Жанна Бочманова - В одну реку дважды [СИ]

Без фирменного костюма, в свитере крупной ручной вязки, выглядел он вполне безобидно. Совершенно нормальные человеческие глаза. Встреть такого на улице — обычный питерский мужик на дачку едет. Да, короля играет свита, антураж… и деньги, сделала я вывод. Снег за воротником растаял и холодил спину.

— Ты на Ромашку не сердись, — сказала я. — Это я его уговорила свежим воздухом подышать…

Договорить я не успела, он подтянул меня к себе за шею и сказал, наклонившись к самому лицу:

— Вот что, куколка, ты мне парня не порть. Я все твои приемчики вижу. Ты думаешь, я не знаю, что он вас из офиса выпустил?

Я в миг согрелась — от страха. Вот уж не буди лиха, пока оно тихо. Выронив сигарету, я попыталась вырваться из железных объятий. Может, закричать, только кто поможет?

— Я кричать буду, — предупредила я.

— Давай, — оскалился удав.

Я уже набрала воздуха в рот, но тут он меня отпустил. Я отскочила, крутя головой.

— Ну что за жизнь такая, — заскулила я, — мало того, что вся в синяках, теперь еще и шею чуть не сломали. Нельзя же так, я все же лицо пострадавшее, меня жалеть надо!

— Иди сюда, я тебя пожалею, — ухмыльнулся он, протягивая мне сигареты.

— Фигушки, — спрятала я руки за спину, — хитрый какой. Да к тебе ближе, чем на пару километров подходить нельзя — опасно для жизни.

Но курить все же хотелось, и я рискнула дотянуться до пачки. Краснов усмехнулся и щелкнул зажигалкой. Я отрицательно помотала головой и протянула руку. Усмехнувшись еще раз, он бросил ее в мою сторону. Конечно, я ее не поймала — с координацией у меня не очень. Зажигалка упала в снег, я наклонилась и тут же вновь оказалась в его объятиях.

— Ну что? — спросил он, непонятно что имея в виду.

— Ничего, — заерзала я. — Вторая сигарета из-за тебя пропала. Мне и так больно, еле хожу, а тут еще ты…

— А в снегу с мужиком, значит, не больно кувыркаться? — ехидно засмеялся Краснов.

— Мы не кувыркались, — запротестовала я, — мы в снежки играли. И потом, какой же он мужик — всего лишь большой ребенок. Он еще из детского возраста не вышел.

— А ты вышла?

— Не знаю, — скорбно ответила я. — Если и вышла, то скоро опять войду. От всех этих приключений мне точно до Кащенко недалеко. — И засопев, уткнулась носом в свитер с оленями. Вздохнув, Краснов притянул меня к себе за плечи, а я засунула руки ему под куртку, согревая озябшие пальцы.

— Давно ты Тайсона знаешь? — спросил он.

Я пожала плечами.

— Давно. Только виделись мы нечасто. Может раз в месяц, а может и реже. Когда как. Так что вроде и давно знаю, а вроде и не знаю совсем.

— И что же вы делали? — Ну, совсем, как менты, ей-богу.

— Да что? Бумажки всякие ему переводила.

— Ага, — кивнул он, — и вот так сразу, он за тебя вписался в это дело?

Я посмотрела ему в глаза. С одной стороны, пусть думает, что с Тайсоном у меня все серьезно, может, побоится трогать, а с другой — врать это…

— Да, вот так сразу и вписался, — спокойно ответила я. — Почему бы и нет. Настоящий мужчина не оставит женщину в беде.

— А он настоящий, значит?

— Хочешь, верь, хочешь, нет. Но я не вру. Я попросила помочь, он помог.

— Не верю, конечно.

— Да и черт с тобой! — тряхнула я головой, начиная злиться.

— Не верю, что не врешь.

— Я не вру, — повторила я, — никогда.

— Совсем? — удивился он.

Я кивнула.

