ее имя, но почему-то было так сложно произнести его вслух, словно боялся, что она услышит, узнает, что он думает о ней. А он думал, думал постоянно. И эти мысли пугали его самого. И с каждым разом они становились все навязчивее, а он злился все сильнее. На себя, на нее, на этот чужой холодный мир. Последней каплей стал взгляд кассирши, когда он отсчитывал купюры — то какими глазами она смотрела на его сбитые в кровь от ударов костяшки пальцев. Сам не понимая, что делает, Саша уже потянулся к кобуре, секунды застучали в висках, щелчок предохранителя… Казалось, этот звук разнесся эхом по огромному шумному магазину. Испуганные глаза кассирши. А в памяти совсем другие глаза с блестящими слезинками. Онемевшие пальцы и снова щелчок предохранителя.