— Надо же. Редкая ты женщина, однако. — Я скромно улыбнулась. — Редкая женщина, — повторил он опять. — Я еще такой не встречал. — В голосе послышалось восхищение или мне показалось? — Такой редкой лгуньи — поискать… и ведь врешь, как пишешь, — он встряхнул меня за воротник.

Я подняла на него широко открытые глаза.

— Да зачем мне врать-то?

— А кто утром сбежал? — грозно рыкнул он, — Я, как дурак, час из пробки выбирался. Почему ты мне не сказала про звонок? А теперь у нее все в синяках, видите ли… Лежать бы тебе сейчас в морге! — При этих словах меня передернуло. — Да тебе чудом повезло. Господи! — Он снова закурил.

Я вздохнула и ткнулась лбом в свитер.

— Ну прости, пожалуйста. Не могла я тебе сказать. Побоялась. Они бы ее точно убили.

— Ладно, — он потрепал меня легонько за волосы, — только не говори, что никогда не врешь. Не люблю.

— Я просто не сказал правду, а это не одно и тоже. Знаешь, есть ложь во спасение. Даже церковь одобряет…

— Я не церковь, — уткнул он палец в кончик моего носа, — ясно? Еще раз соврешь — знаешь, что будет? Память не отшибло? Или напомнить?

Я энергично закивала головой слева направо, что, мол, не отшибло, а потом сверху вниз, что помню.

— Точно? — прищурился он. В ответ я громко чихнула, а потом еще и еще раз. — Иди — толкнул он меня спину, — только соплей мне в доме не хватало.

— А с Вилькой я могу увидеться? — обернулась я на полпути. Он отрицательно мотнул головой. — Ну почему? — заскулила я.

— Брысь! — топнул он ногой. — Быстро в дом!

Меня сдуло, как тех собачек.

Стоя под горячим душем, я мучительно пыталась принять решение. Пойти рассказать про конверт, сдаться на милость победителя? Ведь все равно, сейчас он выспится, отдохнет и опять станет задавать вопросы. А если я отвечу правду, что нашла документы в своем ящике … что мне будет? С одной стороны — повинную голову меч не сечет, но с другой стороны от этого крокодила всего можно ожидать. Вот уж истинно крокодил — холодный, неподвижный, лежит себе бревнышком, а попробуй сядь, расслабься и все — хап, и ням-ням. Видела я по телевизору — бросок и нет олененка, только пузырики. Жуть-то какая! Самое главное — они дрессировке не поддаются. Люди-то, конечно, думают, что поддаются, даже вон представления устраивают, но что думают крокодилы, вот вопрос! У них же эмоций нет, поди догадайся. Я вспомнила внезапные переходы Краснова от насмешливого спокойствия, к ярости и обратно. «Боюсь я его», — сказала тогда Вилька. «И я боюсь, — прошептала я, греясь под теплыми струями, — ужасно боюсь, и чем больше узнаю, тем больше боюсь».

Так и не придя ни к какому решению, я вылезла, завернулась в махровый халат, висевший тут же в ванне, и устроилась на широкой кровати с книгой в руках. Если бы не мрачные мысли, и не сознание того, что находишься, по сути, в плену, в этом доме можно было бы неплохо провести парочку дней, а то и больше. Здесь была, как это называет Вилька, особая аура — аура покоя. Хотя это и странно, учитывая кому принадлежат сии владения. Но все равно, хотелось лечь, закрыть глаза и ни о чем не думать. Но думать было необходимо. И почему-то все чаще приходила мысль сдаться, рассказать все Краснову и пусть делает с этим, что хочет… Там, в саду, он так бережно обнимал мои плечи… «Ну да, а до этого чуть шею тебе не сломал», — пришлось напомнить себе. И что будет, если все ему рассказать? Что сделает он с нами, когда функция наша окажется выполненной? Отпустит или избавится, как от ненужных свидетелей? Свидетелей чего? Мы же ничего и не видели? А может еще хуже — сначала позабавится, а потом. … Тьфу ты! Плохо, когда у человека богатое воображение, а у меня оно очень богатое — куча картин, одна страшнее другой пронеслись у меня в голове. Ну, ведь не Чикатило же он, в самом деле?